Владимир Высоцкий

Владимир Высоцкий

Вольтеровское кресло № 30 (234) от 21 октября 2012 года

«Чтобы чаще Господь замечал...»

 

Бег иноходца

 
Я скачу, но я скачу иначе, – 
По камням, по лужам, по росе.
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.
 
        Мне набили раны на спине,
        Я дрожу боками у воды.
        Я согласен бегать в табуне –
        Но не под седлом и без узды!
 
Мне сегодня предстоит бороться, –
Скачки! – я сегодня фаворит.
Знаю, ставят все на иноходца, –
Но не я – жокей на мне хрипит!
 
        Он вонзает шпоры в ребра мне,
        Зубоскалят первые ряды...
         Я согласен бегать в табуне,
         Но не под седлом и без узды!
 
Нет, не будут золотыми горы –
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры –
Засбою, отстану на скаку!..
 
         Колокол! Жокей мой «на коне» –
         Он смеется в предвкушенье мзды.
         Ох, как я бы бегал в табуне, –
         Но не под седлом и без узды!
 
Что со мной, что делаю, как смею –
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею –
Я прийти не первым не могу!
 
         Что же делать? Остаётся мне –
         Вышвырнуть жокея моего
         И бежать, как будто в табуне, –
         Под седлом, в узде, но – без него!
 
Я пришёл, а он в хвосте плетётся –
По камням, по лужам, по росе...
Я впервые не был иноходцем –
Я стремился выиграть, как все!
 

1970

 
Песня студентов-археологов
 
Наш Федя с детства связан был с землёю –
Домой таскал и щебень и гранит...
Однажды он принёс домой такое,
Что папа с мамой плакали навзрыд.
 
Студентом Федя очень был настроен
Поднять археологию на щит, –
Он в институт притаскивал такое,
Что мы кругом все плакали навзрыд.
 
         Привёз однажды с практики
         Два ржавых экспонатика
         И утверждал, что это – древний клад, –
         Потом однажды в Элисте
         Нашёл вставные челюсти
         Размером с самогонный аппарат.
 
Диплом писал про древние святыни,
О скифах, о языческих богах.
При этом так ругался по-латыни,
Что скифы эти корчились в гробах.
 
         Он древние строения
         Искал с остервенением
         И часто диким голосом кричал,
         Что есть ещё пока тропа,
         Где встретишь питекантропа, –
         И в грудь себя при этом ударял.
 
Он жизнь решил закончить холостую
И стал бороться за семейный быт.
«Я, – говорил, – жену найду такую –
От зависти заплачете навзрыд!»
 
         Он все углы облазил – и
         В Европе был, и в Азии –
         И вскоре откопал свой идеал,
         Но идеал связать не мог
         В археологии двух строк, –
         И Федя его снова закопал.
 

1965

 
В далёком созвездии Тау Кита
 
В далёком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно, –
Сигнал посылаем: «Вы что это там?» -
А нас посылают обратно.
 
        На Тау Ките
        Живут в тесноте –
        Живут, между прочим, по-разному –
        Товарищи наши по разуму.
 
Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
 
        На Тау Кита
        Чегой-то не так –
        Там таукитайская братия
        Свихнулась, – по нашим понятиям.
 
Покамест я в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят, –
Всё реже я с ними на связь выхожу:
Уж очень они хулиганят.
 
        У таукитов
        В алфавите слов –
        Немного, и строй – буржуазный,
        И юмор у них – безобразный.
 
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по-таукитянски: «Виват!» –
Что значит по-нашему – «Здрасьте!»
 
        У таукитян
        Вся внешность – обман, –
        Тут с ними нельзя состязаться:
        То явятся, то растворятся...
 
Мне таукитянин – как вам папуас, –
Мне вкратце об них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –
В ответ они чем-то мигнули.
 
        На Тау Ките
        Условья не те:
        Тут нет атмосферы, тут душно, –
        Но таукитяне радушны.
 
В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
 
        Но таукиты – 
        Такие скоты –
        Наверно, успели набраться:
        То явятся, то растворятся...
 
«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!
Ну что...» – тут мой голос сорвался, –
Я таукитянку схватил за грудки:
«А ну, – говорю, – признавайся!.."
 
        Она мне: «Уйди!» –
        Мол, мы впереди –
        Не хочем с мужчинами знаться, –
        А будем теперь почковаться!
 
Не помню, как поднял я свой звездолёт, –
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперёд,
По гнусной теории Эйнштейна!
 
        Что, если и там,
        Как на Тау Кита,
        Ужасно повысилось знанье, –
        Что, если и там – почкованье?!
 

1966

 
Песня о Земле
 
Кто сказал: «Всё сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!»?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время.
 
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
 
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки, как раны, зияют.
Обнажённые нервы Земли
Неземное страдание знают.
 
Она вынесет всё, переждёт,
Не записывай Землю в калеки!
то сказал, что Земля не поёт,
Что она замолчала навеки?!
 
Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
Ведь Земля — это наша душа,
Сапогами не вытоптать душу!
 
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время.

 

1969

 
Случай в ресторане
 
В ресторане по стенкам висят тут и там
«Три медведя», «Заколотый витязь»...
За столом одиноко сидит капитан.
«Разрешите?» – спросил я. «Садитесь!
 
...Закури!» – «Извините, "Казбек" не курю...»
«Ладно, выпей, – давай-ка посуду!..
Да пока принесут... Пей, кому говорю!
Будь здоров!» – «Обязательно буду!»
 
«Ну, так что же, – сказал, захмелев, капитан, –
Водку пьёшь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемёт или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
 
В сорок третьем под Курском я был старшиной, –
За моею спиной – такое...
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!»
 
Он ругался и пил, он спросил про отца,
И кричал он, уставясь на блюдо:
«Я полжизни отдал за тебя, подлеца, –
А ты жизнь прожигаешь, иуда!
 
А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!..»
Я сидел как в окопе под Курской дугой –
Там, где был капитан старшиною.
 
Он всё больше хмелел, я – за ним по пятам, –
Только в самом конце разговора
Я его оскорбил – я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором!..»
 

1966

 
Расстрел горного эха
 
В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,
На кручах таких, на какие никто не проник,
Жило-поживало весёлое горное,
                        горное эхо,
Оно отзывалось на крик – человеческий крик.
 
Когда одиночество комом подкатит под горло
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадёт, –
Крик этот о помощи эхо подхватит,
                        подхватит проворно,
Усилит и бережно в руки своих донесёт.
 
Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья,
Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, –
Пришли умертвить, обеззвучить живое,
                        живое ущелье.
И эхо связали, и в рот ему всунули кляп.
 
Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха.
И эхо топтали, но звука никто не слыхал.
К утру расстреляли притихшее горное,
                        горное эхо –
И брызнули камни – как слёзы – из раненных скал...
 

1974

 
Юрию Петровичу Любимову
с любовью в 60 его лет от Владимира Высоцкого
 
Ах, как тебе родиться подфартило –
Почти одновременно со страной!
Ты прожил с нею всё, что с нею было.
Скажи ещё спасибо, что живой.
 
В шестнадцать лет читал ты речь Олеши,
Ты в двадцать встретил год тридцать седьмой.
Теперь «иных уж нет, а те – далече»...
Скажи ещё спасибо, что живой!
 
Служил ты под началом полотёра.
Скажи, на сердце руку положив,
Ведь знай Лаврентий Палыч – вот умора! –
Как знаешь ты, остался бы ты жив?
 
А нынче – в драках выдублена шкура,
Протравлена до нервов суетой.
Сказал бы Николай Робертыч: «Юра,
Скажи ещё спасибо, что живой!"
 
Хоть ты дождался первенца не рано,
Но уберёг от раны ножевой.
Твой «Добрый человек из Сезуана»
Живёт ещё. Спасибо, что живой.
 
Зачем гадать цыгану на ладонях,
Он сам хозяин над своей судьбой.
Скачи, цыган, на «Деревянных конях»,
Гони коней! Спасибо, что живой.
 
«Быть или не быть?» мы зря не помарали.
Конечно – быть, но только начеку.
Вы помните: конструкции упали? –
Но живы все, спасибо Дупаку.
 
«Марата» нет – его создатель странен,
За «Турандот» Пекин поднимет вой.
Можайся, брат, – твой «Кузькин» трижды ранен,
И всё-таки спасибо, что живой.
 
Любовь, Надежда, Зина – тоже штучка! –
Вся труппа на подбор, одна к одной!
И мать их – Софья-золотая ручка...
Скажи ещё спасибо, что живой!
 
Одни в машинах, несмотря на цены, –
Им, пьющим, лучше б транспорт гужевой.
Подумаешь, один упал со сцены –
Скажи ещё спасибо, что живой!
 
Не раз, не два грозили снять с работы,
Зажали праздник полувековой...
Тринадцать лет театра, как зачёты –
Один за три. Спасибо, что живой.
 
Что шестьдесят при медицине этой!
Тьфу, тьфу, не сглазить! Даром что седой.
По временам на седину не сетуй,
Скажи ещё спасибо, что живой!
 
Позвал Милан, не опасаясь риска, –
И понеслась! (Живём-то однова!)...
Теперь – Париж, и близко Сан-Франциско,
И даже – при желании – Москва!
 
Париж к Таганке десять лет пристрастен,
Француз театр путает с тюрьмой.
Не огорчайся, что не едет «Мастер», –
Скажи ещё мерси, что он живой!
 
Лиха беда – настырна и глазаста –
Устанет ли кружить над головой?
Тебе когда-то перевалит за сто –
И мы споём: «Спасибо, что живой!»
 
Пей, атаман, – здоровье позволяет,
Пей, куренной, когда-то Кошевой!
Таганское казачество желает
Добра тебе! Спасибо, что живой!
 

1977

 
Притча о Правде и Лжи
 
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек, –
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
 
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне, –
Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась – и осталась довольна вполне.
 
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?! –
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
 
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и ещё документы, –
Сплюнула, грязно ругнулась – и вон подалась.
 
Только к утру обнаружила Правда пропажу –
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так – ничего.
 
Правда смеялась, когда в неё камни бросали:
«Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё...»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами её.
 
Стервой ругали её, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спускали дворового пса...
«Духу чтоб не было, – на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»
 
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама – пропилась, проспалась догола.
 
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, –
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла –
И ускакала на длинных и тонких ногах.
 
Некий чудак и поныне за Правду воюет, –
Правда, в речах его правды – на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует, –
Если проделает то же, что явная Ложь!»
 
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадёшь.
Могут раздеть, – это чистая правда, ребята, –
Глядь – а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь – на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь – а конем твоим правит коварная Ложь.
 

1977

 
Воздушные потоки
 
Хорошо, что за рёвом не слышалось звука,
Что с позором своим был один на один:
Я замешкался возле открытого люка –
И забыл пристегнуть карабин.
 
Мой инструктор помог – и коленом пинок –
Перейти этой слабости грань:
За обычное наше: «Смелее, сынок!»
Принял я его сонную брань.
 
       И оборвали крик мой,
       И обожгли мне щёки
       Холодной острой бритвой
       Восходящие потоки.
       И звук обратно в печень мне
       Вогнали вновь на вдохе
       Весёлые, беспечные
       Воздушные потоки.
 
Я попал к ним в умелые, цепкие руки:
Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю шутя – всё подряд.
 
       И обрывали крик мой,
       И выбривали щёки
       Холодной острой бритвой
       Восходящие потоки.
       И кровь вгоняли в печень мне,
       Упруги и жестоки,
       Невидимые встречные
       Воздушные потоки.
 
Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном свободном паденье –
Восемнадцать недолгих секунд.
 
А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе – спасительный шёлк.
Я на цель устремлён и влюблён, и влюблён
В затяжной, неслучайный прыжок!
 
       И обрывают крик мой,
       И выбривают щёки
       Холодной острой бритвой
       Восходящие потоки.
       И проникают в печень мне
       На выдохе и вдохе
       Бездушные и вечные
       Воздушные потоки.
 
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы –
По сигналу «Пошёл!» я шагнул в никуда, –
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем – айда!
 
Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя – потому,
Что мы падаем не в пустоте.
 
       И обрывают крик мой,
       И выбривают щёки
       Холодной острой бритвой
       Восходящие потоки.
       На мне мешки заплечные,
       Встречаю – руки в боки –
       Прямые, безупречные
       Воздушные потоки.
 
Ветер в уши сочится и шепчет скабрёзно:
«Не тяни за кольцо – скоро лёгкость придёт...»
До земли триста метров – сейчас будет поздно!
Ветер врёт, обязательно врёт!
 
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола – стоп!
И – как не было этих минут.
Нет свободных падений с высот, но зато
Есть свобода раскрыть парашют!
 
       Мне охлаждают щёки
       И открывают веки –
       Исполнены потоки
       Забот о человеке!
       Глазею ввысь печально я –
       Там звёзды одиноки -
       И пью горизонтальные
       Воздушные потоки.
 

1973

 
Чужая колея
 
Сам виноват – и слёзы лью,
                         и охаю,
Попал в чужую колею
                        глубокую.
Я цели намечал свои
                        на выбор сам –
А вот теперь из колеи
                        не выбраться.
 
        Крутые скользкие края
        Имеет эта колея.
 
        Я кляну проложивших её –
        Скоро лопнет терпенье моё –
        И склоняю, как школьник плохой:
        Колею, в колее, с колеёй...
 
Но почему неймётся мне –
                        нахальный я, –
Условья, в общем, в колее
                        нормальные:
Никто не стукнет, не притрёт –
                        не жалуйся, –
Желаешь двигаться вперёд –
                        пожалуйста!
 
        Отказа нет в еде-питье
        В уютной этой колее –
 
        Я живо себя убедил:
        Не один я в неё угодил, –
        Так держать – колесо в колесе! –
        И доеду туда, куда все.
 
Вот кто-то крикнул сам не свой:
                        «А ну, пусти!» –
И начал спорить с колеёй
                        по глупости.
Он в споре сжёг запас до дна
                        тепла души –
И полетели клапана
                        и вкладыши.
 
        Но покорёжил он края –
        И стала шире колея.
 
        Вдруг его обрывается след...
        Чудака оттащили в кювет,
        Чтоб не мог он нам, задним, мешать
        По чужой колее проезжать.
 
Вот и ко мне пришла беда –
                        стартёр заел, –
Теперь уж это не езда,
                        а ёрзанье.
И надо б выйти, подтолкнуть –
                        но прыти нет, –
Авось подъедет кто-нибудь
                        и вытянет.
 
        Напрасно жду подмоги я –
        Чужая это колея.
 
        Расплеваться бы глиной и ржой
        С колеёй этой самой – чужой, –
        Тем, что я её сам углубил,
        Я у задних надежду убил.
 
Прошиб меня холодный пот
                        до косточки,
И я прошёлся чуть вперед
                        по досточке, –
Гляжу – размыли край ручьи
                        весенние,
Там выезд есть из колеи –
                        спасение!
 
        Я грязью из-под шин плюю
        В чужую эту колею.
 
        Эй вы, задние, делай как я!
        Это значит – не надо за мной.
        Колея эта – только моя,
        Выбирайтесь своей колеёй!
 

1972

 
Мой Гамлет
 
Я только малость объясню в стихе,
На всё я не имею полномочий...
Я был зачат, как нужно, во грехе, –
В поту и нервах первой брачной ночи.
 
Я знал, что отрываясь от земли, –
Чем выше мы, тем жёстче и суровей.
Я шёл спокойно прямо в короли
И вёл себя наследным принцем крови.
 
Я знал – всё будет так, как я хочу.
Я не бывал внакладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы – короне.
 
Не думал я над тем, что говорю,
И с лёгкостью слова бросал на ветер –
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.
 
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
 
Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» –
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,
И я пьянел среди чеканных сбруй.
Был терпелив к насилью слов и книжек.
 
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мёртв теперь: «Аминь!» Бедняга! Йорик!
 
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий.
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа...
Я объезжал зелёные побеги.
 
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
 
Я видел – наши игры с каждым днём
Все больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
 
Я прозревал, глупея с каждым днём,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нём
Не нравились. И я зарылся в книги.
 
Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Всё постигал: недвижность и движенье.
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду им опроверженье.
 
С друзьями детства перетёрлась нить, –
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над вопросом «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
 
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
 
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошел на зов, – сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
 
В непрочный сплав меня спаяли дни –
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все, и – как они,
Я не сумел от мести отказаться.
 
А мой подъём пред смертью – есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лёг в одну и ту же землю.
 
Я, Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на Датскую корону.
Но в их глазах – за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
 
Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденьи смерть проглядывает косо.
А мы всё ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.
 

1972

 
Белое безмолвие
 
Все года, и века, и эпохи подряд –
Всё стремится к теплу от морозов и вьюг, –
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено – только на юг?
 
        Слава им не нужна – и величие,
        Вот под крыльями кончится лёд –
        И найдут они счастие птичее,
        Как награду за дерзкий полёт!
 
Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянье пока наблюдать не пришлось, –
Это редко бывает – сиянья в цене!
 
        Тишина... Только чайки – как молнии, –
        Пустотой мы их кормим из рук.
        Но наградою нам за безмолвие
        Обязательно будет звук!
 
Как давно снятся нам только белые сны –
Все другие оттенки снега занесли, –
Мы ослепли – темно от такой белизны, –
Но прозреем от чёрной полоски земли.
 
        Наше горло отпустит молчание,
        Наша слабость растает как тень, –
        И наградой за ночи отчаянья
        Будет вечный полярный день!
 
Север, воля, надежда - страна без границ,
Снег без грязи – как долгая жизнь без вранья.
Вороньё нам не выклюет глаз из глазниц –
Потому, что не водится здесь воронья.
 
        Кто не верил в дурные пророчества,
        В снег не лёг ни на миг отдохнуть –
        Тем наградою за одиночество
        Должен встретиться кто-нибудь!
 

1972

 
* * *
 
Я несла свою Беду
                по весеннему по льду, –
Обломился лёд – душа оборвалася -
Камнем под воду пошла, –
                 а Беда – хоть тяжела,
А за острые края задержалася.
 
И Беда с того вот дня
                ищет по свету меня, –
Слухи ходят – вместе с ней – с Кривотолками.
А что я не умерла –
                знала голая ветла
И ещё – перепела с перепёлками.
 
Кто ж из них сказал ему,
                господину моему, –
Только – выдали меня, проболталися, –
И, от страсти сам не свой,
                 он отправился за мной,
Ну а с ним – Беда с Молвой увязалися.
 
Он настиг меня, догнал –
                обнял, на руки поднял, –
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог –
                был всего один денёк, –
А Беда – на вечный срок задержалася...
 

1971

 
Песенка ни про что, или Что случилось в Африке
 
В жёлтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг вне графика
Случилося несчастье, –
Слон сказал, не разобрав:
«Видно, быть потопу!..»
В общем, так: один Жираф
Влюбился – в Антилопу!
 
        Тут поднялся галдёж и лай, –
        Только старый Попугай
        Громко крикнул из ветвей:
        «Жираф большой – ему видней!»
 
«Что же, что рога у ней, –
Кричал Жираф любовно, –
Нынче в нашей фауне
Равны все пороговно!
Если вся моя родня
Будет ей не рада –
Не пеняйте на меня, –
Я уйду из стада!»
 
        Тут поднялся галдёж и лай, –
        Только старый Попугай
        Громко крикнул из ветвей:
        «Жираф большой – ему видней!»
 
Папе Антилопьему
Зачем такого сына:
Всё равно – что в лоб ему,
Что по лбу – всё едино!
И Жирафов зять брюзжит:
«Видали остолопа?!»
И ушли к Бизонам жить
С Жирафом Антилопа.
 
        Тут поднялся галдёж и лай, -
        Только старый Попугай
        Громко крикнул из ветвей:
        «Жираф большой – ему видней!»
 
В желтой жаркой Африке
Не видать идиллий –
Льют Жираф с Жирафихой
Слезы крокодильи, –
Только горю не помочь –
Нет теперь закона:
У Жирафов вышла дочь
Замуж – за Бизона!
 
        ...Пусть Жираф был не прав, –
        Но виновен не Жираф,
        А тот, кто крикнул из ветвей:
        «Жираф большой – ему видней!»
 

1968

 
Весёлая покойницкая
 
Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца, –
При современном машинном обилье
Трудно по жизни пройти до конца.
 
Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного, –
Все, и шофёр, получили увечья,
Только который в гробу – ничего.
 
Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон – и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы, –
Только который в гробу – не соврал.
 
Бывший начальник – и тайный разбойник –
В лоб лобызал и брезгливо плевал,
Все приложились, – а скромный покойник
Так никого и не поцеловал.
 
Но грянул гром – ничего не попишешь,
Силам природы на речи плевать, –
Все побежали под плиты и крыши, –
Только покойник не стал убегать.
 
Что ему дождь – от него не убудет, –
Вот у живущих – закалка не та.
Ну а покойники, бывшие люди, –
Смелые люди и нам не чета.
 
Как ни спеши, тебя опережает
Клейкий ярлык, как отметка на лбу, –
А ничего тебе не угрожает,
Только когда ты в дубовом гробу.
 
Можно в отдельный, а можно и в общий –
Мёртвых квартирный вопрос не берёт, –
Вот молодец этот самый – усопший –
Вовсе не требует лишних хлопот.
 
В царстве теней - в этом обществе строгом –
Нет ни опасностей, нет ни тревог, –
Ну а у нас – все мы ходим под богом,
Только которым в гробу – ничего.
 
Слышу упрёк: «Он покойников славит!»
Нет, – я в обиде на злую судьбу:
Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит, –
За исключением тех, кто в гробу.
 

1970

 
Спасите наши души
 
Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду, –
А если накроют –
Локаторы взвоют
О нашей беде.
 
        Спасите наши души!
        Мы бредим от удушья.
        Спасите наши души!
                Спешите к нам!
        Услышьте нас на суше –
        Наш SOS все глуше, глуше, –
        И ужас режет души
                 Напополам...
 
И рвутся аорты,
Но наверх – не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу –
Мешает проходу
Рогатая смерть!
 
        Спасите наши души!
        Мы бредим от удушья.
        Спасите наши души!
                Спешите к нам!
        Услышьте нас на суше –
        Наш SOS все глуше, глуше, –
        И ужас режет души
                 Напополам...
 
Но здесь мы – на воле, –
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы, что ли, –
Всплывать в минном поле!
«А ну, без истерик!
Мы врежемся в берег», –
Сказал командир.
 
        Спасите наши души!
        Мы бредим от удушья.
        Спасите наши души!
                Спешите к нам!
        Услышьте нас на суше –
        Наш SOS все глуше, глуше, –
        И ужас режет души
                 Напополам...
 
Всплывём на рассвете –
Приказ есть приказ!
Погибнуть во цвете –
Уж лучше при свете!
Наш путь не отмечен...
Нам нечем... Нам нечем!..
Но помните нас!
 
        Спасите наши души!
        Мы бредим от удушья.
        Спасите наши души!
                Спешите к нам!
        Услышьте нас на суше –
        Наш SOS все глуше, глуше, –
        И ужас режет души
                 Напополам...
 
Вот вышли наверх мы.
Но выхода нет!
Вот – полный на верфи!
Натянуты нервы.
Конец всем печалям,
Концам и началам –
Мы рвёмся к причалам
Заместо торпед!
 
        Спасите наши души!
        Мы бредим от удушья.
        Спасите наши души!
                Спешите к нам!
        Услышьте нас на суше –
        Наш SOS все глуше, глуше, –
        И ужас режет души
                 Напополам...
 
        Спасите наши души!
        Спасите наши души...
 

1967

 
* * *
 
И вкусы и запросы мои – странны, –
Я экзотичен, мягко говоря:
Могу одновременно грызть стаканы –
И Шиллера читать без словаря.
 
Во мне два Я – два полюса планеты,
Два разных человека, два врага:
Когда один стремится на балеты –
Другой стремится прямо на бега.
 
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица, –
Но часто вырывается на волю
Второе Я в обличье подлеца.
 
И я боюсь, давлю в себе мерзавца, –
О, участь беспокойная моя! –
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе Я.
 
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама, –
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
 
Но вот летят к чертям все идеалы,
Но вот я груб, я нетерпим и зол,
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
 
...А суд идёт, весь зал мне смотрит в спину.
Вы, прокурор, вы, гражданин судья,
Поверьте мне: не я разбил витрину,
А подлое моё второе Я.
 
И я прошу вас: строго не судите, –
Лишь дайте срок, но не давайте срок! –
Я буду посещать суды как зритель
И в тюрьмы заходить на огонёк.
 
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан – так и запиши!
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души!
 
Искореню, похороню, зарою, –
Очищусь, ничего не скрою я!
Мне чуждо это ё мое второе, –
Нет, это не моё второе Я.
 

1969

 
Песенка о переселении душ
 
Кто верит в Магомета, кто – в Аллаха, кто – в Исуса,
Кто ни во что не верит – даже в чёрта назло всем...
Хорошую религию придумали индусы –
Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.
 
Стремилась ввысь душа твоя –
Родишься вновь с мечтою,
Но если жил ты как свинья –
Останешься свиньёю.
 
Пусть косо смотрят на тебя – привыкни к укоризне,
Досадно – что ж, родишься вновь на колкости горазд,
И если видел смерть врага ещё при этой жизни –
В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз.
 
Живи себе нормальненько –
Есть повод веселиться:
Ведь, может быть, в начальника
Душа твоя вселится.
 
Пускай живёшь ты дворником, родишься вновь – прорабом,
А после из прораба до министра дорастёшь,
Но если туп, как дерево, – родишься баобабом
И будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь.
 
Досадно попугаем жить,
Гадюкой с длинным веком...
Не лучше ли при жизни быть
Приличным человеком?!
 
Да кто есть кто, да кто был кем? – мы никогда не знаем.
С ума сошли генетики от ген и хромосом!
Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем,
А этот милый человек был раньше добрым псом.
 
Я от восторга прыгаю,
Я обхожу искусы –
Удобную религию
Придумали индусы!
 

1969

 
Здесь лапы у елей дрожат на весу... 
 
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно –
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
 
Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру,
Пусть дождём опадают сирени –
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!
 
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света,
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
 
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре –
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!
 
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
 
Украду, если кража тебе по душе, –
Зря ли я столько сил разбазарил.
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
 

1970

 
Дом хрустальный
 
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну!» –
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну!
 
Дом хрустальный на горе – для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
 
Если беден я, как пёс – один,
И в дому моём – шаром кати,
Ведь поможешь ты мне, Господи,
Не позволишь жизнь скомкати!
 
Дом хрустальный на горе – для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
 
Не сравнил бы я любую с тобой –
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой –
Как мадонной Рафаэлевой!
 
Дом хрустальный на горе – для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
 

1967

 

Купола
 

Михаилу Шемякину

 
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют – да всё из сказок.
 
        Птица Сирин мне радостно скалится –
        Веселит, зазывает из гнёзд,
        А напротив – тоскует-печалится,
        Травит душу чудной Алконост.
 
                Словно семь заветных струн
                Зазвенели в свой черёд –
                Это птица Гамаюн
                Надежду подаёт!
 
В синем небе, колокольнями проколотом, –
Медный колокол, медный колокол –
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом –
Чтобы чаще Господь замечал.
 
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною –
Перед солоно – да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
 
        Грязью чавкая жирной да ржавою,
        Вязнут лошади по стремена,
        Но влекут меня сонной державою,
        Что раскисла, опухла от сна.
 
                Словно семь богатых лун
                На пути моем встаёт –
                То птица Гамаюн
                Надежду подаёт!
 
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, –
Если до крови лоскут истончал, –
Залатаю золотыми я заплатами –
Чтобы чаще Господь замечал!
 

1975