Полдень
Хлеб не отбрасывает тени.
Сверкнёт небесным блеском нож.
Свои молочные колени
Огладишь нежно и сожмёшь
И опахнёшь подолом. В ситце
Вспорхнёт жар-птица, и по шву
Тесьма смарагдово махрится,
Блестя на солнце. На траву
Падут тела и души. Странно,
Что наши губы точит ржа.
Незаживающая рана
В краюхе хлеба от ножа...
Классика
Чем глубже в своё, тем больше вашего:
Чеховские очки, рубаха-толстовка.
Милостидарь, сударь, вашество,
Дамские локоны, детская головка.
Сапоги всмятку, аршин пространства,
Тарантас, бричка, рыдван, коляска.
Тоска, самоедство, масонство, чванство,
Божья милость, монаршья ласка.
Карась-идеалист, барышня-крестьянка,
Шинель, юродство, охота, гаданье.
А какие смушки! Смущает цыганка:
Казённый том, страница, страданье.
* * *
Белеет парус одинокой,
Как лебединое крыло –
На берег выспренний, высокой
Меня мгновенье вознесло.
В другое – чудное – мгновенье
Передо мной явилась рцы.
И мне открылось откровенье,
Раскрылись скрынки, поставцы.
Россия, Лета, Лорелея –
Мелькнут на миг и пропадут,
И я мгновенно обалдею,
Оковы тяжкие падут.
Разбив на тысячи мгновений
Что было, быть могло и есть,
Рассыпав шрифт былых творений,
Я вам несу другую весть.
Я – транспозитор, транспретатор,
Транссемантатор, обормот.
Я и новатор-плагиатор,
И скупердяй, транжир и мот.
Магнатом мигов и мгновений
Я ощущал себя всегда.
Магнитом грез и магом теней
Была душа моя, когда
Сидел Бестужев на диване,
А Лермонтов глядел в окно.
Вино плескалося в стакане,
Шипело терпкое вино.
Мы выпили. Минули сроки.
Вечерний звон все «бом» да «бом».
...Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом.
Пруд
Аллея лип. Лубок усадьбы.
Заросший пруд под летним зноем
Блескуч. Молебны, тризны, свадьбы –
Быльём поросшее былое –
В нём отражались. В голубое
Мальчишки прыгают с отмостков
И по сей день. Густые брызги
Хрустально-пенистой коростой
Покроют зелень буйной ряски.
И от пронзительного визга,
От мокрых тел гончарно-красных
Пойдёт усталое зерцало
Волнами, полными неясных
Следов того, что не пропало,
А в складки времени запало.
Обломов
Отвлечённая идея любви
И физическая модель женщины
Совместимы ли? Оторви
Да и выбрось мечты деревенщины
О счастливейших кущах и щах,
Приготовленных нежными ручками
Из мелодий Беллини. Зачах
Над мудрёными штучками-дрючками
Локоток, что мелькнул и пропал,
Пропитавшись корицей и цедрою.
В потускневшей душе идеал
Благовестит воскресною церковью.
На горе вырос карточный дом.
Голубятня, овраг... Всё как прежде.
Невозможно презренным трудом
Пробавляться... Питаться надеждою,
Строить планы, витать в облаках,
Ждать, лежать, в эмпиреях фланировать –
Значит жить, наслаждаться... Ах, ах!
Как же сладостно жизнью жуировать.
«Логика и риторика для дворян.
Словеснословие и песнопение, то есть грамматика,
риторика и поэзия в кратких правилах и примерах»,
писанная братьями Мочульскими Иваном Большим и Иваном Меньшим
и изданная в Москве в 1789 году
Когда Мочульские Иваны –
Вахмистры, конники, уланы,
Красавцы, умники, поэты, –
Сойдясь, писали книжку эту,
Корёжилась фата-моргана
На дне стакана.
Когда вдвоём стихи слагали,
Едва узнав, поняв едва ли
Секрет простого вдохновенья, –
Шумы сердечного волненья
Сквозь рифмы сеяли и гнали
И сослагали.
Тогда любовь пером водила.
Пегас гнедой, грызя удила,
Вёз седоков, а тьма сгущалась.
Меж ними Муза помещалась,
Лицом склоняясь то к большому,
А то к меньшому.
Радели братья. Разговлялись
Друзья-уланы, удивляясь,
Как уживались эти двое
В одном лирическом герое,
В одной нехитрой катахрезе
И в антитезе.
Сукин сын
(Пушкин в дороге)
Я бы дорого дал, чтоб борзой обернуться собакой...
Того зайца шального уж я бы тогда затравил...
И мой ловчий седой, сам себе указуя нагайкой,
Верный путь отыскал бы средь этих бескрайних равнин.
Пыльный тракт наконец прекратится у стен Сенгилея:
Не сыскать ямщиков – этот слеп, а тот весел и пьян.
Возвращаюсь. Пусть рок погоняет, коней не жалея,
Рок-учитель, мучитель, уроков должник и смутьян.
Крутизна под Симбирском – не взъедешь! Пешком! Я – не гордый.
Вновь на Спасскую, в дом, где Языков, радушен и толст.
Там вкусны бутерброды и так хороши натюрморты,
Что еда бесконечна, а мухи садятся на холст.
Утром новый вояж. На пароме за Волгу – на тройке!
Только б заяц опять не попался мне наперерез.
Нынче я суеверен. Веселую нашу попойку
Отпечатает в хрупком стекле мой алмаз-стеклорез.
Отчего нет пути? Отчего так петляет дорога?
Видно, я что есть мочи спешил, начудил и устал.
Утомила трактирная грязь, маета и морока...
Ну, ямщик, погоняй! Я спешу в Оренбург, на Урал.
Степь
Умереть по-чеховски – это шанс, Егор,
Заявить: умираю! Сквозь кашель
Приказать, чтоб подали шампанского.
Осушить бокал. Ну а дальше –
Тишина, или, может, Быть Может –
Молча лечь на диван и скончаться...
Нет – возлечь на смертное ложе
И в бессмертье бесследно умчаться.
Впрочем, прежде чем ввергнуться в рай,
Заиметь придется чахотку.
(Если здравия через край –
На худой конец хоть чесотку).
И болеть, угасать в сухих
Тяжких муках, где чешут черти
Клок кудели, и мучить других,
Став соперником собственной смерти.
Степь бессмертием не покрыть, Егор.
Ни к чему спешить... Может статься,
Что на мой пьедестал влезет кто-то другой –
Мне же лучше: не надо венчаться
На постыдную славу и славный пост.
Лучше медленно ехать в коляске,
Глядя в небо, где алчущий алконост
Корчит рожей посмертную маску.
Амнистия
Фильтруй базар, товарищ Тютчев,
Творец тщедушных, чутких строк:
Век любомудрия отпущен
На волю – отмотал свой срок.
И вновь – гроза в начале мая,
Когда весенний, первый дождь,
Как бы резвяся и играя,
Вбивает в крышку гроба гвоздь.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Ширяя пайку паханам,
Громокипящий кубок с неба
Приберегла к похоронам.
Прощай, silentium* допросов,
Бесценных слов лесоповал.
Дымок от вольной папиросы
Пьянит. Шумит толпой вокзал.
Уходит эшелон на Север,
В стаканах стынет мутный чай.
Ложь изречённая есть вера –
Прощайся с нею и встречай.
---
*(лат.) молчание.
Нектар
Служитель алтаря Камен,
Трепач, хулитель, лакировщик,
Мальчишка, сорванец, гамен,
Гримёр, эквилибрист, фарцовщик,
Создатель хлёстких эпиграмм,
Певец отчаянья и страсти
Едва ли выдержит сто грамм
Того напитка, что на части
И плоть, и душу с треском рвёт,
Сшивает тризны и рожденья,
Прощенье гонит и зовёт
Отмщенье как вознагражденье.
Я пью не морщась сей нектар.
В нём – хмель медов сорокалетних,
И Богом вдохновенный дар,
И горький опыт многолетних
Печальных дат календаря,
Что целят в будущее жерла.
Я не служу у алтаря.
Я сам – алтарь, огонь и жертва.
© Владимир Янушевский, 1996–2001.
© 45-я параллель, 2014.