Владислав
Пеньков

Какой я человек?..

Ну вот, я спасён. Удаляется бриг.

Придётся оставшимся скверно.

Но всё поправимо, как знаем из книг

забытого временем Верна.

В. П.

Я не умею красиво про счастье, я только знаю,

какое оно бывает в четырёх тысячах писем.

Н.П.

2020

3 июля 18:39

Я ведь родился с сильным религиозным чувством. Для веры в Бога, а в каком виде она проявится – так как у Руслана, так как у тебя, так как у меня – это уже второе, надо родиться религиозным. Я ведь вижу твои, насквозь пронизавшие твою жизнь отношения с Богом, на фоне которых Валера выглядит дьячком перед Папой, сектантиком из комсомольского комитета, да не надо много говорить, Книга Иова у нас у всех под рукой. Атеистка из тебя, скажу честно, обхохотаться. Ты ведь в каждом ст-нии не с людьми счёты сводишь. Поэтому и не поэтесса ты. Они с мужчиной как с Богом разговаривают, а поэты – с Богом как с мужчиной, или как с женщиной, и чаще всего и за мужчиной, и за женщиной у поэтов стоит Он. Этим ещё, к слову, великий поэт отличатся от великого прозаика – адресатом. Достоевский с Толстым всё же и с людями пытались на равных покалякать. А вот неверующий демонстративно Чехов? Что-то у меня сомнения, что он людям (своё доброе и вечное – зачёркнуто) свою жертву приносил и принёс. Впрочем, я далеко от темы ушёл. Я как религиозный человек на блаженных всегда снизу вверх смотрел. Ни разу как на дурачков. При этом сам у многих за блаженного дурачка сходил. Ты почти такая же. Для нас обоих Коля <Н. Подрезов> – святыня, брат наш, за нас Богу молящийся, что и является, несмотря на, а может, благодаря богохульствам нашей веры – нашей последней, может быть, надеждой. Я вообще ни к чему не отношусь просто, ни о чём не могу сказать в двух словах. Я ведь не Зоткин. Я такой, какой я, и мы оба такие немного, как каждый другой из нас. И к Коле без трепета относиться не могу, и умиление у меня от Коли не снисходительное, а как у бабушки к монаху. То есть и я знаю и про себя, и про тебя, и про Колю, не всё, разумеется, но многое. И это знание и даёт мне видеть вас настоящими и почти святыми для меня.

…

<о Мегрэ> Да, скучные преступления и, что особенно важно, скучные преступники, не вызывающие желания подражать их романтике. Просто всё это на фоне глубокой и прозрачной, и от этого тёмной, как родник, человеческой печали. Или, может, печаль – на этом фоне. Таким он стал для меня повзрослевшего. Таким он был не нужен мне – подростку. Таким он впервые постучался в мою юношескую грусть. Великий человек с великим сердцем, странный герой, не отвыкший от любви за тридцать лет службы. Сейчас лежал в постели и смотрел гениальный спектакль с этой ходячей бездной всепонимания Тениным и понимал, что вижу чудо, зная, что передо мной русские советские люди, я верю, что передо мной абсолютные французы того времени, жители довольно провинциальной по уровню драйва и лихости местности. Верю я в это потому, что таких же видел у Трюффо и Годара, Клузо и Риветта. Мы, тогда и там, в месте, клеймённом совком, могли ли подумать, что дяденька с трубкой встанет в ряд великих и полузапретных имён этих провинциальных и – величайших из величайших – гениев, и встанет по полному праву. Ты ведь, думаю, не удивишься, почему после спектакля так легко вспомнилось библейское – не в буре Бог, и не в громе, а в тихом дуновении ветра. Казалось бы, где Библия, а где усы и трубка. Но вот – и тут тоже всё едино.

…

Всё болит и поэтому так хорошо пишется.

11 июля 3:23

В том молчании, которое меня окружает, у меня мало выходов. И гусарская игра – один из выходов. Я думаю, ты тоже делала так, говоря себе – плевать на всех, будет, что будет. Я тебя люблю, совсем люблю, но и устал я безгранично, и молчание вокруг, и тишина.

…

Я сейчас подумал, про что набоковская Лолита и понял, что, по-своему, это религиозная книга, как и все книги о любви и страсти. Потому что и у Гумберта одна цель – вернуть себе рай, царствие божие любви и красоты вернуть себе. Но как всегда всё пошло в жопу, поскольку он как раз вздумал его себе, в одну харю вернуть. И самым привычным человечеству образом у него получился один лишь кошмар адский. Как всегда, потому что, кто бы ни пытался царствие божие на землю спустить с небес, пытался это для себя и по себе сделать, и любой инквизитор, и любой Че Гевара, для себя, потому что по себе, и уже поэтому неважно, кому его дарить желал. А Гумберт и дарить не пробовал, взял царствие силой, как в Евангелии советуется, но не то и не той силой. И мы с тобой всё для него делаем – для рая, который для меня – и первая любовь, и ветер в Крыму, которые всё равно не вернутся, но могут пролететь мимо, обдав запахом сухой травы, моря или длинных кудрей девочки.

…..

Я тебе про Гумберта написал. Так у него ад начался лишь потому, что у него рай был. Просто не надо было его пробовать вернуть. Или не так надо было. Надо было как Набокову – сочинить историю с начала до конца. Всё равно ад был бы, но не такой. А такой, как у его создателя из России, лучше других знающей про Царство Божие. И у меня рай был, и у тебя ведь был.

30 июля 16:10

Почему-то, когда так больно, то и пишется по-особенному. Всей кровью, то болеющей болью, то сладко утихающей. Посмотри на сегодняшнее. Приди и посмотри.

6 августа 20:32

Она не понимает, что есть что-то важнее. В это время я с болью исчезаю из мира.

…

Я не могу их не слышать. Я не могу не впускать их в жизнь.

…

Я просто хочу, чтобы боль и чувство нашего близкого ухода и тебе придали силу каким-то выплеском жизни, который я сейчас вижу в себе, понимая – с чем он связан прямо. Я хочу и для тебя этого. Я, почти не встающий с постели и с болью доходящий до окна, знаю, что даже при этом может придти выплеск силы, сначала радующий и на дни обессиливающий потом, и всё равно приходящий после бессилия и отчаяния.

…

Потому что годами не верил, что меня можно просто любить.

…

Пишу тебе коротенькое письмо о моменте счастья в моей жизни, который вспомнился мне сегодня.

Мне было – максимум – пять лет. Было лето в Ставрополе, куда меня привёз к родственникам дедушка по отцовской, по казачьей линии. Я не помню, как я оказался в дубровнике. Просто сегодня я отчётливо вспомнил дубовую рощу, точнее, моё чувство дубравы.

Сакральное, святое, мистическое – такие слова могут придти в голову сейчас. Тогда – ребёнком – я говорил на другом, забытом мною языке. От него сохранились только общие с ним чувства. Высокие светлые стволы и густые кроны. Под ногами только невысокая трава, листья и жёлуди. Прямо перед глазами – кроме стволов – мягкий, неяркий, словно жемчужный, но не мутный, чистый свет, просеянный через кроны. При этом самое главное чувство – это не чувство красоты света, не чувство его живописности и прочие взрослые и эстетические чувства современного человека. Главное чувство то, что этот свет – живой. И ребёнок, первый раз встречающий живое в такой неконкретной форме, не в форме человека или животного, дерева, травинки или игрушки, цветка или автомобиля (ребёнком я знал, что автомобили живые, и у каждой марки – свой характер, сейчас я просто так считаю, а раньше – знал). Раньше ребёнок видел живое только оформленным, тактильно-ощутимым, можно сказать – огранённым. А тут – в полном смысле слова – нечто живое, лишённое почти всех определённых черт, то есть почти живое ничто. Поэтому какое-то странное чувство, которое я сейчас назвал бы чувством священного, а на забытом мною детском языке в этом слове смешались, наверное, два слово из этого языка, одно значило – счастье, другое – робость или страх, которые вместе со счастьем сделали меня счастливым настолько, что это осталось тем немногим, что я помню из первых пяти лет моей жизни.

И теперь я понимаю ребёнка-человечество. Понимаю, почему там, где были дубравы, не было священного сосняка или березняка. Могла быть только такая дубрава. А там, где не было дубрав, священным становилось уже что угодно из имеющегося – любой лесок.

Вот тебе ещё несколько слов о счастье. При этом я не чувствовал себя целым с ним, или себя – частью, но осталось чувство причастности к этой жизни, и далёкой от меня физически и отделённой от меня границей нашей разности. И при этом – огромное чувство причастности, которое тоже сЧАСТЬе.

8 августа 22:32

Там у меня ст-ние про малолетнюю шлюху Наташу. Не подумай плохо, просто не с чем было рифмовать маис :) Ну, улыбнись же, девочка. Улыбнись тому, сколько своего проклятого юмора нам подкидывает жизнь.

11 августа 03:50

Говорят, ст-ния предсказывают. Мне уже всё равно. Я ведь знаю, что если не этой осенью, то во время других дождей.

…

Я подумал о тебе, про девочку из ст-ния, про себя, про Федю, и под эти две песни написал то, что услышал. Я действительно поэт, я думаю. Не тот, кто сочиняет, а тот, кто слышит. Литература – это проза. Вот мы с тобой музыканты и будем сегодня слушать наши добрые песни.

29 августа 02:53

Я всё время должен писать. Я чувствую себя проклятым, когда я не пишу. Мне сложно объяснить, что я тогда чувствую. Я тогда вампир без крови или маньяк без жертвы. Ты понимаешь – поэтому это проклятье, так писать, точнее, не писать. Страшное давление на голову, настоящее, не метафора. И чувство, что без нового ст-ния проклятие обретёт все силы надо мной и уничтожит меня.

…

Я прожил совсем нищую на счастье жизнь.

1 сентября в 01:28 2020

Девочка моя, просто ответь мне ты – каким человеком я был – хорошим, плохим, никаким? Я знаю себя поэта. И знаю, я как поэт, может, самую малость, ниже тебя. Ты мне просто скажи – какой я человек. Я не знаю, прочитаешь ли ты моё письмо. Но мы читали ст-ния друг друга и мы снились друг другу, а я чуть не потерял сознания, прочитав несколько лет в обычном письме подруги слово – любимый. Я тысячу лет до этого так не терял сознания от того, что вдруг понял – я сейчас живу и я сейчас счастлив. Пусть у тебя всё будет хорошо, со мной или без меня, пусть всё будет хорошо, девочка моя.

1 сентября в 00:40 2020

Хорошо, пусть я буду виноват, пусть. Просто у меня нет ничего, кроме театра и его персонажей. Ещё недавно я мог готовить. Сейчас вилку надо держать обеими руками. За лето я вышел из дома ровно пять раз, когда сам выходил. Это навряд ли хороший театр, Наташа, но у меня нет другого.

Снова я о себе. Но я могу только о себе и про тебя, потому что в мире больше никого нет рядом. Да, я не вижу и не знаю мира и его забот. Я не вижу людей, и про то, что они есть, знаю, смотря в окно. А ещё, когда кричу в полусне, внезапно наполовину очнувшись от спазмов, сосед колотит палкой по окну и угрожает полицией. Такой вокруг мир. Я был бы рад, если бы он был шире и красивее, но я не могу, я могу только прятаться у себя в театре или кричать с его сцены. Наверное, это одно и то же занятие для меня.

* * *

<Ответ Наташи, который он уже не прочитает…>

1 сентября

оказалось что я хорошо плаваю кто бы мог подумать

фигня в том что дети полезли следом а лунная дорога для них ещё слишком длинная

потом прилетел китайский фонарик и всё хорошо закончилось

рядом с луной

«какой я был человек?»

откуда я знаю

про любимых знают только одно

опять впопыхах вышла на улицу и наступила в нарисованную картину

хорошо бы не найти обратную дорогу

но остались синие следы тапочек

как говорил Гуэрра зачем что-то выдумывать

хватает жизни и газет

у Познера есть один любимый вопрос к богу

как обычно в конце передачи

у меня тоже всего один

какого хера тебя нет

проклятый атеизм я его могу ненавидеть

но нельзя же выбить себе второй глаз

я родилась с двумя

одновременно

* * *

9 июля

После привычной, безнадёжной ночи вечная великая музыка подарила мне утром ст-ние. Такое ст-ние, по-моему, может, абсолютно достойно, быть последним, венчающим жизнь поэта.

<Это написано 9 июля, ещё два месяца вечных стихов…> (Примечания Н.П.)

© Владислав Пеньков, 2020.

© 45-я параллель, 2020.