Владислав Пеньков

Владислав Пеньков

Новый Монтень № 29 (521) от 11 октября 2020 года

Из писем Наташе (часть 2)

Чего я хочу как художник?

 

Однажды шли Заблудившийся трамвай и Аннушка

с маслом, нет – Наташа с маслянистым сладким

вином. И в Бургосе стало на одну голову меньше.

Давно это было. А голова так и не соскучилась

по плечам. Ей – отдельной – легче кружиться.

В.П.

 

2020

31 августа 23:39

 

Дожить бы до февраля. Именно в феврале отряд, впервые ударивший в барабаны в начале августа, сворачивает с неба и отворачивает от моего дома. И уходит, со смолкающим барабаном. Числа так одиннадцатого он ещё вроде крепко там, а шестнадцатого и начинается его отступление. Недаром, наверное, не в другие дни, в эти первые дни света в году.

 

29 августа

 

Я сейчас про подборку. Начну неожиданно (?). Для меня не только твои, но и вообще – лучшие ст-ния, и вот эта подборка, вызывают всегда похожее чувство.

Это чувство – ощущение мимо. Твоя подборка про него – про мимо.

Не торопись холодеть от испуга. Сейчас ты всё поймёшь. Скорее даже уже поняла.

Вот это чувство, что каждый – поэт и ремесленник, маньяк и здоровый, ты и я, и Коля, и Руслан, и Игорь, и Дима – никто не избежал одного, но по-разному у каждого.

Все мы живём мимо чего-то неуловимого и несказанного, мимо какой-то музыки. И та степень, насколько мы понимаем это вот МИМО, определяет, насколько оно близко к нам, насколько то, что мимо нас и мимо чего мы, всё-таки причастно к нашей жизни… задевает тебя и меня как читателя своей мимолётной нежностью и музыкой.

Я не знаю, как называется то, мимо чего мы все настолько по-разному. Может, это и есть Он, Бог, о котором так апофатически говорят лучшие ст-ния. И твои, думаю, говорят мне о Боге. О полностью Неведомом и Неизведанном Боге. Ты понимаешь, что я сейчас даже не о том, с Кем спорят твои ветхозаветные героини. Не про того, Кто отнимает и дарует, внося свою руку в наш миробеспорядок. А о том, про которого можно сказать, что Он и есть, и всегда мимо нас, и только поэтому есть мы и то, что мы всё-таки умеем любить и слышать не набор волн, а музыку.

…Пусть не мимо, пусть рядом, где-то, параллельно, и, может быть, по Лобачевскому когда-то, в общем, ты поняла меня.

 

19 августа

 

Хотел бы я, чтобы и про мои оливковые ветры кто-нибудь сказал похожее.

 

3 июня

 

Сейчас у нас со двора как раз крепко травой тянет. Нееее... не той. Скошенной. И почему-то – стружкой. Я в юности в плотницких мастерских работал, мне этот запах родной и юный. Вот и возвращаюсь к основному чувству утра. А может, это и есть она – шекспировская – эта скорость утра.

Вот такая же конкретика, как у входящих ко мне со свежестью ароматов травы и стружки. И даже если конкретика конкретно не такая, «то всё ж она была когда-то прежде, надежда сокровенная одна» (А. В.)

Это главное, по-моему, такое пересечение друг другом параллельных – музыки и конкретики.

Существует надежда вне трагедии? Применимо ли для сходного по аналогии ожидания где-нибудь в оперетте – то же самое название? Или только.

 

*

Не помню, кто сказал, что «ничто так не похоже на мазню, как шедевр». Я сказал бы, что – ничто так не похоже на бред, на лихорадку, как настоящая поэзия.

 

Июнь 2019

 

Знала бы ты, сколько я проспал сегодня ст-ний. Потом проснулся и увидел твой Поцелуй… Поэт – это ведь вообще-то не только кудесник, видящий невидимое другим, но и тот, кто говорит потом душам этого невидимого – «и смерть не разлучит вас». Мне бы хотелось, хотя бы отчасти, быть таким. Сочетать души травы и камня, дерева и ветра… Тут одного мастерства мало. Тут нужен ещё дух. Его иногда ещё гением называют.

(Ответ на «Поцелуй» и «Наш дорогой Артур» Н.)

 

*

Летом, как всегда, всё не то и всё не так. Потому что ждёшь его как глоток свежего воздуха, а оно наваливается асфальтово-бетонной тушей с бензиновым перегаром. И имеет тебя по полной. Вот сейчас у меня окно в сеточке. Красят дом. Можешь себе представить, какой травяной радостью приходится дышать, какой листвою. А вчера, когда я разговаривал по телефону со знакомой, я её перепугал. Попросил описать мне деревья и кусты на её участке, а потом насекомых – как они стрекочут по ночам, как бьются в стёкла и об лампу… – А зачем тебе эта опись? – спросила знакомая.

А я так хочу полежать в сухой траве, чтобы только чуть-чуть была влажная снизу, а сверху – выгоревшая. Послушать цикад. И чтобы солнце заходило и веяло таким сухим запахом с немного влажноватым послевкусием. Ты знаешь, я недавно шёл домой и в ноздри ударил резковатый и невозможно нежный, как юная смерть девушки, запах срезанной травы. И я вспомнил, как мы, шестиклассниками, весь сентябрь собирали траву гарнизонным коровам, когда недопоставили кормов. Это был последний счастливый фрагмент детства. Потом началась плохая дружба старшего урода, унижения и прочая «школа мужества». А тут были только дети с голыми ногами – мы, рвущие траву и складывающие её в стожки. И вот этот контакт – убийственный, но с тем, что всё равно не умрёт, хотя ты его потянешь и срежешь. Что будет лежать и пахнуть так, что тут тебе и бриги, и пираты, и Немо, и индейцы, и прочие нестрашные прелести типа поцелуев, хотя они-то тут как раз самые страшные, все прелести, потому что пахнет так, что голову сносит и в снесённую вплывают каравеллы, и впадает Ориноко, и подползает поцелуй.

 

Быть

 

«Но чудак грустит и божится,

Что не может не грустить...»

Г. И.

 

Где-то громко хрустнет ветка,

ветер травы колыхнёт.

На другой планете, детка,

изумрудный дождь пойдёт.

 

Засмеются наши дети,

прячась в утренней траве.

 

Было больно... вот и эти

вожделенья в голове.

 

Нет другой планеты. Наша

есть. И с каждым днём больней

быть Георгием, Наташа,

быть Ивановым на ней.

 

20 мая

 

…я просто написал, что я думаю о поэзии, что это на самом деле страшная чудовищная священная вещь. И если поэзия не лжёт, она должна касаться чего-то священного, то есть чудовищного, каким бы атеистом ни был поэт.

 

18 мая

 

Не я всё дальше от Бога. Он всё дальше от меня.

 

*

Все пробежали мимо, словно и нет их. Больно и противно писать в немоту.

 

*

…нам уже не очень, нам совсем больно. Тут мы короли боли, а они в свите не нуждаются. Да и сбегает свита от пахнущих проказой королей и не приближается к Балдуину Иерусалимскому.

 

27 апреля

 

Я тебе ещё много разных писем написал. Очень разных :) От умри, неверная, до того самого перехваченного горла, сухих глаз и я тебя никогда не забуду и пусть мне разрешат приступить к работе над книгой Наташиных ст-ний. Ты там разберёшься, главное не с конца читай, не с любви и отчаяния до обиды и злости, лучше всегда наоборот.

 

13 апреля

 

А тебя я не хочу вспоминать. Ни добром, ни ненавистью. Я просто не хочу, чтобы ты перешла в область воспоминаний. Я хочу, чтобы ты всегда была моим сегодня и завтра. Я настолько труслив, что мне легче было бы узнать, что это я перешёл в твои воспоминания, но не раньше ухода отсюда. Лучше всего было бы, если бы мы ушли отсюда вместе, без самоубийств, по воле Бога.

 

12 апреля

 

Я взял его книгу, и он куда-то отнёс меня, куда-то, где я смог услышать это ст-ние.

Высылаю его тебе.

 

Миф

 

Ветром струящимся, облачком пара,

запахом персика в пальцах торговки...

....как волновали вы сердце Ронсара,

глаз Боттичелли – красотки, плутовки,

 

как простучало дождями по крыше

жаркое времечко – дымка в опале...

....как закружили вы голову Мише,

Пете, Семёну... куда вы пропали?

 

Где вы теперь? Даже косточка сгинет

в мусорной куче. А сладкая мякоть?

Все вы – студентки, княгини, богини –

все для того, чтобы музыке плакать,

 

чтобы валторны в ночи выводили,

чтобы рожки повторяли и трубы,

что, умирая, мы все находили

ощупью – ваши ресницы и губы.

 

*

…про Брэдбери, просто про счастье, потому что ст-ние и Брэдбери – о счастье, он всегда о счастье – возможном или невозможном, он о той грани невозможного, которая светит счастьем.

Всё равно мне больно, но когда я читал и писал, у меня было ощущение, словно я смог утолить жажду, от которой всё внутри иссохло, самой свежей водой. У меня его рассказы часто такое вызывают, а сейчас я просто спасся от иссушения, открыв нужную книгу.

 

Ты права, Брэдбери ни одного раза не фантаст, просто мы этого в детстве не понимали, любя космические высоты, а не глубины маленького городка.

 

11 апреля

 

Продолжаю, Наташа, писать про своё, пишу про тебя, любимая, пишу про других, по-другому любимых. Потому что сейчас у меня такое чувство, что я должен писать только про вас, потому что всех вас должны помнить, и если для этого нужны мои ст-ния, то я должен их писать, на небольшое время выныривая из дымки моего тумана, почти весь день окутывающего моё сознание и мешающего пошевелить рукою. Поэтому я пишу такие ст-ния, которые пишу. Всё остальное баловство, честно, да. Главное – это вы, любимые мои.

 

8 апреля

 

Наташа, здравствуй!

 

Я сначала написал своё ст-ние, потом прочитал твоё письмо. Как часто бывает с нами, произошло чудо. Мы написали одно и то же. Мы совершенно разные и мы одними словами написали, что мир раем держится. Ты ведь знаешь, каким только может быть рай. Он может быть только... И всё-таки хочется надеяться, что когда-то он станет обретённым.

 

7 апреля

 

Новолуние не похоже, а в полнолуние я много раз видел луну как сморщенную круглую расплющенную шкурку, тусклую и вялую. Посмотри и тоже увидишь.

 

6 апреля

 

Пишу и сплю. И ничего, кроме этого не делаю. Пью много болеутоляющих. Иногда хочется выпить все и лечь в горячую. Потом преодолеваю боль и кладу опиаты обратно, их много, в случае чего всегда можно съе*ать.

 

3 апреля

 

Сегодня друг принёс мне выпивку. Начиная с двух дня пью ром и пишу как горячечный.

 

2 апреля

 

Я вчера написал несколько ст-ний и решил погуглить Гегард из одного из них.

Наташа, я случайно нашёл поэта, на которого я очень похож, очень похожи наши речевые аппараты, структура наших ст-ний. Я давно, десятилетия, знаю этого поэта, а сейчас посмотрел на него, сравнивая с собой. Наташа, удивительно, что я не замечал нашего сходства. (о Липкине)

 

29 марта

 

Согласен, что нашу цель можно объективно назвать гармонией, субъективно она переживается как приближение к невозможному счастью. И не надо стесняться простоты этого слова.

 

*

Я, наверное, попробую объяснить, в чём я вижу причину наших поэтических неудач.

Я только что посмотрел Проказницу Риветта. И понял, что понимаю его героя, и что только сейчас научился такому пониманию.

Наташа, чего я хочу как художник? Того же, что и ты, и каждый, переросший простое мастерство.

Все мы хотим счастья. Точнее, каждый из нас хочет запечатлеть чистое счастье, счастье как таковое, настолько самостоятельное, что оно как будто ни с чем не связано, которое небо без пятен.

Но вот почему же оно может быть выражено через конкретизацию? Может, потому, что то конкретное, через которое может быть выражено счастье, не может быть в наличии, не может быть здесь, сейчас и у тебя. И в силу этого оно выразимо лишь через то, что так хорошо понимал Пруст. Только возвращение к жизни прошлого может позволить нам запечатлеть счастье, точнее, попробовать это сделать.

Всё равно оно останется недоступным и незапечатляемым.

Когда у нас, художников появилось такое мироощущение? Думаю, всякий, кто живёт в нём, живёт под звездой романтизма. Давно уже испарились ароматы течения, его самые живые оттенки, а звезда всё светит нам.

И тогда я подумал, откуда мне так знакомо происходящее у Риветта, у кого я слышал то, что попробовал сейчас описать. И вдруг я понял, что был русский художник, который весь об этом. Всё это сказал жёлчный, невыносимый для близких, старикашка эмигрант, ещё в России сказал, говоря я деревне, о бабах, о дворянках, о душевных метаниях мальчишки, о невыносимости неуловимой лёгкости счастья. И всегда дико кричал на литературных барышень, говорящих о восхищении его рассказами – Поэт я! Поэт, ** вашу!

И он был прав.

 

27 марта

 

Я не могу и не хочу покидать мою юность, и пишу о ней сотое ст-ние.

 

24 марта

 

И даже я не знаю, что бы я делал... нет, как бы я жил, если бы не было моих маний. Не знаю, позволило бы счастье мне играть так и в то, во что я играю. Ты знаешь, игры разные бывают. Не говорят – досерьёзничать, говорят – доиграться. И моя игра – это что-то гладиаторское, какая-то игра с убыванием, с убиванием игроков, как у индейцев великих цивилизаций.

 

*

Сейчас написал ст-ние. Я хотел посвятить его тебе, потом подумал, что ты можешь неправильно понять «подобрал и выкормил» в его начале. Всё дело в том, что всё моё лучшее, и особенно моё лучшее о любви, я хочу посвящать тебе.

Прошу тебя, расскажи мне про то, как ты его прочитала.

 

Друг

 

Cria Cuervos, aprender sobre el amor.

 

Подобрал в сорняках у крылечка,

незаметно в квартиру пронёс.

У него ведь не сердце – сердечко,

и в глаза не посмотришь без слёз.

 

И кормил его – мясом и хлебом,

на окошко сажал и смотрел,

как следил за летящими небом

голосистый смолистый пострел.

 

Научил человеческой речи,

и смеялся испугу, когда

верный друг мой садился на плечи

запоздалым гостям без стыда.

 

Я любил его больше, чем Лену,

чем Тамару, чем Таней и Юль.

И, привыкший к домашнему плену,

он глядел на летящий июль,

 

на медлительный август последних

жарких дней и недолгих ночей.

У меня бы остался наследник –

умный, гордый, прекрасный, ничей.

 

Никого не целующий в губы,

никому не отдавший души.

Дует музыка в жёлтые трубы,

листья жёлтые дождь ворошит.

 

Приходящей в дома и в палаты,

во дворцы и в панельную глушь,

безразлично – бескрылый, крылатый,

всё равно этой сборщице душ.

 

Я проплакал неделю, наверно,

плакал, пил, накурил до хрена.

А потом я подумал – да, скверно,

но ведь есть где-то та сторона,

 

где он ждёт, где он смотрит в оконце,

где крылами забьёт, увидав –

как в лучах заходящего солнца

друг идёт среди вянущих трав.

 

Ты не поцеловала меня в прошлом письме.

 

*

Никогда не обижайся на меня.

 

23 марта

 

Ночь была такая дурная, что не знаю, как я выжил.

 

22 марта

 

Посмотрел на любимый город. (Посёлок «Заветы Ильича» в Хабаровском крае.)

В советское время там и было провинциальное затишье, красивое, таёжное и – честное слово – шотландское, те же травы и цветущий вереск. И в нескольких шагах – непроходимая прекрасная тайга. Я пишу про то, что город любимый потому, что самый – это Витебск. Если честно, то каждый город, где я жил – становился любимым, даже Львов в начале восьмидесятых, тогда это был город советский, как Рига, и антисоветский в большей мере, чем Рига, и всё-таки это был город под нашим флагом. И я полюбил в нём то, чего нельзя было не полюбить. И Одессу полюбил, помня совсем мало, помня её цветы и море всюду, даже на улицах. Наташа, посмотри на город, в котором я прожил много лет, в детстве – это много – с семи до четырнадцати. Посмотри, каким он стал, вернее, посмотри, как его не стало. Он был красивым и гордым, и жил рядом с водой, и жил рядом с деревом. Я тебя прошу, посмотри, и потом обнимемся нежно.

 

Шаман

 

За мгновение до разлуки,

прежде, чем ты растаешь, как дым,

я скажу – А ведь шли же нам брюки

расклешённые – молодым.

 

Старый велик их возненавидел,

вечно цепью ловя, и потом

как ругались мы, брат, в обиде

на ревнующий металлолом.

 

Был заморский товарец распорот,

потому что цыганом пошит.

Умер ты, а потом уже – город,

заповедный наш Берешит.

 

Помнишь – лето, огромная полночь,

за цигаркою лезет в карман

жёлтоглазый и древний ороч,

наплывает с вершины туман.

 

Из кассетника – в небо прямо –

джентльменский культурный крик –

Если будут бомбить нас, мама!

Очень бережно курит старик.

 

Жёлтый взгляд его видел много.

Знает старый шаман, что почём.

И фигура таёжного бога

наклоняется над плечом –

 

дым вдыхает и морщатся дырки

от ноздрей. Понимает сквозь дым –

что из двух молодых притырков

ты останешься молодым.

 

19 марта

 

А тем более, если по-русски написано вот это:

 

«Что в имени тебе моём?

Оно умрёт, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

 

Оно на памятном листке

Оставит мёртвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

 

Что в нём? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

 

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я...»

 

то всё, что бы кто бы потом ни написал на этом языке, не только лучше, просто близко к этому написать уже не получится.

 

Поэтому мы просто честны с собой. Есть Бог, к которому можно только вечно приближаться, и я подробно знаю доводы Отцов Церкви, считающих, что для человека это и есть Рай – вечное приближение к Богу. И в поэзии то же самое. Есть слова, те, которые я тут привёл, стать ими мы не сможем. Мы можем только приближаться к ним и понимать, что, если наше движение к ним, а не от них – мы в нашем раю, в том, в котором не бывает блаженства, который для поэтов, для пишущих ст-ния.

 

18 марта

 

Наташа, здравствуй!

 

Теперь только так буду начинать каждое письмо.

Я сейчас чувствую, точнее, у меня сейчас чувство моей последней весны. Даст Бог, и оно меня снова обманет, как обмануло в прошлом году. Потому что у меня это чувство, у меня такие ст-ния. Я понимаю, что я должен сказать главное, и это главное – это то, что я говорю в этом ст-ние.

 

17 марта

 

Поэтому я всё чаще возвращаюсь к каким-то минутам счастья в жизни, в северную весну… когда я с таким же счастьем читал Пушкина, и был маленьким и глупым, и счастье было другим, но таким же огромным, и к тебе всё чаще, и хочется ещё жить, но когда я сегодня утром случайно открыл Пушкина, я забыл про то, что я живу, то есть потерял ощущение временности всего, то есть я был в настоящей жизни, в вечности такой, какую хочу для себя.

 

…И печальные бури

полетят через сны

до утра, до лазури,

до последней весны.

 

29 февраля

 

И ещё смог сегодня услышать, прежде чем совсем поломала голову боль. Сейчас вышлю письмо и лягу немного подремать.

 

Рельсы и шпалы

 

Дай прикурить. Пусть последняя спичка

вспыхнет накалом главы Откровенья.

Что прогремело? Страна-электричка

мимо промчала шумливые звенья.

 

И головной посмотрел, как Сусанин,

в тёплую тьму, на русалочьи сказки.

Ночь осветилась седыми усами –

тонкие ели да гиблые ласки.

 

Вдаль посмотрел. И, промчавшийся мимо,

гулкий состав прогремел перегоном.

В воздухе водкою пахнет и Римом

Третьим, кирзою, Тройным и Афоном.

 

Воздухом мы побредём и по шпалам.

Что тут повсюду? Окурки, гондоны –

всякая всячина праха навалом,

потные пряди, созвездий иконы.

 

27 февраля

 

Сегодня весь день воевал на БЛК.

Потом почему-то вспомнил, что:

меня любит самая прекрасная в мире женщина,

у меня были прекрасные друзья.

И я написал для них несколько хороших ст-ний. Я не зря жил всю свою жизнь.

 

23 февраля

 

Напиши мне, если всё хорошо – напиши побыстрее. Я сегодня видел самое лучшее облако в мире.

 

А что потом? А я не знаю.

И не положено мне знать.

Я просто счастьем называю,

что мог бы днём простым назвать.

 

*

Я не видел Бога. Как космонавт.

Только говорил с Ним. Как Моисей.

Ты – тоже.

 

*

…можно или онеметь по-детски, или потом всю жизнь писать ст-ния.

 

*

…и жизнь как светлую разлуку я начал чувствовать не так давно. Откуда ощущение именно светлости разлуки? Я не знаю. Может, потому, что на другом, неповседневном, языке это читается как Обещание.

 

*

Поэзия

 

Как сверчок на шестке – безутешно,

беспредельно печально звеня,

ты – поэзия, Моцарт потешный,

оправдаешь однажды меня.

 

Всё пойдёт по известной дорожке,

по снегам ноздреватым и льду,

сразу – гибельно и понарошку,

в ясной памяти, в полном бреду.

 

Только скрипочка выручит всё же –

тонким звуком о двух волосках –

мужика с закалённою кожей,

в мятых брюках, непарных носках,

 

потому что вступает звучанье

и струит свой заоблачный свет

над стаканом с пакетиком чая

и тарелкой куриных котлет.

 

1 февраля 2017

 

*

Не помню, чем там закончилась война Алой и Белой. В моём мире победила Электрическая. Вот она – засветит вечером под моим окном. Дарю её тебе. Правда, на грудь приколоть её сложно:) А впрочем, и не нужно – ни срывать, ни прикалывать. Важно – подарить.