Владислава Ильинская

Владислава Ильинская

Четвёртое измерение № 10 (322) от 1 апреля 2015 года

Не пиши, пожалуйста, напиши…

 

30 шекелей

 

так, как ветер вздымает новые паруса,

так, как воздухом наполняется парашют –

он стремился ворваться в сказочный райский сад,

забывая о том, что сначала положен суд.

а когда над каналом свешивалась луна,

ему снился тот, кто однажды его спасёт…

убиенных своих нашёптывал имена,

забывая о том, что за это представят счёт.

только утро всегда приносило такую муть,

что простить себя никаких не хватало сил…

день за днём проходил он тот же порочный путь,

забывая, о чём недавно ещё просил.

день за днем, постигая суть своего стыда,

он скитался по миру, прячась от пустоты…

правда, даже самые мудрые города

забывали о нём, не успев от шагов остыть.

и когда, наконец, случился тот самый суд

и спаситель ему представил тот самый счёт,

тридцать шекелей – знал он – точно его спасут,

тридцать шекелей – это мелочь, Искариот.

 

Истина

 

прозрачные слова меняются местами,

а истина лежит, незыблема, на дне…

лежит себе и ждёт: ну кто ж меня достанет,

не век же мне торчать на этой глубине.

поднимется песок, закрутятся воронки,

и, кажется, вот-вот начнётся путь на свет…

но истина лежит по-прежнему в сторонке,

и горечи её конца и края нет.

проносятся года, муссоны и пассаты,

и тысячи комет, и сотни тысяч дней,

и мы с тобой, увы, совсем не виноваты,

что истина никак не станет нам видней.

в кромешной темноте, под тоннами иллюзий

не слышно ничего, здесь только тишина.

познавшему её нельзя вернуться к людям,

он больше никогда не сдвинется со дна.

 

Бонни и Клайд

 

ты сидишь в темноте и размеренно крутишь глобус.

я закуриваю сигарету, включаю свет.

это просто такая игра, чтоб развеять злобу…

говоришь: «доигрались, мы снова летим в европу.

ну поехали зарабатывать на билет».

 

на часах половина восьмого, уже светает,

очень холодно в тоненьких курточках на ветру.

я стараюсь не думать вообще о горячем чае,

ты – забыть обо всех судимостях за плечами

и уверенно так расстёгиваешь кобуру.

 

через пару часов в терминале мелькают в штатском

мы сжимаемся в точку и смешиваемся с толпой.

и пока мы всё ещё вертимся в этом танце,

никакие боги не вынудят нас расстаться,

никакие пули не вынудят нас расстаться…

я с тобой, мой любимый,

с тобой я,

с тобой,

с тобой…

 

* * *

 

серебристой тонкой вязью, извиваясь и зверея,

как в безудержном потоке, как на лезвии ножа,

я вращаюсь по орбите, я сворачиваю шею,

пламенею, леденею – но не смею возражать

проводи меня до двери, проведи меня по краю,

раскрои меня на ленты, как изысканный ажур.

я по-прежнему на сцене, я по-прежнему играю –

твой сценарий бесконечен, мой прекрасный драматург.

 

* * *

 

он говорит: «останься, прошу, останься!»

а про себя нашёптывает – «уйди…»

в этом нелепом, непостижимом танце

вертится сердце в тесной его груди.

 

время ползёт плющом по щербатым стенам.

воздух сжимается, давит со всех сторон…

он умоляет господа снизить цену –

все ведь торгуются с богом, не только он.

 

дождь заливает город вторые сутки,

небо – чернее самых ужасных снов.

он обращается к господу ради шутки –

старец-то вряд ли способен спасти любовь.

 

но, онемев под утро от этой пляски,

он понимает, что получил ответ –

чистое небо новые дарит краски

и никакого выбора больше нет.

 

Без

 

этот город пуст, словно ржавый чан, –

я пинаю в гневе его ногой.

я теперь всё время хочу кричать –

не спасает ни скорая, ни запой.

не спасает ни библия, ни коран,

не спасает ни тора и ни талмуд…

вытекает время из рваных ран

и слова, которые не поймут.

вытекает мир из моей души:

я одной ногой на тропе войны.

не пиши, пожалуйста, напиши…

не звони, пожалуйста, позвони…

этот город пуст, словно ржавый чан,

у которого насквозь прогнило дно…

ты не смей за мной никогда скучать,

но не смей никогда не скучать за мной.

 

Кардиофея

 

в каком-нибудь дурацком кимоно

(последняя новинка с распродажи),

закинув ногу на ногу и даже

потягивая терпкое вино,

она сидит в предсердии моем,

домашняя, нелепая такая…

сидит и левым тапочком болтает,

как самый настоящий метроном,

ежесекундно ритм отбивая.

 

и только лишь поэтому – жива я.

 

* * *

 

расскажи мне о счастье, внезапно попавшем в кровь,

обернувшемся ядом, сжигающем изнутри…

как случилось так, что, пройдя миллион дорог,

я застыл истуканом в проёме твоей двери?

расскажи мне о боли, которая вяжет трос

из оборванных нервов в жерле моей груди…

как случилось так, что, пройдя миллион костров,

я сумел в это пламя адское угодить?

расскажи мне о жизни в свинцовом твоём плену,

где на завтрак потчуют лезвием под ребро…

как случилось так, что, убив миллион минут,

лишь теперь получаю я самый жестокий срок?

расскажи мне о смерти. в прохладной её тени

танцевал я бездумно свою вековую жизнь…

как случилось, что именно здесь оборвётся нить?

объясни мне хоть что-нибудь, господи, объясни.

 

* * *

 

на расстоянии вытянутой руки,

на поводу у расширенного зрачка,

неразделимы и варварски далеки,

будем с тобой вот так коротать века.

будто бы нас казнил бесноватый царь,

только постигший пыточные азы.

будто бы в горло влили тебе свинца,

мне же скормили собственный мой язык.

вот и лежим, раздавлены и тихи,

каждый теперь в своём ледяном гробу,

лишь по ночам оттуда слышны стихи,

благодарящие и проклинающие судьбу.

 

* * *

 

я могу показать тебе рай и ад,

провести по канату к вершине фудзи,

но лежу неподвижно, как тот солдат,

подыхая от множественных контузий.

я могу открывать для тебя портал

в те места, где ступала нога шамана,

если ты досчитаешь со мной до ста,

если ты мне покажешься из тумана.

я могу написать тебе сотни книг,

миллионы пустых бесполезных строчек,

но любые слова заведут в тупик,

из которого выбраться ты не хочешь.

я могу непрерывно в тебя смотреть,

как другие глядят на огонь и воду…

продолжай же пожаром во мне гореть,

вытекай же из памяти на свободу.

 

* * *

 

перспектива потопа – страшней самого потопа,

потому что, когда ты стоишь на краю обрыва,

вспоминается весь твой скупой, бесполезный опыт:

от рождения и до сегодняшнего прилива.

 

перспектива потопа – страшней самого потопа,

потому что, когда ты спускаешься к океану,

из глубин его слышится древний, манящий шепот,

приглашающий то ли в пекло, то ли в нирвану…

 

перспектива потопа – страшней самого потопа,

потому что, когда потоп набирает темпы,

ты ложишься спиной на поверхность его потока

и легко утопаешь в пучине его контемпа…

 

* * *

 

меж бесконечных тавтологий

и бесполезных биохимий –

ты луч во тьме любой дороги,

ты штиль в груди любой стихии.

своей не понимая силы,

ты излучаешь столько света –

что мог спасти бы хиросиму,

родись ты раньше на полвека…

но, вторгнись ты в клубок событий –

наперекор скупому небу, –

его запутанные нити

не привели тебя ко мне бы.

и в мире, всё равно паршивом

(пусть малость просветлевшем внешне),

меня бы тихо удушила

тебе не отданная нежность.

 

* * *

 

новое утро стягивает одеяло, как будто скальп.

плещет тебе, ещё сонному, в лицо ледяной водой.

нужно подняться на ноги, нужно идти искать

то, что и так всю жизнь волочится за тобой.

и пока ты вот так вот гоняешься за хвостом,

наступаешь себе на горло, расплющивая кадык,

твой хранитель кладёт на коленку двойной листок

и старательным почерком записывает ходы.

и когда ты собьёшься с ног и лишишься сил,

но поймёшь, что по всем подсчётам прошёл лишь треть,

подойди к нему спящему и тихонечко попроси,

чтоб он дал тебе на своё творение посмотреть.

а когда ты начнёшь возмущаться и возражать,

мол, куда подевался его знаменитый слог, –

хорошенько задумайся и рискни ему доказать,

что твоя история интереснее, чем колобок.

 

* * *

 

остудить бы сердца, отвести войска,

привести бы в порядок свою страну…

и не следует правых в войне искать

(это тоже ведь способ вести войну).

 

поедает купюры голодный мир,

но когда-то приблизится «время Ч»…

и тогда не поможет ни фунт, ни лир,

ни кредитная карта, ни тревелчек.

 

не помогут подземные города,

не помогут воздушные корабли,

если с неба исчезнет одна Звезда

оттого, что с ней справиться не смогли,

 

оттого, что в спирали прозрачных дней,

заслонившись от света других планет,

разукрашенным стадом ползли по ней

почитатели блеска чужих монет.

 

но однажды обрушится звёздный шлейф,

и когда ты увидишь его вдали –

не жалей, человечество, не жалей

положить пятаки на глаза Земли.

 

* * *

 

воображаемому сыну

 

всё начнется со света и им же кончится…

и пока твоя матушка в родах корчится,

ты впервые поступишь не так, как хочется,

покидая уютный мир.

из него выползаешь, как будто из лесу

(оторвавшись от самой надежной привязи),

в ледяные тиски мирового кризиса,

дикарём – на роскошный пир.

поначалу ты нем и не знаешь правил, но

не бойся, тебе объяснят, как правильно

нужно жить, чтоб тебя подключили к кабелю,

раздающему барыши.

с реверансами будет намного проще, но

когда ты поймёшь, что везде непрошеный –

обнаружишь внезапно себя на площади,

среди груды горящих шин.

можно делать что хочешь, и жить по совести,

пребывая в тактической невесомости.

не просить и не спорить, ни с кем не ссориться,

посадить свой контрольный бук.

всё, что ты в этот мир принесёшь хорошего, –

обернётся в итоге троянской лошадью,

и ты вновь очутишься на той же площади,

проклиная свою судьбу.

расширяется космос, планета вертится,

продолжает надежда оттуда черпаться,

и я знаю, родной, как тебе не терпится

доказать мне, что неправа.

твоя матушка просто трусиха, нытик и,

переевшая этики да политики,

на сегодняшний день может стать родителем

лишь красивым своим словам.

 

* * *

 

в сплошное полотно сливаются пути,

срывается состав с последнего маршрута.

не спрашивай меня, хочу ли я спастись…

пролистываю жизнь минута за минутой:

пытала тишиной, свистела соловьём,

то улыбаясь нам, то пробегая мимо,

мы грелись, как в мехах, в дыхании её

и верили всерьёз, что мы неуязвимы.

нам даже удалось не выжить из ума

под сапогами тех, кого пустили в душу…

но ветер остывал, и близилась зима,

и мы в своих домах не знали, что снаружи.

сквозь горы и леса, поля и города,

сквозь суету витрин и тротуаров кротость –

по рельсам ледяным несутся поезда,

и чёрная звезда им освещает пропасть.