Яков
Островский

Александр Сергеич Пушкин

Александр Сергеич Пушкин – настоящий барин,

Настоящий дворянин и большой поэт,

Александр Сергеич Пушкин был хороший парень,

И подобного другого не было и нет.

Александр Сергеич Пушкин был хороших правил:

Он ушёл, детей оставив, славу и вдову.

Что детей, вдову и славу, он тома оставил

И таким явился к Богу, как на рандеву.

Так – во фраке и цилиндре – встал он перед Богом,

Перед Господом самим, чтоб держать ответ.

И спросил его Господь, вежливо, но строго:

– Как там жизнь, скажи, любезный?

– Суета сует.

Всё на свете суета, да куда уж хуже:

Карнавал и мелодрама – страсти из чернил.

Да к тому ж ещё служи, называйся мужем…

Боже, Господи прости, что ты сочинил?!

Александр Сергеич Пушкин. Что ему осталось?

Отродясь такого парня не было и нет.

И такому-то ему что светило? Старость…

А конец он сам придумал – сказано, поэт.

30.04.91

Бессмысленные поезда

Человек ждёт поезда.

                            Сутки.

                                        Вторые.

                                                     Третьи. 

Поезда всё нету – где-то затор.

Там женщина.

            Она должна его встретить.

А его нет до сих пор.

То он возмущался, что поезд всё не приходит,

Ссорился с вокзальным служащим,

Даже переходил в крик.

А потом — ничего, прижился вроде,

Привык.

И пока уборщица шваркает тряпкой,

Бормоча под нос себе: «Экий стыд!»,

Он стелет себе газеты –

                                      на полу под утро зябко – 

И спит.

Просыпаясь, он наблюдает,

                                  как ласточки лепят гнездо

                                  на высоком вокзальном своде,

И однажды обрадовался,

Увидев маленькую головку,

                                          выглянувшую из гнезда...

А там – женщина.

                                     Она всё ходит и ходит –

Всё встречает и встречает

                                      бессмысленные поезда.

90-е годы

Во тьме...

Моталась лодка на воде.

Во тьме. На привязи причала.

И было всё это – начало.

И это всё вело к беде.

Как жаль, что всё это потом

Поймётся и потом прочтётся –

Когда беда уже начнётся...

И будет вовсе не о том.

3.06.81

Гость

– А у белой лошади был жеребёнок.

                                                            Белый...

В избе было тепло,

                                        Так хорошо тепло.

И раскачивалась старуха

                                        И странную песню пела.

А у печи сидел гость

                (метелью или бедой сюда его занесло).

Он сидел и оттаивал.

                    Молчаливый такой, городской.

И бабка его отпаивала

                             Какой-то травой настойной.

И было ему тепло,

                                       Тепло и покойно,

Как будто в бабкиных травах

                                                  Настаивался покой.

А когда уходил

                           (беда его гнала или дело)

И осталась изба

                           Проталиной в белом снегу,

Вдруг забилось, как заяц,

                                        стреляный на бегу:

– А у белой лошади 

                               был жеребёнок.

                                                          Белый...

60-е годы

* * *

Две медузы повисли

           на ржавых якорных лапах.

Палуба пахла сандалом,

              солью,

                    смолой

                          и небом.

И человек, как сомнамбула,

                      свернул на этот запах...

Рука с коготками розовыми

          аккуратно вписала – «не был».

«Не был».

           Трюм задохнулся

       под тяжестью бочек и вьюков.

В конторе ключи со скрежетом

       проворачивались в замках.

А он всё стоял у борта

             и щурился близоруко.

И тонкая серая папка

            подрагивала в руках.

Море было зелёным.

             И небо было зелёным.

И не было моря и неба.

              И время одно текло.

Пахло пенькой смолёной.

           Пахло ветром солёным.

Море дробило о берег

               бутылочное стекло.

И только когда капитан

         сказал по-извозчичьи: «Трогай!»

И редкие капли стёр

           со лба волосатой рукой,

Человек, не оглядываясь,

               пошёл обычной дорогой,

Стуча каблуками туфель,

          как деревянной клюкой.

04.60

Именины

Как принято, как дедами завещано,

Пригласили гостей, накупили водки,

Поставили на стол пирог со свечками –

38 вокруг, одну посерёдке.

Гости сидят,

Пьют, едят.

Тридцать девять свечей

В пироге чадят.

За белым подоконником

Темнеет вечер.

Горят свечи тоненькие –

Недолгие свечи …

Разрезали пирог

На тридцать девять частей:

Каждому из гостей –

Свой кусок …

Дай нам, Боже,

Грядущий день.

Не густо. А всё же

Всё как у людей.

19.05.71

Иуда

Что ты делаешь здесь?

Разве эта земля – твоя?

Разве твоя эта зима,

проржавевшая дождями и прикидывающаяся летом?

Я мучительно хочу вспомнить, кто я,

Но память отказывает мне в этом.

У меня русский сын и русская жена.

И нет у меня ни жены, ни сына.

А кожа моя обожжена

Глинистым солнцем Иерусалима.

Мне говорят:

– Ты вернулся. Ты просто отвык.

Но сердце моё молчит

– это не мой город.

У здешних людей

чуть-чуть горловой язык,

Как будто им всё время

чуть-чуть сдавливают горло.

Я несу по его холмам своё тщедушное тело,

высохшее от книг.

Иногда мне кажется,

что я – закладка, выпавшая оттуда.

Иногда мне кажется, что я – Христос,

призванный пострадать за ближних своих.

Но люди почему-то

называют меня Иудой.

29.04.91

Матрёшка

Подарили человеку матрёшку –

Не Бог весть какой подарок.

Простовата матрёшка немножко,

И узор пожалуй что ярок.

Ну, дарёному-то в зубы не смотрят,

Не в игре играть против правил.

Окрестил её хозяин Мотрей.

На комод её хозяин поставил.

Тихо медленные годы проходят,

Над хозяином плывут и над куклой.

И стоит себе матрёшка на комоде.

С ребятишками внутри.

                                      Круууглая...

4.05.71

Меншиков

Сии птенцы гнезда Петрова

В пременах жребия земного...

День стоял бело-розовый.

Век в подворье смотрел.

А Меншиков жил в Берёзове.

И старел.

Ходили по двору куры.

Иногда неслись.

А дочери его, дуры,

Даром паслись.

Сидел он на лавке длинной.

Медленно пил с утра.

И зарастал щетиной.

И забывал Петра.

Где-то ещё копошились страсти,

Разевали рты, как голодные птенцы...

А ему вспоминались всё больше сласти:

Копеечные пряники, леденцы.

Проходила баба с набухшей грудью,

С высоким, налившимся животом...

Вот он опустится. И всё ещё будет.

Всё ещё будет, мин хер... Потом...

31.03.81

На рассвете...

На рассвете, когда уснут сторожа,

Головы свесив на стол,

Пёс подойдёт к тебе, дрожа,

И уткнётся носом в подол.

И будете вы вдвоём у реки.

И скажешь ты: «Ничего»...

И ты не сможешь поднять руки,

Чтобы погладить его.

8.08.80

Ниточка

Вначале появилась пыль.

Ей не помешали ни замок, ни наглухо

                                                        закрытые окна...

Она лежала на вещах тонкой серой плёнкой.

                                                      Пока её было мало.

Потом,

   когда её стало больше,

           она свалялась в похожие на шерсть волокна,

Как будто комната заново творила кошку,

                      которая в той толчее куда-то пропала.

Потом с люстры сползла ниточка

                                        и стала тянуться к паркету.

Каждый раз, когда хлопала дверь в парадном,

                            каждый раз, когда это случалось,

Она вздрагивала и долго ещё качалась

В застоявшемся воздухе без малейшего ветра.

А ещё. С тех пор, как он умер,

                          комната стала ловить чужие звуки:

Голоса, шорохи за стеной –

                                      дребедень, всякую малость. 

Даже когда где-то внизу водопроводчик

                                        возился в открытом люке…

С каждым прожитым днём что-то в ней менялось.

И пришло время

                      (день прошёл, или дни, или месяцы),

Когда по стене пробежал первый таракан.

                      Он был голенастый и очень весёлый.

Он осмотрелся и, видно, решил – поместимся.

И тогда вовсю повалили рыжие новосёлы.

Ни щёлочки пустой, ни трещины

                                         Они в ней не оставили.

Они расползались по ней, как из квашни

                                                        расползается тесто.

Они расползались по ней,

                    шурша надкрыльями и скрипя суставами.

И ни для чего человеческого в ней

                                                      не осталось места.

А ниточка… А ниточка

                               Всё сползала с люстры.

Всё качалась ниточка,

                               качалась, как живая…

И всё это бывает,

                               когда в доме долго пусто.

А потому и не было,

                               что так не бывает.

70-е годы

Одиночество

Дверь запиралась на ключ,

на два оборота –

Просто хотелось верить,

что кто-то может войти.

Кот – разжиревший бездельник

зубами давил зевоту.

Облезшая стрелка часов ползла к десяти.

Вещи имели запах, тонкий и слабый, –

Запах духов, мыла, матовой кожи.

«От вас на двести шагов разит настоящей бабой».

Кто это сказал? Кто же?

Ещё не сняв пальто, ты вглядываешься в осколок стекла:

Разбежались морщинки у глаз.

Куда они бегут?

Постойте. Постойте! Постой…

Юность не оглядывается.

Юность ушла.

Остаются зеркала,

которые никогда не лгут.

Остаются руки,

которым некуда деться.

Беспомощные и усталые.

Их, действительно, некуда деть.

Остаётся на столике,

вместо фотографии детства,

Очень серьёзный и важный,

плюшевый, с оторванным ухом, медведь.

Остаётся

(если в памяти очень порыться)

Шорох жёстких ладоней,

запах крепкого табака…

Это могло быть иначе.

«Тридцать? Вам уже тридцать?!

Я бы не дал вам тридцать».

Это теперь.

Тоска.

Ты медленно раздеваешься.

Ты лицом прижимаешься к раме.

Спокойная, как всегда.

Холодная, как всегда.

Ты стоишь на ветру,

там, рядом с мокрыми фонарями,

И в мягких комнатных туфлях

вздрагивает вода.

10.1959

Поминки

Говорили много фраз.

Пили много вина.

А у женщины вместо глаз

Была боль одна.

И давило, как горб:

– Замаяли, замели.

Так стучат о гроб

Комья земли.

...Рот сухой облизав,

Когда уходили прочь,

Сказала, не глядя в глаза:

– Куда тебе... в ночь?

И он, как столб забил,

Сказал: – Стели, что ль...

Он баб таких любил,

В которых боль.

30.07.64

Раковина

…Когда-то она лежала на берегу,

белом от зноя.

В мириады жёлтых шорохов

кутал песок её,

И зелёной толщей воды

казалось ей небо сквозное,

Иногда удивительно близкое,

иногда непонятно высокое.

Иногда… Только это кажется –

море ушло давно.

Она лежала на берегу

среди окурков,

пижам

и бесконечных историй.

Отрешённая от всего,

познавшая только одно,

Она слушала море.

Осенью дождь бродил босиком по лужам,

Наполненным небом серым

и чайками до краёв.

Тогда она старалась

зарыться в песок поглубже.

И думала о своём.

Приходила зима.

Песок

становился похожим на соль,

И мягкие хлопья падали,

пропахшие морем и солью…

Она лежала наедине

с радостью,

похожей на боль,

И очень похожей на счастье

болью.

Одинокой,

жилось ей совсем не сладко –

Слишком много ушло,

слишком мало осталось…

Иногда она замечала на панцире новые складки

И думала про себя:

старость.

А потом… Потом её кто-то поднял,

Приспособил под пепельницу

по практичной мужской привычке.

…Приходили какие-то люди,

спорили об искусстве день ото дня

И совали в неё окурки

и обгоревшие спички.

Только что ей до этого,

если каждый шорох и шаг,

И обычный уличный шум,

и шарканье ног в коридоре

Она понимала по-своему.

И билось в её ушах

Вечное, как мечта,

неизбежное, как любовь,

море.

14.03.1959

Смерть юнкера

Суд идёт революционный...

М. Голодный

И тот, чьим именем судья

Судил его ещё недавно,

Встал перед ним в шинели рваной,

Затвор

    спокойно

          отводя.

– Постой! На что ему кольцо?

А мы пока живём с тобою...

И он увидел над собою

Простое, в оспинах, лицо.

И вспомнил он тот перстень тонкий,

Щепоть, крестящую мундир...

И запрокинувшийся мир

Неспешно

     перешёл

           в потёмки.

09.70

Снег

Когда на землю падал снег,

Являлось ощущенье боли.

Какими-то тенями, что ли,

Был полон падающий снег.

И одинокий человек,

Прижавшийся к оконной раме,

Не снег, совсем не этот снег

Так долго провожал глазами.

Челнок причаливал к кустам.

Кричала выпь, вспорхнув с ночлега...

И что-то промелькнуло там –

Какое-то подобье снега.

24.03.89

Старик

И время крышу прохудило.

И свод небесный печь прожгла.

И жизнь давно уже прошла,

А всё никак не проходила.

А сам старик... Ну что он мог:

Слезясь глазами, верить в чудо –

Что будет день и вспомнит Бог

И призовёт его оттуда.

И сядут рядом – он и Бог

Под перистыми облаками.

И скажет тот: «А что я мог?»,

Вздохнёт и разведёт руками.

13.02.89

У развилки

Куда нам деться с болями своими?

Куда нам деться?!

…И вдруг тебя шелковица обнимет

Из детства.

Из-за забора.

Повторяет имя,

Ворованная, просит вороваться…

А ты ни вырваться, ни там остаться…

Куда нам деться с болями своими?

Куда нам деться от своей печали,

Когда случайный снег на плечи ляжет,

Пуховой рукавичкой душу свяжет

И нитку выдернет.

И оборвёт в начале.

И будет медлить время у порога.

И встанет день и сердце приподнимет.

И ляжет белой скатертью дорога…

Да вот друзья…

Куда нам деться с ними?

23.07.78