В этом тихом городе наших не помнят лиц,
как не помнят запаха ветра, не помнят птиц,
прилетающих каждый год, повторяя круг:
север – юг.
старожилы севера, знавшие всех окрест.
Имена на могилах стёрлись сто лет назад,
и не видно дат.
где прожили долго, – каждый был светел день, –
и ушли мы тихо, словно в реке вода,
без следа.
в нашем доме живут другие, счастливей нас,
и всё так же осенью птицы летят на юг,
Пусть река не море, но тот же легчайший бриз,
тот же ветер, тот же в песне морской мотив.
Ты всё чаще стоишь на пристани, глядя вниз,
а ворона в небе похожа на негатив
белой чайки. Осень, тёмный вечерний свет,
двадцать пятый кадр, ливневый диалект.
В полукруглом небе птицы растаял след.
Снова осень, – время сменить пароль,
не её ли эхо во мне: «очнись»?
У реки сегодня большая боль –
берега болят, осыпаясь вниз.
где их стон от ветра неотличим.
Осень, осень, где ты живешь? «Нигде».
Осень, осень, скоро ль зима? «Молчи».
и надолго ль сердце замедлит бег?
Осень, осень, падают берега,
* * *
имя твое жевали чужие рты
дёргали и вплетали в прямую речь
рвали его на слоги до пустоты
целая жизнь прошла но смогла сберечь
юное это – лида
привет привет
лида я тут случайно
воздушный змей
у твоего балкона
а крыльев нет
лида
он улетает
лови скорей
шепчешь себе тихонько – лови лови
взрослая лида память твоя жива
где на асфальте – первой своей любви
мальчик выводит солнечные слова
девочка лида
ходишь ты не спеша
с улицы южной
взгляда не отвести
девочка лида
чем же ты хороша
девочка лида
просто свети свети
* * *
не сиди-ка дома не дуй на воду
вспомни оду городу
пешеходу
вот народ спешащий по гололёду
в переходы
резво
не зная броду
на своих двоих
на двоих гудящих
осторожных
сколько прямоходящих
лены паши оли наташи саши
из метро на волю по снежной каше
кто постарше – падая
помоложе –
спотыкаясь
скользко
ну отчего же
так смешно что просто мороз по коже
все идут ты тоже
идёшь
ты тоже
из того же племени
напрочь скуку
по снегам со смаком
по льду со стуком
каблуков
пусть смотрят глядят без звука
кто там свыше держит тебя за руку
Ю.
по кавычкам, скобкам и запятым…
По страницам, сайтам – чужим углам –
находить друг друга… Мне жаль, что ты
в тишине онлайновой, в немоте,
где всего так много, и ничего
кроме слов, не встретишь меня нигде,
не узнаешь голоса моего.
Даже если будут слова скупы,
ничего мне ими не заглушить.
Растопи (зачеркнуто) растопи
тишину (зачеркнуто) напиши.
* * *
Г. К.
Ломкое эхо сегодня в ударе.
Точкой мигает на зимнем радаре
утро, и жмётся к стене.
Прячась заснежной холодной завесой,
город все дальше и дальше от леса,
город все ближе ко мне.
Город все ближе, а время все уже,
тоньше и смертнее. Рвётся наружу,
мается голос внутри,
колется, жжётся, но снова и снова
тонет в молчании. Видимость слова,
сколько ни говори…
научилась часто бродить одна по реке зимой
научился молча мне вслед смотреть тихий город мой
не пророк, а так, есть ещё дурней
по реке метель, вот и я за ней
научилось сердце неслышно жить и стучать не в такт
это сердце выжило из ума, или было так
или солнца мало ему в груди
обходи нас, город мой, обходи
в этой местности ветры не ищут ночлега.
Здесь всегда тихо плачет неведомый кто-то,
над смешением сумерек, грязи и снега,
над смешением слов, – невесомых, усталых,
пропадающих всуе, им некуда деться.
Я узнала твой плач, я тебя отыскала,
я тебя обнаружила – близко от сердца.
Говорило мне время: вода точит камень,
я услышала голос – далёкий, несмелый.
Пустота отмирает физической тканью,
лихорадкой простуды – от теплого тела.
Остаётся закрыть глаза.
Вот и я ближе к Богу
ещё на один полёт.
За бортом минус сорок.
Светло.
Полтора часа
будут острые крылья
небесный царапать лёд.
Будут острые крылья
воздушный ловить поток,
распластавшись по ветру –
их легкий дрожит дюраль.
Будет плыть под ногами
туманный земной платок,
где – метелью и холодом –
встретит меня февраль,
не оставивший миру
ни тёмных углов,
ни троп.
Где – в заснеженном городе –
ты не разлепишь глаз.
Где в озябшей гостинице
вянет досужий трёп,
и в густой тишине
повисают обрывки фраз.
…Птичья тень самолёта
мелькает на облаках,
и ленивое время
неспешно идёт вперёд.
За бортом минус сорок,
и мне хорошо,
пока
далеко от земли
продолжается мой полёт.
На часах – до полуночи – без пяти.
Никому не сказанное «прощай» –
это всё, что есть у тебя в пути.
Ничего – помимо билета – впрок.
Да его ли можно назвать добром?
Только сердце, тёплый живой комок,
неудобно ёрзает под ребром.
В привокзальном буфете чуть слышен гул –
за окном, где снег на перрон летит.
«Вот и поезд» – кто-то в ночи вздохнул.
Вот и поезд. Значит пора идти.
И обрывок неба зажав в горсти,
ты садишься в сонный экспресс ночной.
Не успев навеки в тебя врасти,
городок смыкается за спиной.
* * *
А пойдём звериной тропою в этот
подступивший к дому кедрач, где лето
наступает поздно, где мало неба,
мало света, знаешь, но много снега,
что скрипит в морозы – сухой и белый.
А с собой прихватим побольше мела,
будем ставить крестики аккуратно
на деревьях, чтобы прийти обратно.
По крестам, здоровым чутьём ведомы
мы из леса быстро вернёмся к дому,
где тепло, и двери закрыв от ветра,
будем долго в окна смотреть на кедры.
А когда натопленный дом остынет,
разожжём потухший огонь в камине,
чтобы в этот, хвоей пропахший, вечер
говорить с огнём на его наречье.