* * *
Наше царство-государство
Тридесятее иных.
В нашем царстве-государстве
Мужики всегда пьяны.
Только вёрсты полосаты.
Да со всех сторон война.
Наше царство тридесято.
Тридесяты времена.
Ходит-бродит кот учёный –
Это правило игры.
Коготок его точёный
В мягкой лапке до поры.
Мягкой лапкой попирает
Золочёное звено.
И, конечно, точно знает,
Что нам в жизни суждено.
И обходит кот-мурлыка
Всю сторонушку свою.
И вплетает всяко лыко –
Баю-баюшки-баю.
И вплетает всяко лыко,
Немудрёное на вид.
Ходит-бродит кот-мурлыка –
Деткам плакать не велит.
* * *
Жёлтые листья в зелёной траве –
Это красиво. Красиво и грустно.
Ветер восточный навстречу, правей
Низкое солнце. Законом Прокруста
День усечённый торопится жить,
Гонится за ускользающей тенью,
Может, успеет ещё завершить
Незавершённое. Но к наступленью
Скоро совсем неизбежной зимы
Бедное сердце никак не готово.
Кто-нибудь, кто-нибудь – дайте взаймы
Жизни немного… Но смотрит сурово
Тот, кто без меры и так подаёт,
С кем не подпишешь кредитной бумаги.
Лёд установится. Тронется лёд.
Чем расплатиться тебе, бедолаге...
* * *
Лох серебристый. Маслине хохляцких широт
Дал же какой-то ботаник глумливое имя.
Цепкая лапка хватает за шиворот
И угощает ягодками седыми.
Ягод шершавый косноязычный вкус –
Чуть подморозит – становится сладок и нежен.
И неизбежен, как этот пронзительный блюз
Сизых садов и зияющих зимних скворешен.
* * *
Ю. Новиковой
Неучтённая дикая роза ветров
Расцветает в урочный час.
И осенний порядок несказанных слов,
Легкокрылый, уносит нас.
Близко небо. Лететь хорошо-хорошо.
Не успел улететь – беда.
Собирают листья в чёрный мешок
И везут неизвестно куда.
Где мы встретимся, где я тебя подожду,
Чтобы вместе нам зимовать?
И устами младенца ответят: «В аду».
«Воду», – мягко поправит мать.
* * *
Изрядно разрослось бревно в моём глазу,
Пустило корни и зазеленело.
Старательным бобром грызу его, грызу,
И скрежетом зубовным то и дело
Взрываю мозг товарищам своим –
Специалистам по глазному сору,
Пока о пустяках мы говорим
И думаем, что нам ещё не скоро.
* * *
Это просто зима. Персональная. Подлая. Злая.
Бесконечный похмельный синдром по причине и без.
Посмотрю на себя – и опять я себя не узнаю.
То ли зеркало врёт, то ли мелкий какой-нибудь бес
Заморочил тебя, напустил на глаза поволоку,
Рожи корчит, поди, за спиной, бородёнкой трясёт.
Обернёшься – а нет никого. Только как-то неловко.
Вроде нет никого, только как-то неловко – и всё.
За приличным фасадом не видно убогой изнанки,
Где рыдает дитя – не дитя, а твоё травести.
Надо, надо кобылку ретивую в резвые санки.
Запрягай же скорей, и уже, наконец, навести
И пустые поля, и леса, столь густые недавно,
Берег, милый тебе, где ручная синица жила.
Где весомы слова. Где любое молчанье – о главном.
Где такая другая зима, и не врут зеркала.
* * *
Мой брат, пойдём порыболовим.
Твоя удачлива уда.
Скорей лови меня на слове,
Скорей веди меня туда,
Туда, где кончится неделя.
Где птичий гам на все лады.
К воде клонятся руны хмеля
И ежевичные плоды.
Где кладка шаткая провисла,
Нас поджидая столько лет.
Где ты – рыбарь сокрытых смыслов,
А я – тебе апологет.
Вполне мои познанья сносны.
Твои ж движения легки.
И вот крючки, мормышки, блёсны,
Приманки, лески, поплавки
Мой воспалённый ум тревожат
Метафоричностью своей.
И уловляют нас, быть может,
Владетели иных снастей.
И потому мне рыбку жалко.
И потому течёт река.
И не кончается рыбалка.
И обрывается строка…
* * *
Брату
I
Ивана-Купала. Жара. Золотая пора.
Ещё под навесом томятся июньские травы.
Ещё увядает язычества древняя слава.
Ещё снисходительно время. И мы – детвора.
Расправлены плечи, на солнце слегка подгорев.
Ещё невдомёк, что закончится это, и на сердце лягут
Чернильные кляксы на пальцах от тутовых ягод,
Янтарные терпкие слёзы вишнёвых дерев.
И дух чабрецовый ковыльно-волнистых степей.
И небо слоёное с привкусом солнечной цедры.
И не умыкнут скандинавские злобные ветры
Твоё южно-русское лето из жизни моей.
II
Я не верю почти. Но однажды я всё же приеду
В искалеченный маленький рай, но живучий весьма,
Где родные просторы, родные могилы и лето,
Лето нашего детства лубочно-простого письма.
Мы с тобой, ты и я, Емельяновичи по деду.
Наша щука стареет в заросшем отцовом пруду.
Наша щука стареет. Наш пруд превращается в Лету.
И смывает волна за волной за бедою беду.
* * *
Вышел библейский иссоп на склон меловой горы.
Бродят лофант и монарда в маминых вертоградах.
Столько воды утекло по щекам из-за всякой муры,
Что не осталось для горя. И беглого взгляда
Было довольно заметить, как падал икар.
Брейгель заметил. А мы прозевали позорно.
Ветер носил вороха перекроенных карт –
Географических, звёздного неба и амбулаторных.
Было. Болели. Привычно саднило в груди.
Косточки ныли. Предательски руки дрожали.
Время не помнило правила – не навреди –
Время лечило до смерти. Но мы выживали.
Брат мой забрасывал в омут мудрёную снасть.
Брат мой упрямо тянул из реки серебристую рыбу,
Ту, что жила в довоенных младенческих снах,
Не усложнённых похмельями и недосыпом.
Рыба гуляла сама по себе, презрев невода.
Рыба как рыба. Но что-то в ней было такое…
Хвостиком только махнула. Или рукою.
Будто звала за собой. И ушла навсегда.
* * *
Заунывной песне карманного ветра
Наступать на горло пока ещё слишком рано.
Пуд проверочной соли не съели – посыпали раны
На просторах обжитого наспех квадратного метра.
Надо, чтобы прошло, для того, чтобы стало мило.
Да никак не проходит и смотрит участливо в оба,
Как четыре стены на юру согревают клаустрофоба,
Превращают его незаметно в клаустрофила.
Что же делать? Что делать? Вопрос остаётся открытым,
Словно дверца фамильного шкафа облупленной масти,
Из которого дурень костлявый нет-нет да и здрасте,
Прикрывая досужий срам разбитым корытом.
* * *
Альтер эго моё. Дорогое моё альтер эго.
Мы – несметное племя на дне стопроцентного «я»,
Соискатели высшего смысла на грани побега
Из внутричерепного, стеснившего нас бытия.
Мы ещё поживём. Поживём и ещё погуляем.
Потому что у нас никакой мотивации нет.
А подстрочник судьбы своеволен и неуправляем –
По неписанным правилам для беззаконных комет.
И ещё потому, что посланье на смутном наречье
Продиктовано кровью твоей – прочитай и сожги.
Ты снимаешь с гвоздя молью битую шкурку овечью
И выходишь на снег, простодушно минуя флажки.
© Яна Бакирова, 2020–2022.
© 45-я параллель, 2022.