Янис
Грантс

Автостоп

помешанный на машинах

идёт пешком по шоссе

вдоль кукурузы.

голосует.

техас.

майолика неба.

меньшинство облаков.

глубокие морщины ковбоя,

как театральный грим, –

слишком уж нарочиты.

(он закрыл цех.

обрабатывающая промышленность

осиротела).

мрамор дороги – всего лишь

прямая (из космоса)

без признаков чего-либо.

вэлкам, говорит она,

постукивая маникюром

цвета кукурузного поля

по рулю.

Бусина

бусина отклеилась от белки

закатилась бусина куда-то

Танечка увидела и плачет

белка никогда не будет зрячей?

тише Танечка не плачь

бусина найдётся

станет белка снова зряч-

ей совсем не больно

(Таня – моя бабушка

я нашёл бусину за плинтусом

во время ремонта

и придумал эту историю)

даже если бусина пропала

мы найдём другую слышишь Таня?

из топаза яшмы и опала –

белочка глазастой снова станет

прыг – запрыгнет белочка на ветку

да и ты счастливой будешь детка

выдающаяся кубинская балерина Алисия Алонсо (1920–2019)

Виктории

сегодня в небе вместо солнца

зияет розовая плешь.

(танцуй, алисия алонсо,

премьеру партии в шиш-беш

на люке ямы оркестровой

в слепящем свете с трёх сторон,

пока в буфете беспонтово

упьются флейта и тромбон).

взлетают рыбы на пуантах,

ныряют лодки босиком.

(танцуй! и вечный команданте

сглотнуть не сможет в горле ком).

под плешью вытянулась куба

и почернела, словно ром.

(танцуй, алисия, покуда

мы не умрём).

Горбы

---

*«Книги, книги вверх горбом…» – строчка из стихотворения Марианны Гейде «Солнце в облаке круглеет…»

Двор. Ночь

мусоровоз гремит три минуты

и пропадает вдруг.

мигает вывеска (круто)

бюро ритуальных услуг.

если б мы не были так предвзяты,

то заметить смогли б,

как проплыл под окном на пятом

косяк серебристых рыб.

«магнит» в трудах: разгружают фуру,

носятся как муравьи.

я тут… это… – прости меня! – сдуру

сжёг рисунки твои.

«даже не знаю, что будет с нами».

и прикусываешь губу.

светло. словно бог стоит над домами

с горняцкой лампой на лбу.

День рождения

день начинается с грохота мусоровоза.

тополь и тополь в окне: неестественна поза.

дворник метёт. чертыхается по-тарабарски.

и почтальонша плывёт, как русалка из сказки.

рано ещё. я родился в начале второго…

нас перепутали: мама кормила другого.

«как я рыдала! я просто в истерике билась».

с первых глотков жизнь моя не туда покатилась.

снега всё нет. сколько лет я не видывал снега?

тополь и тополь срослись, как решётка хэштега.

гости придут. ожидаются к празднику трое:

пристав судебный.

коллектор.

сосед с перепоя.

Дождь марта

участковый вышел на крыльцо.

у него помятое лицо.

у него фуражка набекрень.

он облит парфюмом дорогим,

участковый этот, Ибрагим.

он стоит, отбрасывая тень

в сторону, обратную теням

зданий, и деревьев, и людей.

он идёт в столовую «Ням-ням».

он красив, как сказочный злодей.

(это несущественно). итак,

март. и дождь. и солнце на обед.

словно ку-клукс-клановский колпак,

женщина напялила пакет

и смешно скользит по мостовой.

я никак не вспомню адрес твой.

дом

брошен дом со всем своим добром.

в шапках перевёрнутых гнездятся

голуби, и бродят под окном

тени, или тучи. или старцы.

яблоня склонилась до травы,

будто христарадничает плача.

у неё никак из головы

не уходит сон о дохлой кляче.

дверь скрипит. мигают сорок ватт.

а в консервной банке тлеет «прима».

никогда никто не виноват,

что вот так:

не так.

необратимо.

Дома

Анастасии Афанасьевой

…корой в наростах в жилах сетчатых

как заблудившиеся сны

где раны будто бы залечены

хотя они обнажены

и в годовые кольца сложены…

корнями жгущие гранит

качаются над бездорожьями

непроходимые на вид

линяют выцветшими перьями

врастают в небо наугад

дома

         и кажутся деревьями

а люди тоже шелестят

Драконы

братва в наколотых синих драконах –

аврам, варнава, саул, иона –

гоняет по полю мяч.

(а воздух горюч и горяч).

«жизнь дорожает», – старушка шепчет.

платок на старушке дыряв и клетчат.

авоська и палка при ней.

(глядит на драконов-парней).

кобальт висит в разомлевших кронах.

аврам, варнава, саул, иона

целуют старушку: «не плачь».

(и улетают вскачь).

Жажда

какой-то человек неважный

из кочегарки в воркуте

всё пишет пишет что однажды

он написал стихи не те

о том что человек неважный

из кочегарки в воркуте

всё пишет пишет что однажды

он написал стихи не те

о том что человек неважный

из воспалённой воркуты

ничем унять не может жажду

из-за нависшей мерзлоты

За хлебом

Владе Смехову

кропал стишки свои, кропал.

за так. для никого.

пошёл за хлебом и пропал –

как не было его.

его не хватится жена.

и мать. и дочь. и пёс.

никто не вспомнит ни хрена,

купаясь в луже слёз:

пошёл за хлебом и – привет.

на клетчатом простом –

ожог от спички, чайный след

и кляксы под крестом:

бубубубубубубубу

бубу и не бубу

я скоро вылечу в трубу

я вылетел в трубу

Зима

снег остановился. снег завис.

не летит к земле, и в бок, и ввысь.

и во мне прервался кровоток.

не могу шагнуть ни вверх, ни в бок.

замер транспорт. птицы осеклись.

не летят к земле, и в бок, и ввысь.

всё застыло: кошки и дома –

дрыхнет беспробудным сном зима.

лишь Янковский ходит в этой тьме.

«просыпайся», – говорит зиме.

Зрачок

убийца зафиксирован в зрачке

убитого при вышнем волочке

как при аустерлице князь андрей

лежит под вековым среди корней

убитый никуда не торопясь

как при аустерлице графский князь

седая крона траурная вязь

стал невесом убитый заплелась

такая лёгкость что никак ничком

и он взлетел над вышним волочком

с убийцей теплокровным на глазу

оставив тело мёртвое внизу

убийца будто в капсуле летит

в зрачке того кто им вот-вот убит

убийца плачет я же не хотел

но он махрой делиться не хотел

а капсула туда где горячей

к звезде убитых

к солнцу палачей

ИхитС

Человека бросили

Как собаке кость

На зубах под осенью

С кем-то бывшим врозь

Он летит что падает

Курит что умрёт

И читает вывески

Задом наперёд

Клавиши

Пальцы твои стрекозьи

клавишей давят клей.

(Я утонул в неврозе

от нелюбви твоей).

Улицы, как помои,

в сточной стоят ночи.

(Сделай хоть раз по-мое-

музыку замолчи).

Колыбельная

темнота всевидяща до сглаза.

море, зачерпнув ладонь твою,

сделало её прозрачной сразу.

спи-усни, а я тебе спою.

караваны рыб двугорбых мимо,

а медузы пряные – насквозь.

спи-усни, далёкий и любимый.

не сбылось.

Коньюнктивит

а боль болит, поёт как охра

на ржавых сводах.

торчит как бабушка из вохра

в дыре завода.

пишу – и вспыхивают спички:

по шесть на строчку.

(спустил последнюю наличку

на оболочку).

нещадно режут автогеном

глазное днище.

как мне живётся? офигенно!

на пепелище.

Лестница

хромая лестница под фонарём,

не доверяющим кружеву ночи,

скрипит на каждый шаг

по-своему.

одна балясина – один слог.

на выходе что-то типа:

ле-ди-и-джен-тель-

и всё.

даже посадка ушанки на нём

как-то нелепа:

вкось-вкривь.

и язык его в переулках.

и последние новости о том же:

ничего.

земля в мыльной пене –

таков уж снег,

будто из прачечной.

тут

Глазков

Засмеялся.

Месяц

произвольный месяц

(который луна, а не февраль),

напоминающий стрельбу из лука,

приближается.

прохожие зачарованно

замирают,

будто смотрят

мультипликационный фильм.

по ту сторону,

около предубеждённого

велосипедиста,

по берёзе снуют птицы,

скатывающиеся в свои дупла,

как бильярдные шары.

держу пари,

некоторые промахиваются.

месяц, точно библия,

входит в каждого,

даже если

остерегаешься

Младенец

младенец-холостяк,

лёжа на спине позвоночника,

напоминает бекон

утренней жарки

с обугленными краями.

он портится – брошенный,

как чемодан с одним заевшим замком.

он –

приманка для клювов

баллотирующихся здесь ворон.

от них черным-черно,

будто зрачок

разросся до размеров

ЦПКиО имени Гагарина.

но вот появляются люди

в повязках и с флагами

под цвет закусочной

на перекрёстке,

где буфетчица – с лиловым

ячменём на верхнем веке.

младенец тем временем

просыпается

и шипит, как бекон.

На Прокла

чёрные силы на Прокла

выходят из-под земли,

рылами тычутся в стёкла:

у Ксенофонта боли,

у Степаниды боли,

у Аристарха боли,

у Агриппины боли,

у Ратибора боли,

у Василисы боли,

у Клементины боли,

у Ферапонта боли.

истошно собаки лают.

спросонья ругаясь, бабы

хватаются за горбыли.

Необратимость

красная рыба вражды

рыщет сюды и туды

по коридору общаги

мокрые ставит следы

этот к перилам приник

видно попал под плавник

и отрывает кусками

свой слишком русский язык

как новогодние льды

лампы мерцают и ды-

мятся по старой побелке

запахи кислой еды

я трёхколёсный эскорт

папиных тапок и шорт

памятью папа заснежен

а если честно то стёрт

 Нечётная сторона

(отрывок из поэмы)

и так до конца страницы; либо – в случае публичного чтения – выступающий оставляет это стихотворение «на посошок» и последнюю строчку произносит и произносит, уже отходя от микрофона и продвигаясь к своему месту в зале (останавливается там, где его застают аплодисменты; если аплодисментов не предвидится, то он сам останавливается где-то между рядами (столиками) и раскланивается.

Ни капли

…танцуя с коровами…

Роман Хонет

итак, ты проснулся. проснулся.

раздетый (с чего?) донага.

ни жажды. ни злобы. ни пульса.

копыта вокруг и рога.

рога и копыта. копыта.

(и пятна висят по бокам).

они – ещё ладно. но ты-то

спросонья что делаешь там?

коровы вокруг и коровы.

а больше – куда ни взгляни –

ни капли. ни капли земного.

рога и копыта одни.

Ничего не случится

одинокие птицы,

пролетая над бездной че,

разбиваются о края.

ничего не случится

(с нами), пока на моём плече

засыпает рука твоя.

и пока по утру

у меня во рту –

клубок из волос твоих,

я нисколько даже и не умру.

и никто из нас.

из двоих.

другое – не важно (включая эти стишки).

ничего не случится, пока

пока

дворник утрамбовывает в мешки

мёртвых птиц

                        (граблями за бока).

Ногти растут

стригу ногти на ногах.

маме.

мамочка. мамочка.

детство твоё всё ближе.

скоро я буду мыть

голову твою белую

и укладывать баю-бай.

страшно-то как.

хочется спрятаться под стол,

как в детстве,

когда дед мороз

ещё настоящий.

только что ж это будет:

два малых дитя,

а ногти растут и растут

на ногах

и руках.

Общее

концертмейстер и гастроэнтеролог.

ну,

что может быть общего?

общее тем временем пришло.

разулось.

стоит перед холодильником.

жрёт что-то из холодильника.

дверца холодильника открыта.

общее говорит:

я не буду отвечать на ваши дебильные вопросы.

общее то ли с фингалом,

то ли ярко раскрашено.

от общего разит каким-то пойлом.

общему всего-то 16.

концертмейстер.

гастроэнтеролог.

ну,

баюкали ведь.

лелеяли ведь.

любили ведь.

общее тем временем

обчистило карманы моего пальто.

крикнуло «чао».

хлопнуло дверью.

откуда оно взялось – такое общее?

убил бы.

Окно. Полина

клюют колодезную крышку

четыре чахлых сизаря

для октября морозно слишком

белым-бело для октября

куда ни кинь повсюду клинья

из неразгаданных примет

(сегодня восемь лет Полине

а мне не знаю сколько лет)

так тихо жутко так и тихо

что дом в окне облез до плит

и после «с» неразбериха

когда считаешь алфавит

Пейзаж

Несут олени ельник на рогах.

Качаются верхушки, что ни взмах

голов с непроходимыми рогами.

Лежит не снег, а корка – профнастил.

И оленёнок будто загрустил,

и спит над ним сова как оригами.

Лыжня кривая, пьяная лыжня

петляет здесь три ночи и три дня,

но ни к чему такому не приводит.

Охотник в кудреватой бороде

забыл, зачем, забыл, за что и где,

и на свободе шепчет о свободе.

Хвосты комет и прочие хвосты

ныряют с орбитальной высоты

за этот ельник, на рогах и травах

настоянный. Несут олени лес

из чащи на простор – наперерез

хвостам комет.

За раму.

Вверх и вправо.

Пиратская пьяная

Крысы щёлкают хвостами

в трюме дотемна.

Ничего не будет с нами,

разве что – хана.

Чайки каркают над мачтой

годовых колец.

Ничего нам не маячит,

разве что – конец.

Штормовали норд-норд-вестом,

только бог не спас…

И русалки, как невесты,

объедают нас.

Полёт

о, я б летел над сельским магазином,

где продавщица плачет и течёт,

и, вылив треть канистры из бензина,

сводя с судьбой не выставленный счёт,

в обычных обстоятельствах тщедушный,

а тут с цепи сорвавшийся фома

бесплатно хочет водки самой лучшей,

в противном, угрожает, всем хана…

но я б летел и дальше. возле мкада,

хоть я не знаю, что такое мкад,

где ингуши торгуют виноградом,

пока чеченцы тырят виноград,

и на арбузной горке восседает

виталий (не кальпиди, а другой)

и чертит голова его седая

по воздуху параболу дугой…

но я б летел, поскольку приземлиться

уже мне не придётся ни за что.

виталии, фомы и продавщицы

мелькают, как бочонки из лото,

которым липкий запах рук не сносен,

по клеткам поля вставшие, как есть:

12.

49.

28.

4.

30.

86.

посторонний

я был посторонним. лиловые реки земли

неспешно текли сквозь меня. кистепёрые рыбы

глотали сородичей, трогали пальцы мои

крючками и лесками ртов, повторяя изгибы

кромешных руин – перевёрнутых в спешке домов:

их ржавые сваи горели во мне фонарями,

к которым летели стрекозы на свет, как на зов

тувинских костей мезозоя. в аппендиксном шраме

плескались мальки. а над срезом воды, белокрыл,

стонал квадрокоптер, кассеты метавший повсюду.

я был посторонним. я был посторонним. я был.

я был, но не помню... не помню, когда ещё буду.

Похмелье

(из цикла)

день (родной)

небо, говорит, было наклонено.

я, говорит, такое видывал только в концептуальном кино.

небо, говорит, сливало себя самого.

на меня, говорит, сливало на самого.

я, говорит, до трусов…

я, говорит, до денег в кармане…

помолчал. и опять:

небо, говорит, было наклонено.

я, говорит, такого не видывал даже в концептуальном кино.

небо, говорит, сливало себя самого.

на меня, говорит, самого.

я, говорит, промок до трусов.

я, говорит, всё ещё не просох.

а зачем, говорю, ты тогда поплёлся под дождь.

ты, говорит, сухарь, поэтому вряд ли поймёшь.

кто ж, говорит, его похоронит, кроме меня.

я ж, говорит, его со щенков до вчерашнего дня.

он, говорит, двенадцать лет, как со мной.

он, говорит, мне родной-родной.

замолчал.

помрачнел.

да какой, говорит, он мне родной…

он, говорит, просто часть меня.

я ж, говорит, его со щенков до вчерашнего дня.

замолчал.

потом собрался было, а не говорит.

заплакал.

болит?

не отпуская, болит.

Превращения

вот и дождь. этот дождь на космической фазе полёта

превращается в снег, потому что февраль и суббота.

это снег. он летит синусоидно и неповадно,

превращаясь в соседку. в соседку с клубком. в ариадну.

ариадна летит с на губах исполняемым соло,

превращается в сельдь непонятного вовсе посола.

и когда до земли остаются какие-то крохи,

превращается сельдь в полуночные ахи и охи,

то есть в сон о любви, ежеклеточной и долговязой,

что проходит – как сон – после каждого третьего раза.

и когда этот сон превращается в дождь перекатный,

я иду под него.

и хожу.

и туда.

и обратно.

Проснувшийся от песни над крышами

медленным январём

ходит под фонарём

тумас почти транстрём-

ересь бухтит под нос

полночь январь мороз

(ходит выходит в кос-

мост никого вокруг

жёлтый фонарный круг

и тишина но вдруг)

Река

течёт без конца и без края

нездешняя, словно река.

откуда и кто ты такая?

счастливая доля? тоска?

течёт и течёт, будто припять,

а будто бы волга из глаз.

и пить мне её. и не выпить.

за было.

за будет.

за нас.

Руставели

пешеход. собака. пешеход.

псы перемежаются людьми –

так заведено на руставели.

из пивнушки выпнули. мне вот

не хватает сотни, чёрт возьми,

а в башке куранты надоели.

полицейский – мальчик двадцати –

светофор потухший заменил,

отпустил застрявшие трамваи.

я твержу (хоть некому): прости.

а игла споткнулась о винил,

и шипит в башке, не уставая.

что же было? снег. а будет? снег.

он затмил и улицу, и сны.

(я измучен снами – в самом деле).

человек. собака. человек.

люди, чтоб не лаяться, должны

меж собак ходить по руставели.

С электрички

Александру Петрушкину

мундштук слюнявит. ищет спички.

увы, протухли – в щель кармана

летит гудок от электрички

и снег, разлапистый, как рана.

перрон окончен, словно детство.

дома, дома – один другого

перекрывают. по соседству

дымит фонарь большеголовый.

прохожий скис, не помня места.

дома, дома – конструктор лего.

и – снег, прилипчивый, как тесто.

и снег.

и снег – навстречу снегу.

Семь

по разу тюрьма и сума

две свадьбы и два перелома

сбегал троекратно с ума

четырежды выгнан из дома

пять раз возвращался назад

чтоб шесть не завяли фиалок

льёт воду пока говорят

ты жалок

ты жалок

ты жалок

ты жалок

ты жалок

ты жалок

ты жалок

в башке с охрененной дырой

с улыбкой бродячей собаки

как самый заглавный герой

из аки каурисмяки

Скобки

Сайджан Тимуров.

Вольный перевод с башкирского.

с утра под вечер снега навалило.

(бреду себе куда-то налегке).

((завёл желудок пивом через силу)).

(((разжился сигаретами в ларьке))).

а это важно?

это и другое –

не!важ!но! (что расходится замок

на куртке. что тебя я недостоин.

что мог бы быть достоин. что не смог.

что ни кола-двора. ни дна-покрышки.

не солоно хлебавши. что враще-

нье в колесе обходится мне слишком…

что жизни нет.

что нет.

что нет).

(ваще).

Соседка

в подъезде несёт карбидом.

вдохнула. шипит обиду

соседка на чёртов жэк.

соседка несёт ставриду,

которая, к слову, хек.

искрит голова соседки.

в кармане плаща – таблетки:

сейчас. починю. чердак.

но что-то идёт не так:

соседкин улов оттаял.

вокруг серебрятся стаи

с прилавков удравших рыб.

соседкин язык прилип

не к нёбу – к извёстке прямо.

язык непослушен: мама.

но мамы в помине нет

последние сорок лет.

язык непослушен: леший.

а хек из авоськи чешет

и тает в гирляндах стай.

язык непослушен: ай,

был хек, а уже – минтай.

соседка из девятой

старуха. злющая колдунья.

а я лишь мальчик с ноготок.

она являлась в полнолунье

и у моих садилась ног:

«твой путь – короткий и пропащий:

сорвёшь крыло. уйдёшь в пике».

и кот её был говорящим

на самом русском языке:

«никчёмный выродок. зараза.

с тобой, щенок, одна беда».

и думал я, что сгину сразу.

весь без остатка.

навсегда.

Судьба

попался на всю правду, молодой!

попался на узнаешь наперёд!

и вот она берёт мою ладонь.

и вот читает линии.

и вот –

дыша духами, луком-табаком,

пятидесяти с хвостиком на вид,

моя судьба желтушным языком,

зубами золотыми говорит:

…………………………………

Сын астронавта

Моя мама – астронавт.

Она невесома.

Опутана трубками, датчиками,

Проводами.

Нехотя ест жидкое.

Во время видеосеансов

Мама почти не узнаёт меня

И неизменно говорит:

Устала.

Устала от этих глупых опытов

С кольчатыми червями

И саламандрами.

Это нормально,

Успокаивает дежурный

По Центру управления полётом.

Никто доподлинно не знает

Ни глубин космоса,

Ни глубин человека,

Ни как эти глубины соотносятся.

Чего ж вы хотите,

Подытоживает он.

Но иногда мама будто спохватывается:

Ты заплатил за квартиру?

Ты полил кактус?

В такие дни я засыпаю счастливым.

Когда мама полетела, был

Февраль.

Вот-вот начнётся осень.

Мама, возвращайся.

Прошу.

Очень прошу.

Сырость

Лене Оболикшта

как в пойме сырой Амазонки

в Челябинске. сыро. как в пойме.

сидят под крылом остановки

пернатые с баночным пойлом.

идут под зонтами макаки.

плывут кто куда крокодилы.

отложены роды и драки,

охота на старых и хилых.

пахучие метки на рынках

слиняли и нюх не ласкают.

навязла в зубах как пластинка

затёртая сырость. пускают

пернатые кольца бескрыло.

дымят под зонтами макаки.

и курят в ручьях крокодилы.

до родов.

до смерти.

до драки.

Таня

поездом скорым челябинским, что ли,

едет несчастная таня.

смотрит на землю, которая – поле.

(осень – пора досвиданий).

поезд – ни с места. что слева, что справа –

поле. и метеориты

падают-падают возле состава

(сердце разбито. разбито).

дни, как минуты, сбиваются в стаи

и превращаются в ночи.

из живота семена прорастают.

(жницы с косцами поют

                                        и хохочут).

Тик-так

день промок.

и ты промок,

добираясь вплавь.

закрывайся на замок.

сковородку ставь.

жарь яичницу из трёх.

кофе заваргань.

(просто дура! дура, Лёх!

дура, а не дрянь!)

ты излечишься (тик-так).

справишься (тик-так).

только это всё не так,

даже если так.

Тополя

дым (октябрь, 16-е)

я вышел из починки, где медбрат

мне намекал на большее, чем дружба,

где сочинял приказы бонапарт,

а че гевара звал меня к оружию.

я вышел из починки. жгут костры

из листьев тополей на Руставели.

и дворники забыли до поры

о киснущем в подсобках опохмеле.

дым от костра под ложечкой саднит,

катается во рту горошком пряным.

я вышел из починки. айболит

заврачевал изнаночные раны.

но дёргается жилка у виска.

на сердце –

стихотворные облатки.

соль горечи.

руины из песка.

и больше ничего в сухом остатке.

пух (июнь, 16-е)

июнь разменял половину

под лай и трамвайный скрежет.

безветрие. пух тополиный

глазастые лужи снежит.

безветрие. пух тополиный

мне спать не даёт. я тоже

прожил, может быть, половину.

вторую.

быть может.

Трамвай

зевая зевая зевая

кондуктор бредёт по трамваю

с ондатрой на голове

и хочет уснуть в траве

вагон бесконечно долог

лесной сыроватый полог

пружинит под сапогом

длинней не найти вагон

кондуктор поёт простую

что все сорок мест пустуют

что все сорок лет маршрута

под рёбрами слева смута

что тьма мельтешит вовне

(мне страшно мне страшно мне)

что снег на оконной раме

что бабочки машут руками

Троллейбус

дышит одышкой. цветёт как самшит.

села в троллейбус. шуршит и шуршит.

шепчет. невнятно. и шарит ковшом.

в маленьком. среднем. побольше. большом.

с пола поднимет. уронит с колен.

свой бесконечный полиэтилен.

что ты там ищешь, смешная душа?

на «станкомаше» выходит, шурша.

Тётя смеётся

эта тётя сидит на Гагарина ежегодно в преддверии лета

продаёт эти как их для пляжа

сланцы

и лицо у неё как земля перегретая

как черепаший панцирь

того и гляди лопнет под солнцем

а тётя смеётся

тётины сланцы пахнут русско-китайской дружбой

продажи всё хуже и хуже

у соседки (трусы и носки) ещё хуже

у соседки соседки (зонтики) и того хуже

тётя смеётся вспоминает мужа

мужа и сына похоронила выдала дочь за корсиканца

вот и придумала сланцы

вот и смеётся

кот о венозные ноги трётся

тётя смеётся

смеётся

смеётся

а что ещё остаётся

фрегат

наш фрегат заблудился. плывёт по земле.

пузо боцмана плещется, словно желе,

и у кока скрипит поясница.

командир пьёт и пьёт восемь суток подряд,

щёки штурмана чёрною оспой горят.

и в глазах у старпома двоится.

и в глазах у старпома – вода и вода.

а на ней, а под ней – городагорода.

и на сердце – дыра, а не рана…

всё – обман. всё – земля поперёк и повдоль.

вместо сердца – дыра – нестерпимая боль.

вот такая – размером с Монтану.

цветок на обоях Раскольникова

в норе израненного зверя

цветок прижился неуклюжий.

он чахлый – не хватает солнца.

он гордый – жизнь беспрекословна.

он белый, хрупкий и слепящий,

невинный и опасный разом.

сорвёшь его – несчастным станешь,

а не сорвёшь – ещё несчастней.

Цветы и другие животные

(отрывки из поэмы)

другие

в пятницу деньги кончаются

а в понедельник терпение

ветки кача-и-качаются

за окном

привидением

и стучатся как вести благие

а взаправду-то вести другие

ни терпенья тебе

ни деньги

ни надежды

ни веры

ни зги

животные

и зол-то я не по злобе,

а так – позёрствую.

рифмую письма сам себе –

тома развёрстые.

завёл собаку, а оно

ворует пряники.

живу.

один.

давным.

давно.

а тянет – к маменьке.

другие животные

есть у рыб и речь, и части речи,

только рыбам рыб услышать нечем.

презирают слухи – и не слышат,

и водой при этом дышат, дышат.

а сорвавшись с виселиц рыбачьих,

красных глаз от рыб других не прячут,

рваных губ от рыб других не прячут,

горьких слёз от рыб других не прячут.

доплывают, плача, до низовья –

там и занимаются любовью.

Через тьму

ничего скажу и никому

я один крадётся через тьму

тишина сгущается вокруг

только слева – лязг трамвайных дуг

только справа – хохот и скулёж

только сверху бьёт кислотный дождь

только снизу рвётся напролом

бурелом

только волчий скрежет за спиной

Господи, ты здесь?

побудь со мной

Четыре снега

холода

Андрею Санникову

такие холода что холода

вчерашние за город отступают

и птицы стекленеют как вода

и стаями за город отступают

они летят летят над головой

и мёрзнут налету вниз головой

в такие холода теплоцентраль

как только что родившая корова

то дышит то не дышит то финаль-

но стонет уповая на святого

жилищно-коммунального того

коровьего святого своего

в такие холода ложится снег

по часовой от снежного покрова

и что ни говоришь выходит снег

и ни словечка больше ни полслова

а хочется всего-то ничего

тепла тепла а больше ничего

кажется

кажется только шёл дождь

а уже снег

кажется только шёл снег

а уже восемь ноль ноль

кажется только восемь ноль ноль

а уже новости

кажется только были плотины экспрессы дагестаны

а уже к чёрту эту работу

кажется только ушёл с этой чёртовой работы

а уже наплевать

только что было наплевать

а уже снег

кажется только снег

а уже собака

лает

лает

лает

лает

лает

сон тогда

длинные города

вдоль неторопких рек

снились мне и тогда

падал на реки снег

падал на города

снившиеся тогда

падал сонливо снег

лаяли зря соба-

кисти неспешных рек

длились как желоба

вдоль городов по-всяк-

омутами и так

Ядвига

облетают листья с книги

вечной бабушки ядвиги.

облетают на паркет.

(нет его. в помине нет).

у ядвиги –

только книги.

только – голос. и – душа.

а другого – ни шиша.

нет ни фикуса ни в бочке.

ни ночной и ни сорочки.

ни собачки на замке

и ни пёрышка в руке.

да и рук-то нет у ней.

и коленей.

и бровей.