Юлия
Драбкина

* * *

А было так: разверстые страницы, 
надежды, чувства – всё в чистовике, 
и дети, окрылённые, как птицы, 
на птичьем токовали языке. 
Любовью заполняя средостенье, 
в нутро втекала каждая весна, 
неясная печаль растущей тенью 
на мамин тонкий профиль у окна 
ложилась.  
Время слизывает пену 
мечтаний, как с варенья оголец, 
и тело прирастает постепенно, 
как дерево, количеством колец. 
Душа во тьму заглядывает чаще, 
отчаянней не хочется домой, 
где зеркало испуганно таращит 
глаза и повторяет: «Боже мой...» 
А этот Боже в колыбели ночи  
тихонечко смеётся – тем и жив, 
и что-то непонятное бормочет, 
по-детски губы уточкой сложив. 
На лавочке у старого колодца 
присяду, где воркуют старики, 
и дочь придёт, тихонечко коснётся 
моей сухой морщинистой руки. 
И в тот последний день на этом свете 
стихи мои сойдутся в звукоряд, 
и птицы, просветлённые, как дети,  
на детском языке заговорят.