* * *
Как сладко лился колокольный звон,
Как будто сердце молоком поила
Какая-то неведомая сила,
Текущая в меня со всех сторон.
А розы увядали на ветру,
Их бархатные платья тяжелели.
К ним прилетали пчёлы и жалели,
Как пожалела бы сестра сестру,
Ребёнок – бабушку, старик – ворон,
Что ищут зёрна в опустевшем поле.
А розы бы все пальцы искололи,
Когда б не этот колокольный звон.
* * *
Мне снится Петербург, а может – Ленинград…
Князь Мышкин вдоль Невы гуляет одиноко,
И что-то сквозь тоску бормочет невпопад,
И небо на него глядит из пыльных окон.
Ещё один лопух, ещё один чудак,
Его целует Бог, а жизнь даёт пощечин…
Неясная мечта и узелок в руках…
Одумайся, уедь… Он уезжать не хочет.
Холодная вода и царственный гранит,
Должно быть, в самый раз – на этот лоб горячий…
Не трогал бы любви, остался бы в тени,
Одумайся, не плачь… А он стоит и плачет.
Но, может быть, ты прав – его на свете нет…
И лишь туристы всё пытаются украдкой
Его расслышать смех, его нащупать след –
Но без тревог, легко, с резоном и с оглядкой.
* * *
Я буду скучать по калине когда-нибудь в небе,
Я буду скучать по её горьковатому соку…
Я буду скучать – мне покажется в небе высоком,
Что сок всё течёт по губам и никак не остынет.
Я буду молчать о надломленной в
сумерках ветке…
Я тихо приду и её подниму осторожно,
И к сердцу прижму – если это, конечно, возможно,
И к сердцу прижму и с собой унесу незаметно.
А если попросишь – оставлю её на скамейке,
Как знак, как намёк, как улыбку больного ребёнка…
Чтоб алая гроздь увядала на веточке тонкой,
А дождь всё являлся, её поливая из лейки.
* * *
По толстой книге ходит муха,
Вкушая лета благодать,
И нет ни зрения, ни слуха,
Чтоб эту книгу прочитать.
Узнать, кто плакал над строкою,
В лес дальний улетев совой –
С такою детскою тоскою,
С такой седою головой…
Как он ночами портил зренье,
Дышал на заоконный лёд…
И нет у мухи подозренья,
Как горек терпкий этот мёд.
* * *
Как сладко шмель жужжит,
Как он собой доволен…
Он воспевает жизнь,
Как рыжий колокольчик.
Он прячется в цветок,
И знает слишком мало
О том, кто трёт висок,
Седеющий устало.
Он вписан в словари,
Он кротко прячет жало,
Но, что ни говори,
Он ни угрюм, ни жалок,
Ни грустен, ни сердит,
Ни плачет, ни смеётся…
И, может быть, простит,
Что лето оборвётся.
* * *
Я спряталась в доме – от лета, от зноя, от слов…
Я слышу наивную музыку детских шагов,
И то, как трава промокает под летним дождём,
И слухи об этом легко проникают в мой дом.
Я слышу, как дерево прячет морщины в тени,
Я слышу, как что-то сосед за стеной обронил –
То старую чашку, то пыльный словарь, то слезу…
Я спряталась в доме, как рыжая белка в лесу,
В дупле одиноком, где шорох листвы про запас,
Грибы и орехи, и солнца единственный глаз
За мною следит, суеверно и верно храня…
Я спряталась в доме. А кто-то – всё ищет меня.
* * *
Ричарду Чемберлену
Окунусь, позабыв обо всём, в мелодрамы и сплин,
И красивый герой, как цунами, захватит меня…
Это ж надо – такою дурёхой дожить до седин,
Пить мираж безответный, привычные будни браня…
Но опять, как всегда, в австралийский пейзаж не впишусь,
Выйду неба глотнуть, но накатят печаль и попса…
Всё мне кажется, лорд, я за Ваши ладони держусь,
Всё мне кажется, лорд, это я закрываю глаза,
А не женщина в алом… Но в сумерках – блекнет экран,
И пустынная комната кружится передо мной,
И я дую, спеша, на порезы придуманных ран,
И помочь не умеет прекрасный, счастливый герой.
* * *
А время во сне по-другому течёт,
И бродишь по чащам, в которых ни шагу
Не вспомнить под утро. Лишь свет за плечом
Неспешно мерцает, вселяет отвагу.
А время во сне выпадает, как снег,
Чтоб утром растаять… О нём сожалея,
Ты видишь, как день набирает разбег
И мчится куда-то, летя всё быстрее.
А время во сне не поделишь ни с кем…
Сидишь, как в дупле, в одиночестве ночи,
И тихо твердишь полнозвёздной реке:
«Поможешь?».
* * *
Географ старенький указкой тычет в карту…
За первую меня сажают парту,
Чтоб разглядела Альпы и Урал,
И чтоб никто тетрадку не украл.
Чтоб не украл мои леса и реки.
А у географа – седые веки
И карие задорные глаза…
Он нас везёт на маленький вокзал,
Толкает в горы, и в шторма, и в качку,
Чтобы не плакали, не впали в спячку,
Чтобы не выцвели, как жёлтый мел,
Чтоб каждый – остров свой найти сумел.
* * *
Экзюпери посвящается
Я верю – есть в песках горячих этих
Оазис Тишины. Там нежен ветер,
как поцелуй, и сладок, как глоток…
С души легко сдувает он песок.
Но только под палящими лучами
к нему идут. И змеи подползали
к ногам – но, помнишь, были не страшны:
мы верили в Оазис Тишины.
Стал каждый шаг – улыбкою отваги,
и стала жизнь – последней каплей влаги
во фляге. Погляди, как мы честны
перед тобой, Оазис Тишины.
* * *
Какая сухая земля – между домом и небом,
Как хочется пить – будто всё мироздание – нёбо.
Как мало дождя и как много случайных обличий…
Я это узнала, к земле прижимаясь по-птичьи.
Хрустит под ногами жара – и песком, и словами.
К друг другу притиснулись мысли – как люди в трамвае.
И всё же – нахохлились сумерки, полнясь стихами
И кажется – лёгкие капли по сердцу стекают.
Море
Барашки на волнах – собрать и раздать милосердно –
Дыханию каждому, каждому грустному сердцу…
А вещи… Пусть вещи останутся в пыльном песке,
Сотрутся обиды и высохнет соль на виске.
Великая милость – наш почерк поспешный стирая,
Остаться водою солёною, не умирая,
Позвать неумелою чайкою – за горизонт,
Подкрасться закатом – усталым и тихим – под зонт…
Дарить дерзкий рокот и привкус лозы виноградной,
Дарить многомерность, а день унести безвозвратно…
И месяц, и лето, и годы, а может – века –
Мы жмёмся больными детьми к твоим горьким рукам.
* * *
Как по-разному входят в море – зябко, нахрапом,
Осторожно, скучно, вдыхая йодистый запах,
Удивлённо, небрежно, рассеянно, скользко, чутко…
И уносят соль на себе, и уносят соль…
И звучит она невесомо в пыльных маршрутках,
Словно вещая птица – на тысячу голосов.
* * *
Внезапно полюбила сизый цвет,
Как небеса во время листопада,
Как средь воды чуть слышного обряда
Ладони след.
Не заслоняя яркие тона
Своею тихой ниткой шерстяною,
Он приглушён, как голос за стеною,
А мы – стена…
Живёт, на шёпот нас переводя
От слов напрасных, дрязг, обид и сплетен…
А можно ведь пройти и не заметить –
Как шум дождя.
* * *
Одуванчик меняет одёжку свою,
Он ребёнком заснёт, и проснётся в раю
Серебристого, млечного пуха,
Наберётся весеннего духа.
И начнёт говорить на своём языке –
О ребёнке, о юноше, о старике.
И ветра, на него налетая,
В небеса унесут его тайну.
© Юлия Мельник, 2016-2020.
© 45-я параллель, 2020.