Юлия Петрусевичюте

Юлия Петрусевичюте

Четвёртое измерение № 28 (160) от 1 октября 2010 года

Отступление

 

Из цикла стихотворений
 
* * *
 
Лети, мой снег – песок из детских рук,
Стекай с ветвей в дырявые карманы.
Проходит жизнь, обряжена в романы.
Проходит жизнь, и замыкает круг.
Какая нынче в небе пустота!
Замкнулся круг, и снег летит, как числа,
И даты без числа срывают листья
Руками с календарного листа.
Лети, мой снег, лети в холодный круг,
Земная жизнь не знает середины.
Мы живы днём, мы живы сном единым,
Покуда в реку не столкнули струг.
И, пустоту сменяя полнотой,
Прольётся снег в беспомощные руки,
И тёмная вода затопит струги,
И темная вода придёт за мной.
 
* * *
 
Мое хрупкое счастье, стеклянный кузнечик,
Прыг с ладони в сухую траву, на прибрежный песок.
И уздечка звенит полудюжиной медных колечек,
А из зарослей дрока ей вторит, смеясь, голосок.
Разобъёшься, дурак, ишь, распрыгался, шут, колокольчик.
Ну куда понесло, ошалел, потерял удила.
Вон цепочка следов – а какой неразборчивый почерк –
Босоногая девочка их прочитать не смогла.
Колокольчик, дурак, – был стеклянный, а стал оловянный, –
Только в печку не прыгай солдатиком вниз головой.
Жар струит по степи сладкий ветер и запах медвяный.
Ты живой, моя радость. Теперь наконец ты живой.
 
* * *
 
По шерсти, вставшей дыбом на затылке,
Между ушей прижатых, по хребту,
По лбу высокому к оскаленному рту,
По вздутой на виске дрожащей жилке
Сквозь мерное рычание в груди
Едва касаюсь, затаив дыханье,
И это невесомое касанье
Встречает взгляд в упор «Не подходи».
И, не боясь оскала, обниму,
И, взгляда не боясь, прижмусь покрепче.
И две ладони лягут мне на плечи
Как два моста к причалу одному.
 
* * *
 
Всё перекручивать, переиначивать,
Всё наизнанку, как мех, выворачивать,
И никаких векселей не оплачивать,
И предъявителей не узнавать,
Жить в своём времени, как в мегаполисе,
Не разделяясь на звёзды и полосы,
Ветром солёным расчёсывать волосы,
Жадно обнюхивать каждую пядь
Пыльной дороги, колючей обочины –
Листья измяты и ветки всклокочены
Все прорицания перепророчены –
Нам ли бояться несвязанных слов? –
Клянчить монетки у первого встречного,
Клянчить минутки у времени вечного,
Жить в упоении дня быстротечного
На перекрёстках живых голосов
На перекрестиях нитей, сплетениях
Солнечных пятен, теней и ветвей…
 
* * *
 
При вращении шара пятно превращается в линию.
По стечении времени день превращается в жизнь.
Мы не виделись целую вечность, и вот дождались,
И опять перед нами вот это немыслимо синее.
Здесь в ботинках нельзя – босиком – мы идём босиком,
Здесь мы дети пространства и времени, царские дети
Две монеты уплачены – вот и печать на билете,
И зашлась вдалеке электричка прощальным гудком.
День наполнен пространством, как чаша, налит до краёв,
Мы наполнены здешней, поющей стихи, тишиною.
Мы отдали тела горьковатому ветру и зною,
Не тревожа уснувших в тени поцелуев и слов.
 
* * *
 
Прекрасная эпоха. Сон во сне.
Железный век успешно отменен.
Мы спим в морской траве спина к спине
На дне потока сумрачных времён.
Поток времён течёт сквозь наши сны
Играет с волосами, как с травой.
Мы спим, и в зыбкой толще тишины
Я знаю только то, что ты живой.
 
* * *
 
Ни о чём – понимаешь ли ты – ни о чём не жалея
напрямик – понимаешь ли ты – напрямик, напролом
будешь в завтра ломиться, в готическую галерею
где под куполом сумрак и гулкое эхо кругом
 
и беспомощно завтра лицо закрывает руками
и вчера, улыбаясь, глядит из-за древней стены
я играю словами – я в прятки играю словами
а сегодня подкралось и ждёт объявленья войны
 
* * *
 
Не удержать в руке остывший свет
не удержать в ладони холод крови
я знаю, сколько боли скрыто в слове
я знаю, каково искать ответ
 
Подружка, тонконожка, босиком
в пыли дорожной топаем упрямо
и травы пахнут приторно и пряно
и солнцем день облит, как молоком
 
За руки взявшись, весело молчим,
поём без слов, сбегая по обрыву
морской залив на солнце чешет гриву
и тает, тает, тает, тает дым
 
* * *
 
На ощупь жить, вдыхая с болью время,
вслепую спать, предвидеть наяву,
и каждый день тянуть, как тетиву,
чтобы на каждый час хватило зрения.
Любить свой лук, и смертоносный взгляд,
и стрел весёлых деревянный шорох,
движенья рук, умелых и проворных.
Ладоней, совершающих обряд,
спуская рой жужжащих медных пчёл
в живую плоть сияющей минуты
и, задыхаясь, говорить кому-то,
прижавшись к мокрой куртке: «Ты пришёл?»
 
* * *
 
На чёрной лошади примчится страх во тьме
на чёрной лошади, на грозовом коне
с безумным ликом северной луны
он пронесётся через наши сны
 
и будет виться за его плечом
дырявым окровавленным плащом
рой наших смутных мыслей, тёмных снов
и грозный лепет мёртвых голосов
 
на лестницах, в подъездах, во дворах
свои следы оставит этот страх
войдёт в мой дом, и сядет у стола,
уставится незрячими очами
 
и спросит: «Ты часы перевела?
С утра иное время на дворе».
И тень плаща за тёмными плечами
Нахохлится, как птица в феврале.
 
* * *
 
И в ночное стекло, как в зеркальные воды, гляделась,
Прижимаясь то лбом, то висками к оконному льду,
И просила о чём-то висящую в небе звезду,
Невпопад поминая далёкие Патмос и Делос.
И рвалась из коробки двора в моросящую тьму.
Вероятно, к кому-то. К нему, безусловно, к нему.
 
И рвалась из бессильного тела в открытый полёт
Напрямик через спящий, надорванный, спутанный город,
Через жажду коснуться губами, сквозь холод и холод
Через боль бытия и утраты – в оконный пролёет.
Он стоял у окна и бездумно глядел в никуда.
И огнями болотными стыли в ночи города.
 
* * *
 
Я сказать не могу, сколько лет моей лодке, и сколько – реке,
Я не помню их – тех, кто оставил следы на песке,
Я не знаю их речи, не запоминаю их лиц,
Как не помню имён и названий сторон и столиц.
И струится рекой нескончаемый этот поток,
Каждый беженец в нём, словно капля в реке, одинок,
Отделён, обособлен, и памятью обременён,
И тщетой сожалений, и водоворотом имён.
Только те, что приходят сюда, к перевозу, вдвоём,
Остаются вдвоём и потом, и уходят в проём,
Не разнявши ладоней, одним укрываясь плащом,
Прижимаясь в потёмках друг к другу озябшим плечом.
 
* * *
 
Уточните, пожалуйста, время – я выйду пораньше,
Чтоб идти не спеша, напоследок вдыхая рассвет.
Мой часовой механизм, мой солдатский браслет
Тикает, как ошалелый кузнечик, всё чаще.
 
Тикает, с ритма сбивая сердечный привод,
Скачет куда-то, суставами щёлкает в спешке,
Колет щелкунчик минуты – стальные орешки,
И драгоценное ядрышко дней достаёт.
 
Как убаюкать его, на ладони унять,
Дома оставить, забыть, утопить в молоке?
Я ухожу налегке. Поезд, кажется, в пять.
Дай мне уйти налегке. Дай уйти налегке.
 
* * *
 
Город огни погасил и прижался к земле.
Мы притаились и слушаем шум облаков.
Что-то несёт влажный ветер на сером крыле
Над лабиринтами улиц и сонных домов.
 
Что-то несёт мокрый ветер и мне, и тебе,
Плотной завесой дождя прикрывая лицо.
Слышишь – железная птица стучит в скорлупе.
Слышишь – вот-вот на куски разлетится яйцо
 
Клювом железным стучит часовой механизм
В окна и двери, в горячий, горячий висок.
Греет в ладони птенца моя девочка-жизнь,
Пробует птица стальная стальной голосок.
 
Звонкая песенка об алгоритме утрат
Капает дождиком в серую банку двора.
В Томах расстрелян курфюрст Слободан-Милорад.
В августе будет затмение, град и жара.
 
* * *
 
И он спросил меня: Зачем ты не убит?
Зачем оставлен ты среди живых,
И отчего пусты твои ладони,
И отчего пусты твои глаза?
А я стоял недвижно на перроне
И слушал причитанья аонид,
И в суете вокзальной видел их
Меж тех, кто провожает поезда.
Я был убит, и всё же не был пуст.
Я ждал, переполняясь ожиданьем.
Я полон был своим живым дыханьем
И трепетом твоих незримых уст.
И шёпотом твоих незримых глаз,
И голосом твоих горячих пальцев.
Теперь я знал, зачем я здесь остался,
Зачем я не убит на этот раз.
И мир вместился в наш единый вдох,
Хрустальной сферой нас замкнул в объятья.
Я постигал науку восприятья
И птичий созерцал переполох.
 
© Юлия Петрусевичюте, 2003–2010.

 

© 45-я параллель, 2010.