Три-ЗЫ-три
*
Эта жизнь – этажи, этажи...
Эта жизнь – этажи, этажи...
И на каждом – иная планета.
Старый лифт, сколько ни дребезжит,
всё равно упирается в небо.
На планете под номером «три»
обитаю в обличье трианки.
Как триане, сушу сухари
и кладу для сохранности в банки.
Как триане, мечтаю хоть раз
погулять по неведомой крыше.
Как триане... Ревёт унитаз
Ниагарой. Сосед дядя Гриша
проспиртованным басом «Долой!»
вопиет, обращаясь к экрану.
Не трианка я, значит, домой
возвращусь обязательно. Рано
или поздно взойду на этаж
номер «земь»... Или «воземь»? Забыла...
Только снится иной антураж.
Только помню: жила и любила.
* *
Конёнковых чета и плюс Эйнштейн...
Андреева, Морозов Савва, Горький...
По правилам любови треугольной,
Старый лифт, сколько ни дребезжит,
всё равно упирается в небо.
На планете под номером «три»
обитаю в обличье трианки.
Как триане, сушу сухари
и кладу для сохранности в банки.
Как триане, мечтаю хоть раз
погулять по неведомой крыше.
Как триане... Ревёт унитаз
Ниагарой. Сосед дядя Гриша
проспиртованным басом «Долой!»
вопиет, обращаясь к экрану.
Не трианка я, значит, домой
возвращусь обязательно. Рано
или поздно взойду на этаж
номер «земь»... Или «воземь»? Забыла...
Только снится иной антураж.
Только помню: жила и любила.
* *
Конёнковых чета и плюс Эйнштейн...
Андреева, Морозов Савва, Горький...
По правилам любови треугольной,
не ожидают от неё детей.
О браке Бриков сплетни до сих пор,
а в результате что? Одни поэмы.
С любовно-треугольной теоремой
не совладал бы даже Пифагор.
А головы Горыныча троят
и в подкидного режутся друг с другом.
И гоголевской тройкой мчит по кругу
судьба непостижимая моя.
* * *
Распались треугольники любовные.
Тоскует катет по гипотенузе.
Рак свистнул, и набычили лбы овны, и
весы сломались из-за перегруза.
То новый храм на деньги хама строится,
то братскую для ближних роем яму.
Но лучезарны на рублёвской «Троице»
три старца, навестивших Авраама!
Но симфонична радостная цветопись!
И, вопреки законам декадентства,
чья безысходность – просто безответственность,
ищу я выход... Вход? Лазейку в детство?
Ступеньки на этаж под нужным номером?
Жизнь коротка, но бесконечен поиск.
А вышедших наружу метят «померли».
Снаружи воздух и трава по пояс.
* *
За тридевять морей, земель, за тридевять
вселенных безнадёжно параллельных
на Зоне Санта-Клаусы обритые
зелёновечный вырубают ельник.
Но Ель Живую мёртвой пирамидою
не подменить. Экспансия пустыни
не угрожает дальним, что за тридевять,
но ощутима в наших палестинах.
*
Мой чижик-пыжик, пей и не тужи,
что поясок экватора всё туже.
Нас заказали. Нам на этажи
иные путь заказан. И не дружат,
сражаются соседи по одной
площадке, упражняясь в эпатаже.
Пей, чижик-пыжик. Соловея, пой.
Зачем нам знать, что мир многоэтажен?
О браке Бриков сплетни до сих пор,
а в результате что? Одни поэмы.
С любовно-треугольной теоремой
не совладал бы даже Пифагор.
А головы Горыныча троят
и в подкидного режутся друг с другом.
И гоголевской тройкой мчит по кругу
судьба непостижимая моя.
* * *
Распались треугольники любовные.
Тоскует катет по гипотенузе.
Рак свистнул, и набычили лбы овны, и
весы сломались из-за перегруза.
То новый храм на деньги хама строится,
то братскую для ближних роем яму.
Но лучезарны на рублёвской «Троице»
три старца, навестивших Авраама!
Но симфонична радостная цветопись!
И, вопреки законам декадентства,
чья безысходность – просто безответственность,
ищу я выход... Вход? Лазейку в детство?
Ступеньки на этаж под нужным номером?
Жизнь коротка, но бесконечен поиск.
А вышедших наружу метят «померли».
Снаружи воздух и трава по пояс.
* *
За тридевять морей, земель, за тридевять
вселенных безнадёжно параллельных
на Зоне Санта-Клаусы обритые
зелёновечный вырубают ельник.
Но Ель Живую мёртвой пирамидою
не подменить. Экспансия пустыни
не угрожает дальним, что за тридевять,
но ощутима в наших палестинах.
*
Мой чижик-пыжик, пей и не тужи,
что поясок экватора всё туже.
Нас заказали. Нам на этажи
иные путь заказан. И не дружат,
сражаются соседи по одной
площадке, упражняясь в эпатаже.
Пей, чижик-пыжик. Соловея, пой.
Зачем нам знать, что мир многоэтажен?
Свойство излюбленных чисел
А. Кобринскому
Свойство излюбленных чисел – деление на «три».
«Если три-три да три-три, то получится дырка», –
в детском фольклоре содержится хлористый натрий,
всякий отведавший может кривиться и фыркать.
Солоно, горько! Но что, кроме этих кристаллов,
есть драгоценного в Слове? Конечно, не сахар!
Разве в рубашках смирительных мамы рожали?
Вязнуть в боязнях вплоть до озверенья от страха?
Разве до трёх не считают обычные кошки?
Троицы, тройки всех видов да мятые трёшки...
«Если три-три да три-три, то получится дырка», –
в детском фольклоре содержится хлористый натрий,
всякий отведавший может кривиться и фыркать.
Солоно, горько! Но что, кроме этих кристаллов,
есть драгоценного в Слове? Конечно, не сахар!
Разве в рубашках смирительных мамы рожали?
Вязнуть в боязнях вплоть до озверенья от страха?
Разве до трёх не считают обычные кошки?
Троицы, тройки всех видов да мятые трёшки...
* * *
Скупые моросят дожди.
От редких капель не размякнут
и не смягчатся ни на йоту
глубокие морщины тверди...
Среда предаст... Четверг отвергнет...
А спятить можно и в субботу...
До понедельника никак нам
От редких капель не размякнут
и не смягчатся ни на йоту
глубокие морщины тверди...
Среда предаст... Четверг отвергнет...
А спятить можно и в субботу...
До понедельника никак нам
без воскресенья не дожить...
ШиШ
«Шестёрка» – шиш*. Со дня шестого сколько
шишей адресовалось небесам?!
Не бесам, а... Зеркальные осколки
бьют градом по затылкам... Полюса
ползут по часовой... И цифрой «девять»
шиш метит за девятый круг, в ядро.
Земля, не разбирая зёрен-плевел,
ядрёным матом кроет, как ведром.
шишей адресовалось небесам?!
Не бесам, а... Зеркальные осколки
бьют градом по затылкам... Полюса
ползут по часовой... И цифрой «девять»
шиш метит за девятый круг, в ядро.
Земля, не разбирая зёрен-плевел,
ядрёным матом кроет, как ведром.
---
*сравнение построено на визуальном сходстве цифр «6» и «9» с шишом.
Пятница
Вертится её веретено!
Нить сучит неумолимо Пятница.
Наступает, как заведено...
Только от её объятий пятиться
хочется в Четверг, а тот – спиной.
Значит, к стенке проще прислониться мне.
Но не устоять. Веретено
пятой в колесе дурацкой спицею
вертит и меня. Предрешено
пораженье пятки ахиллесовой.
Пятница! Её веретено
для меня опасней вальса бесова.
Боже, придержи веретено!
Медленней чуть-чуть крути неделями!
Пролетают, как заведено...
А дела стоят не переделаны.
А душа – то в пятки, то на дно,
то в мираж, то в синеву небесную.
Боже, придержи веретено
и круговращенье вальса бесова.
Нить сучит неумолимо Пятница.
Наступает, как заведено...
Только от её объятий пятиться
хочется в Четверг, а тот – спиной.
Значит, к стенке проще прислониться мне.
Но не устоять. Веретено
пятой в колесе дурацкой спицею
вертит и меня. Предрешено
пораженье пятки ахиллесовой.
Пятница! Её веретено
для меня опасней вальса бесова.
Боже, придержи веретено!
Медленней чуть-чуть крути неделями!
Пролетают, как заведено...
А дела стоят не переделаны.
А душа – то в пятки, то на дно,
то в мираж, то в синеву небесную.
Боже, придержи веретено
и круговращенье вальса бесова.
* * *
Из пачки возгорается балет,
из печки – лепестки, из почки – пламя.
Забросил Купидон свой арбалет
и ленится порхать над куполами.
Пучком сцепляю волосы, когда
на улице по Цельсию за тридцать,
Купало, Купидон и Коляда
встречаются строить и растроиться.
И папоротник выпустит огонь,
Кикимора забьётся в сетях тяти,
и револьвер зарядит Купидон
в надежде поохотиться на татей.
Укроется в сортире дезертир,
но пьяный Купидон взломает двери...
Симфония последнего «Прости!»
в полифонии древних суеверий.
из печки – лепестки, из почки – пламя.
Забросил Купидон свой арбалет
и ленится порхать над куполами.
Пучком сцепляю волосы, когда
на улице по Цельсию за тридцать,
Купало, Купидон и Коляда
встречаются строить и растроиться.
И папоротник выпустит огонь,
Кикимора забьётся в сетях тяти,
и револьвер зарядит Купидон
в надежде поохотиться на татей.
Укроется в сортире дезертир,
но пьяный Купидон взломает двери...
Симфония последнего «Прости!»
в полифонии древних суеверий.
© Юлия Вольт, 2012–2013.
© 45-я параллель, 2013.