Но день грядёт
Нет, мы нисколько не устали,
ещё пришёл не наш черёд,
но закрывают глухо ставни
в селе, поставленном вразлёт.
Измучив слух до исступленья,
замолкли в роще соловьи.
Сырой росой покрылись ивы,
шатёр ветвями синий свив.
Во тьме глухой, во тьме беззвёздной
погас отважный метеор.
…как наэлектризован воздух!
…как ожиданьем полон взор!
А в поле зреют, зреют травы.
Но день грядёт. И грянет бой.
Россия, сколько своенравных
с твоей сливаются судьбой!
Ночь.
Сон глубок.
Надёжны ставни
в селе, поставленном вразлёт.
Спят Игори и Ярославны,
серп-сторож по небу плывёт,
а молот кандалы куёт.
23.05.1964
В тишине
«Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна…»
Из песен, что пели в юности
На скалах – ржавый рыжий купорос,
малина дикая вцепилась в склон корнями.
Мерцанье дальнее турецких знойных звёзд
угадывается в тумане.
У кромки моря – пограничный пост.
Прожектора пронзают ночь лучами,
и обелиски, влажные от рос,
недвижны в тихой бронзовой печали.
Ты стебли южных равнодушных роз
перебираешь пальцами, перстами,
а месяц – риторический вопрос –
висит серпом наточенным над нами.
Пора, пора избавиться от грёз,
пора задуматься о подлости и славе,
чтоб, перейдя через последний мост,
не дрогнув, встретить мог и тьму, и пламень.
Тебя на эмиграцию толкал
чиновник, что без племени и роду…
В изготовленье «диссидентов» толк он знал,
в чём понимал служение народу…
Но что турецкий берег для тебя
и Африка с бананом и кокосом?..
Заткнись, иерихонская труба,
не рухнут стены от немых вопросов.
1980
Прощание
Не хороните Бродского в России…
У нас и после смерти оболгут,
когда страна рифмуется с насильем,
поэт всегда – на вскрытой вене – жгут.
Прости стране бессовестное слово,
она жила, не ведая стыда…
Вот оттого сегодня ей хреново
и вспять течёт кровавая вода.
Ты многое открыл в российской речи
и многое в поэзии закрыл…
Тот ватник, что согрел в деревне плечи,
уже тогда похож на смокинг был.
Ты умер там. Наверное, так надо.
Тетрадь в твоём я помню кулаке.
Мы чокнулись, прощаясь в Ленинграде,
и звон стаканов до сих пор в виске.
31.01.1996
«Творцы»
Минус по Цельсию брод сковал,
лёд подловат, однако…
Бесстрашно пишут под Бродского,
страшно под Пастернака.
Синтаксис, рифмы строчек
брошу вам для затравки.
Мой неудобный почерк
не поддаётся правке.
А призёра районной
премии Фетакафки
некому урезонить
в литературной лавке,
где верещит о Серёже,
треплет Ю.П. Кузнецова,
врёт, что в синяк синей рожи
Юрою был поц-це-ло-ван!
Пилят творцы опилки
не с верстака ли Рубцова?
И тараторят пылко,
выпив на рупь целковый.
Вот строкорез к обороне
зычно скликает рать,
к сцене побатальонно
любо в строю шагать!
Возведена их бездарность
в степень. А это – стиль!
Им ли не зависть бес в дар нёс?
Пилят опилок пыль…
Что осквернённый Маркучай*
взят на «ура» графоманом?
Знал времена и покруче
и зарубцовывал раны!
Ты ж, не боясь слова броского,
ни телогрейки, ни фрака,
чти, перечитывай Бродского,
Лермонтова, Пастернака.
17.08.2001
___
*Предместье Вильнюса,
где расположен музей А.С. Пушкина.
Над обрывом
Русский театр сокрушается в Вильнюсе –
ни карниза, ни фриза, ни архитрава.
Что не продали, то исподволь вынесли
или трактором утрамбовали в гравий.
Фундамент взломали в бульдозерной ярости,
аплодисменты и те – в зияющей яме…
Занавес-облако вздувается парусом,
три сестры мечутся в авангардистской драме.
Цивилизатор под дых впендюрил культуре,
вставшей в позу… Чайка вскрикивает с надсадом,
дядя Ваня с обрезом, что браток в натуре,
бежит босой по пенькам вишнёвого сада.
Над обрывом века зритель растерянный
остановлен бесчеловечной нотой
циркулярной пилы в визжащей мистерии,
разрубающей мозг шашкой Чарноты.
Над обрывом века, хоть стой, хоть падай
на ветру без имени и без отчества.
И оглох в ночи взыскующий града.
Но ещё не слеп, как кому-то хочется.
«Гульбе»
Старая аптека
«Над русской Вильной стародавной
Родные теплятся кресты…»
Ф. Тютчев
Вильна, Wilno, Vilnius и окрест –
могендовид, полумесяц, крест.
Три названья города… Историк,
если не предвзят, их не оспорит.
Как ни назови, а суть – одна,
коль маразмом не больна страна.
«Гульбе» – «Лебедь». Старая аптека.
Все лекарства есть для человека,
он, венец, подкидыш сатаны!
Взял Господь найдёныша в сыны,
чтоб перевоспитывать с рожденья
целый век до самого успенья…
Протестант, хасид и старовер
в стихотворный вмещены размер.
К православному прижат католик,
к ним прилип безбожник-алкоголик.
И магометанин с кришнаитом
связаны одним виленским бытом.
Разноречье, общий разговор,
как на митинге, – то блажь, то вздор:
– Дайте нам от времени пилюли,
мы стояли здесь ещё в июле!..
И звучит в разноязычном гуле:
– Все пилюли, понас,* кули-мули!
На часах безумен циферблат:
стрелок нету. Время – рай и ад.
Часовой запущен механизм,
аферизм похож на афоризм.
– Еретик, а не твоя ли мина
тикает под башней Гедимина?
Человек – подкидыш… И окрест –
могендовид, полумесяц, крест…
Время не сдержать и не ускорить.
Будь на «вы» с историей, историк!
___
*Господин (лит.).
Милосердие
Я, слава Богу, реже стал писать,
тащить с глубин души на воздух строчки,
выталкивать их голосом в надсад,
слова ж придушат в дых поодиночке!
К чему тогда дыхание «рот в рот»?
До толерантности силён синдром прокрустов!
Воспринимают всё наоборот,
а мнилось, с ними говорил по-русски…
Наглеют сикофантка, аноним…
Чего, радетель, сирых ты бояси?
За мздюшку ту, что барски кинул им,
они ж не уберутся восвояси…
И «независимый» издатель труханул:
так знает он, чего читатель хочет!
А может, ветер не туда подул?
Моя строфа в лицо ему хохочет…
Я вас жалею. Реже стал писать,
моя строка стремится к острой точке.
Кого тащить наверх, кого спасать,
когда вы продались поодиночке?
Свободы раб и стойкий паладин,
из тьмы на свет блестит твоя дорога,
кремнистый путь, и внемлешь ты один,
чтоб умереть, как Блок, без некролога.
Награды
Александру Радашкевичу
И клумпы вешали мне на уши и лапти,
два ордена двух стран легли на грудь…
Пытались и залапать, и облапить,
от их объятий не передохнуть…
«…не дорожи любовию народной…».
Она подлей истории самой;
гнусна она и столь же благородна…
Ну и идёшь к ней, шлюшке, на постой.
Какой пусть никакой, а – академик!
З.д. искусств России – не хухры! –
которой верен не за ради денег,
да и Литве не за понюх махры.
Не честь мне оказали, дав награды,
я оказал им честь, приняв их лесть!
Ты скажешь: «Отказаться было б надо…».
Но мир – театр. И роль моя в нём есть.
Не затравить. Не взять и тихой сапой.
Сам вышел из игры. Сам превозмог.
Латаю я простреленные латы…
Железный волк меня коснулся лапой.
И лёг. У ног
© Юрий Кобрин, 1964-2020.
© 45-я параллель, 2020.