Все стихи Юрия Кобрина
15 ноября
Мы с тобою одни.
Только осени мокрое пламя
тычет морду в ладони,
как в миску с овсянкой щенок.
Тишина.
Листопад.
Тонкий ситец дождей над полями
зарябил, зачастил,
затуманил следы наших ног.
Проскрипела телега,
всхрапнули усталые кони,
на замолкшем приёмнике
светятся капли росы…
На плече твоём лист.
Не моей ли он юности сколок?
Да не ржавеет сталь позабытой у стога косы!
Ты – как праздник со мной.
От него никуда мне не деться;
чёрных бабочек стая – зола от ночного костра.
То ли срок наступил
равновесия сердца,
то ли снова пришла
нетерпенья пора…
Не ответит никто.
1972
24-25 декабря
Снежный Тракай, декабрь. Рождество,
свадьба, десять гостей, застолье,
ёлки весёлой взметённый ствол,
колокола костёльные стонут.
Тонут в купели метельной огни,
озеро спит, погрузившись в истому.
Нас через час соединит
глаз твоих невыразимый омут.
Тальник прибрежный чернеет в снегу,
розвальни лошадь тянет устало,
я обновляюсь и всё ж не смогу
перемениться, Ташенька-Тала…
Ритм стихотворный сталист и жесток,
жизнь – что воротничок у рубахи –
давит. Сверчок знает шесток,
но не желает бедный жить в страхе.
Вот и разбиты бокалы. Вино
залило скатерть, и не к чему плакать!
Если с тобой нам не быть заодно,
то нас обоих настигнет расплата.
Я не наивен, не робок, не юн,
приобретения знаю, потери…
Сколько с того дня минуло лун
и запирались наглухо двери?
В память – тавром! – роковое число.
Ни на кого не хочу обижаться, –
выше всего мне моё ремесло;
сколько же минуло лун?
– Тринадцать…
Снежный Тракай, декабрь, Рождество.
Общего прошлого будем достойны.
Высох у ёлки рождественский ствол,
впрочем, об этом думать не стоит…
1983
Exegi monumentum
Глебу
Поминая Пушкина и Блока
с юным Бродским, юный поддавал.
Говорили, спорили; эпоха
щами пахла, как столовый зал.
Я ещё застал такое время,
а не веришь, то перекрестись!
Мне стихи мои читал, добрея,
наизусть Красаускас Стасис…
Сам себе exegi monumentum.
Я с Тарковским знался в дождь и гром,
и Вильняле, пользуясь моментом.
в томик мой плеснула серебром.
Знаю сам, замечен Кем, отмечен,
Кто велел, водя моим пером,
в затихающей российской речи
стать неразгибаемым звеном.
Independence*
Мой суверенитет нарушен трижды:
когда, зачем и кем, не вам ли знать…
И независимость соплями брызжет,
так высморкайся ты, япона мать!
Нас ловко провели. Из санкюлотов
все, как один, ушли в торговый ряд
политики, измены… Без пилота
над пустырями грифами парят.
Сирень могла расти. Но рапс нужнее.
И поздно рвать на чём-то волоса…
Своих границ теперь не сдам уже я,
пусть льют мне вслед помои заглаза.
*Независимость (англ.)
«Наследники культуры»
В этой маленькой русской колонии,
– - – - – - – - – - – - – - – - – - – - -
Интересы такие мизерные,
Чувства подленькие, лицемерные,
Ищут все лишь еды и тепла.
Игорь Северянин
…что ж они срываются на визг,
комплексы и тешат, и голубят?..
Ничего не создали за жизнь
ни на цент, ни на дырявый рубль.
«Мы – оплот, наследники культуры!»
Печень им изъел чужой успех…
«Почему ему?» – взвинтились дуры
поздние на ярмарке утех.
С русской ландсбергисткочкой на пару
мажут за спиною сплетен слизь.
Северянин, помнишь эти нравы?
Право слово, неизменна жизнь…
Бледная насельница Маркучай
истеризмом испепелена,
слёзно о духовности мяучит…
Спички отбери на всякий случай,
подожжёт господский дом она!
Пироманией обурена…
Их любовь к России эротичней
снов подростка, изнывает низ…
Удовлетворяются привычно,
очи закатив истомно в высь.
Рядом друг с матрёшечным сознаньем
так и прёт вперёд в калашный ряд
и перелицованное знамя
тычет на восток и на закат.
Вот в приспособлении к спесивой
полузнати льстятся там и тут,
ловко спекулируют Россией -
эхма, с двух сторон им подадут…
Падчерицы, пасынки Сальери,
не снижайте едкой страсти пыл!
Вы на личном, собственном примере
доказали, что не зря я жил.
2011
«Творцы»
Минус по Цельсию брод сковал,
лёд подловат, однако…
Бесстрашно пишут под Бродского,
страшно под Пастернака.
Синтаксис, рифмы строчек
брошу вам для затравки.
Мой неудобный почерк
не поддаётся правке.
А призёра районной
премии Фетакафки
некому урезонить
в литературной лавке,
где верещит о Серёже,
треплет Ю.П. Кузнецова,
врёт, что в синяк синей рожи
Юрою был поц-це-ло-ван!
Пилят творцы опилки
не с верстака ли Рубцова?
И тараторят пылко,
выпив на рупь целковый.
Вот строкорез к обороне
зычно скликает рать,
к сцене побатальонно
любо в строю шагать!
Возведена их бездарность
в степень. А это – стиль!
Им ли не зависть бес в дар нёс?
Пилят опилок пыль…
Что осквернённый Маркучай*
взят на «ура» графоманом?
Знал времена и покруче
и зарубцовывал раны!
Ты ж, не боясь слова броского,
ни телогрейки, ни фрака,
чти, перечитывай Бродского,
Лермонтова, Пастернака.
17.08.2001
___
*Предместье Вильнюса,
где расположен музей А.С. Пушкина.
Ангел в сирени
Выйдешь, закуришь, дымком проникающим сыт,
глянешь вокруг, и навалится скука:
город немее, чем брошенный памятью скит,
и тишина надрывается в уши без звука:
не по тебе ещё колокол молча звонит,
не по тебе скорбно воет на кладбище сука.
Чу! Вот откуда-то сбоку шмыгливо возник
скользкий старик, притворившийся интеллигентом,
по театральному он маскирует свой лик,
вечный агент зашифрован тройною легендой.
Вывернет слово, поверившего улестит,
скос подбородка смягчая улыбкою кроткой,
прикус гадючий ползучей учтивостью скрыт,
загримирован по-мастерски шёрсткой-бородкой.
…в мусорном баке копается ветхий старик,
тусклая радость слезится с бомжиного века,
корку нашёл! Исторгает утробою вскрик:
– Без справедливости нетути прав человека!
Тихо кругом. Лишь ворона перо распахнёт
над не единожды раз поругаемым храмом
чёрным лохмотьем, над свежестью пушкинских нот
и над лоснящимся по-европейскому хамом.
Всё суета. Вот над Вильнюсом Ангел плывёт,
крылья его в лепестках белоснежной сирени.
Это Господь нам надежду в Спасенье даёт,
в то, что услышим мы голос нежнейшей свирели.
Жизни докука уже не берёт в оборот,
есть милость-прелесть в таком её многообразье
даже, когда лжой пятнает тебя косорот,
Ангел в сирени цветущей над Вильной плывёт,
и потому расточаются беси и врази…
21.05.2013 – 21.05.2015
Без посвящения
Беременна Пегаска. Без узи
заметно, как уродец, вкус почуя,
сквозь геморроидальные узлы
ползёт на свет из мрака почечуя.
Блок
«In versus veritas*», – cначала
он на салфетке написал…
И зачеркнул. Хрусталь бокала
пропел: «In vi-i-no…» в пьяный зал.
_____
* Истина в стихах (лат).
Бродский
Был над моралью в жизни, к смерти, в споре,
в самцовости и вену сгрыз с тоски…
Предпочитал алмазом быть и сором
и гениально вырастить стихи.
Будни фараона
Юрахтанон садится в камень-кресло,
нубиец-раб почёсывает чресла,
в неволе рёбер лёгким тесно, пресно,
и фараону жизнь неинтересна,
его нефритовый не целит в солнца лик,
боец ристалищ пылких он поник.
Ещё нет русских, нет ещё литовцев,
есть майи, инки – жертвенные овцы,
и кровь людей не пьёт шайтан-майдан,
и море Чёрное не выкопал Богдан.
– Эй,
кто скрывается за мраморной колонной,
умащивая потом эрозоны,
и вожделеет к тёлке фараона,
похотливый гася ладошкой вскрик?
Не допущу я ревность революций,
пустых иллюзий, пламенных поллюций,
мой жезл нефритовый воспрянет и восстанет,
в пустыне он, как жёлтый Нил, не канет.
Позорный раб затеял рукоблудье,
ужо! Мясца на нём на грамм убудет,
Амону Ра пожертвую яички,
твои подлец, за мерзкие привычки
подслушивать, подглядывать за личной
сестрою-жизнью. Нож и полотенце!
Ты станешь, раб, невиннее младенца,
чего же, низкий, ты затрепетал?
Жрец-лекарь, вылущить ему орешки!
На миг пусть ощутит гад многогрешный,
как я от недостойных глаз устал.
Пустые шкурки – на песок пустыни!
Любовный чад в огне её остынет,
а пепел плотский высыплю в бокал.
Чу, занавесь раздвинулась, и вышла
она. Раб-силовик не дышит…
Испуганно, что смотришь на картуши,
на них – не имена, а – наши души,
о, Бог Амон Ра, как же я устал…
Ну, глянь сюда, царица Неферташи,
пригубь, испей из ониксовой чаши
напиток похоти; его состав
я утаю. Прильни к устам.
Астрал…
Луксор-Вильнюс. 2012-2017
В тишине
«Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна…»
Из песен, что пели в юности
На скалах – ржавый рыжий купорос,
малина дикая вцепилась в склон корнями.
Мерцанье дальнее турецких знойных звёзд
угадывается в тумане.
У кромки моря – пограничный пост.
Прожектора пронзают ночь лучами,
и обелиски, влажные от рос,
недвижны в тихой бронзовой печали.
Ты стебли южных равнодушных роз
перебираешь пальцами, перстами,
а месяц – риторический вопрос –
висит серпом наточенным над нами.
Пора, пора избавиться от грёз,
пора задуматься о подлости и славе,
чтоб, перейдя через последний мост,
не дрогнув, встретить мог и тьму, и пламень.
Тебя на эмиграцию толкал
чиновник, что без племени и роду…
В изготовленье «диссидентов» толк он знал,
в чём понимал служение народу…
Но что турецкий берег для тебя
и Африка с бананом и кокосом?..
Заткнись, иерихонская труба,
не рухнут стены от немых вопросов.
1980
Витии
Их рифмы и мысли неточные
сбивают подростков с пути,
а строчки – плохие подстрочники
на русский не перевести.
Влюблённость
…она ходила босиком
не потому, что туфли жали,
и капли утренней росы
на пальцах нежность излучали…
Всё было словно в полусне
и в накопившейся тревоге
ещё не наступивших дней,
сулящих радостей немногих.
И бликовал на майке свет,
запутавшись в разводах синьки,
мне было восемнадцать лет,
разбитых на две половинки.
1961
Возраст
Переступая возраст Тютчева
себе желаю наилучшего:
не встречи с чашей Дионисовой,
любви к не встреченной Денисьевой.
Волна и зонтик
«Небо в Литве не для всех голубое», -
нам ли не знать изреченье такое…
Лютыми льются лавинами ливни;
злейте, наглейте, а я – терпеливый.
Всяк норовит чужой хапнуть зонтик,
рифмой сквозной таких урезоньте!
Нас проверяют на зуб и на ощупь,
в мутной водичке мне кости полощут.
Нас, тех, кто видел небо в алмазах,
мелко желают хором и сразу.
В зубы им врежешь, то лестью сугубой
наспех мазнут толерантные губы.
Мелко завидуют. Вот вам – мой зонтик!
Пяльтесь под ним в свой горизонтик.
Над несклонённой моей головою
плещется небо волной голубою.
2009
Говори
На веранде фонарь горит,
бьётся бабочек стая в стекло.
Ты не спи, до зари говори,
как со мною тебе повезло,
говори мне такие слова,
чтоб – завистникам всем назло! –
не седела моя голова,
не дрожало в руке весло.
Слышишь ясный в ночи прибой?
Говори со мной, как волна,
говори, как луч голубой,
как огромная тишина…
Говори мне такие слова,
чтоб солома чернеющих крыш
ожила, как под ливнем трава.
Говори! Ты не слушаешь.
Спишь…
28.08.80
Годовщины
Тринадцать лет прошло, разматывай
клубок сомнений в скорбный час:
в день смерти Сталина Ахматова
покинула надменно нас…
1966 – 05.03.2015
Готовность
Неудачных стихов написал я немало,
зачастую судьба к пораженьем вела.
Но учился, сжав рот, начинать всё сначала
на том месте, где и лебеда не росла.
Я ещё не готов уходить в созерцанье
размягчённо плывущих в даль облаков.
Я для вас оставляю хвалу с порицаньем,
к пораженьям готов…
«Гульбе»
Старая аптека
«Над русской Вильной стародавной
Родные теплятся кресты…»
Ф. Тютчев
Вильна, Wilno, Vilnius и окрест –
могендовид, полумесяц, крест.
Три названья города… Историк,
если не предвзят, их не оспорит.
Как ни назови, а суть – одна,
коль маразмом не больна страна.
«Гульбе» – «Лебедь». Старая аптека.
Все лекарства есть для человека,
он, венец, подкидыш сатаны!
Взял Господь найдёныша в сыны,
чтоб перевоспитывать с рожденья
целый век до самого успенья…
Протестант, хасид и старовер
в стихотворный вмещены размер.
К православному прижат католик,
к ним прилип безбожник-алкоголик.
И магометанин с кришнаитом
связаны одним виленским бытом.
Разноречье, общий разговор,
как на митинге, – то блажь, то вздор:
– Дайте нам от времени пилюли,
мы стояли здесь ещё в июле!..
И звучит в разноязычном гуле:
– Все пилюли, понас,* кули-мули!
На часах безумен циферблат:
стрелок нету. Время – рай и ад.
Часовой запущен механизм,
аферизм похож на афоризм.
– Еретик, а не твоя ли мина
тикает под башней Гедимина?
Человек – подкидыш… И окрест –
могендовид, полумесяц, крест…
Время не сдержать и не ускорить.
Будь на «вы» с историей, историк!
___
*Господин (лит.).
Декабрьские стихи
Рождественская ночь, так что же горько мне?..
Звезда стекла с окна и со стекла струится,
свеча оплывшая – от капельки на дне
бокала на столе – бросает тень на лица.
Я вижу, тать в нощи скрипит пустым пером,
про монастырь деляга пишет Свято-Духов*.
Из книжницы – средь дня! – уже который том
кто вынес под полой, пропахшей потом тухлым?
Строчит пустым пером, присвоенной строкой
с газетной полосы кто зло клеймит и учит
добру? А кто его ввёл собственной рукой
в притвор, не распознав в ночи породы сучьей?
Введение во храм не Богородицы
позволил, пастырь, ты, а лесбиянки старой,
и получается из церкви вроде цирк,
и обхохочешься от этой страшной пары...
В какой паноптикум Ты поместил, Господь,
меня на склоне дней двадцатого столетья,
где дух повержен и где торжествует плоть,
но оплетённая невидимою сетью.
Адамов повторял из года в год я труд
и веровал, что плод не обернется прахом,
мне снился соловей, садящийся на грудь,
когда лежал в саду под ветвью без рубахи.
Рождественская ночь, и ты, моя душа,
печальница моя, мой гений одинокий,
давай за нас с тобой мы выпьем не спеша
и посидим вдвоём в сомнении глубоком.
Снежок идёт, и ночь порукой круговой
связала прочно всех в стране-самоубийце,
но я люблю её, как тот глухонемой,
что жестом только с ней и может объясниться.
---
*Вильнюсский православный монастырь. Основан в XVI веке.
Диагноз
Не в мочь! Присел у бюста. «Лист подсунь!
Пиши и скомкай поскорее…
Давай, милок, тужись, попушкинствуй,
неизлечима графорея…»
Достоинство
Вы всё придумали, Тот стриж в полёте
разрывом сердца не был остановлен.
Любая смерть, поверьте мне, условна,
как слёзы те, что вы сейчас так льёте
на трубку замершего телефона,
которого непостижима власть,
вместившая и горечь ту, и страсть,
что поселяются в сердцах влюблённых
в вас, слезой омывшей яблоко зрачка.
Но встаньте. Вот – тверда рука.
Я проведу, когда со мной пойдёте
в тот край, что в сердце каждого живёт,
где зрим стрижа непрерванный полёт…
Ведь плакали вы, помню, о полёте?
1968
Друг для друга
Н. К.
Мы созданы друг против друга,
нам тесно вдвоём на земле,
и чувств остывающих уголь
тускнеет в печальной золе.
Мы созданы друг против друга,
такая уж выпала жизнь,
вращающаяся по кругу,
за поручни только держись...
Мы созданы друг против друга,
натягивая удила,
не знаем, чья это заслуга
нас друг против друга свела.
Читай напряжённую повесть
про бешеную карусель,
измучив друг друга на совесть,
какую преследуем цель?
Мы созданы друг против друга,
со взглядом сшибается взгляд,
косится зрачком конь муругий,
безумен у белого взгляд.
Но – лопнула резко подпруга,
и времени грохнул заряд,
волною швыряясь упругой
в тела, что, обнявшись, летят.
Над бездной летят друг для друга!
Какая прекрасная жизнь...
Над взорванной площадью круга
и после меня держись!
Душа-жизнь
Валерику Васильеву,
мальчику из Старой Руссы*
Многая лета… Долгие лета…
Жизнь коротка, сколько ни длись,
в промысле Божьем ищем ответа,
истину скрыла тайная высь.
Переживём ненастное лето,
льющие ливни с небес октябри,
ждём:
к Рождеству, осиянные Светом,
ало вспорхнут из пурги снегири!
Детство и юность, зрелость и
старость…
Всё спрессовала упрямая жизнь,
но и под гнётом душа
сохранялась,
вот за неё каждым вздохом
держись!
09.10.2017
----------------------------------------------------------
*Этот мальчик вырос, прошёл многотрудный
жизненный путь и стал митрополитом
Виленским и Литовским Иннокентием. (Ю.К.)
Если после меня…
Если после меня на земле
будет так же лить летний дождь,
если после меня на земле
будет так же куститься рожь,
если после меня на земле
будет яблоком солнце плыть,
если после меня на земле
будет сын единственный жить,
если после меня на земле
у врага отсохнет ладонь,
если после меня на земле
не охватит мой дом огонь,
если после меня на земле
не захочешь другого жалеть,
то на этой шальной земле
хоть сейчас готов умереть…
Забытое стихотворение
Здравствуйте, клёны Нагорного парка!
Вот и настало это мгновение
в тихом оазисе города жаркого
вспомнить забытое стихотворение.
…синяя птица на ветку садится…
Радость от встречи иль сожаление?
Сквозь расстоянья сближаются лица,
годы листвой шумят на аллеях.
Если б сдержать их в моей было власти!
Сердцу тогда бы с прошлым не спорить.
Как же позволил в гневе напрасном
так опрометчиво вспыхнуть той ссоре;
девочка пылкая канатоходкой
по золотому лучу убежала,
капля дождя странной находкой
стихотвореньем с неба упала…
С опытом всё кажется проще:
стало взрослее моё поколение,
только синяя птица
в кленовой роще
нынче садится не нам на колени.
1970
Заложник
Ехидный голос из зала:
«Это о ком, о Литве или жене?»
Свыше, ох, сорока лет терплю в плену,
я уже заражён стокгольмским синдромом
и железную цепь я свычно тяну
от аэропорта, вокзала к дому.
В истеричный вернувшись свой неуют,
что до нервов искусан бешеной лаской,
где в углы закатилась сверкучая ртуть,
я вхожу, улыбаясь: «Каторга, здравствуй!».
Я вдохнул отравленный воздух-дым,
да, конечно, и сладок он, и приятен,
как тогда, когда был сам молодым,
всякий встречный, когда
твой друг-обниматель.
Авангардная рифма кровь и любовь
новизною пронзала душу и тело,
и хрустела в зубах забавно морковь,
и сластил языки поцелуй неумелый.
Да, полвека почти что в плену терплю,
где в любую секунду жахнет шахидка.
Но успею ли выдохнуть ей: люблю
до разрыва двоих связующей нитки.
16.08.2015. Бельгия
Зеркало
Вышли Зане и Паче,
каждый и штырь, и мачо,
к зерцалу:
что они значат?
Вотще друг друга
фуячат.
Заранее, значит,
задача маячит,
загнанная удача?
Кто по ним плачем
путь обозначит?
Время – цирюльник бреющий,
я же в полёте бреющем
над фиглями
и над миглями,
и раскалёнными
тиглями.
Втуне старело зеркало,
подслеповато зыркало
зёрнышками-зеницами
зоренькою-денницею.
Раму не моет мама,
в раме темна амальгама,
в горле – ни грамма,
ма-а-а-ма…
У храма:
– Где твоя дама?!
– Тама…
– Где же твоя Марфута?
– Тута, тута…
Крякает в луже утка:
– Я ли не президентутка?!
В зеркале – тусклый блик,
это пикирует МиГ.
Можно писать и так,
если ты не дурак.
И вновь о натали
Знал Пушкин, знал, – пустышка Натали.
После него к ней не проявит интереса
никто, когда не встать под пистолет Дантеса,
женатого на «ручке от метлы».
Беременной тщеславной Натали,
кормящей толстой, ей ли до измены?
Но сплетни – дура! – проникают в стены
и эхом отзываются, как «пли!»
Да, Пушкин знал: в казарму Натали
кавалергардскую пошла из интереса…
Зачем она бисексуального Дантеса
жалела, не сказала: «Отвали!»?
И Пушкин знал, что если с Натали
делить до старости придётся век суровый,
стихам – звездец… Они бы не смогли
рождаться рядом с бывшей Гончаровой.
Как Пушкин знал, – п р о с т у ш к а Натали!
Ах, косоглазке бы, хоть часть ума сестрицы
Александрины, поменять бы девкам лица,
то, Господи, печали утоли!..
И он встаёт. Глупышку Натали
усталыми глазами, точно лань ласкает,
был очарован Гончаровой… Но Ланская
сильнее в Ташечке, так надо ли
непонимающую Натали
отдать бессмертию с бесславием Дантеса,
сенатором умершего вдали,
но в этом Пушкин. Вы бы так смогли?
1998
Император
Черты ненужные сотру,
какие б царь ни принял позы,
чем был бы памятник Петру
без пушкинских стихов и прозы?
2000
Когда не Гёте
Мгновению: – Задержись! –
не скажешь без сожаления:
денег хватает на жизнь,
а не для её продления.
Лермонтов
За выпад шпажный лермонтовской лиры
кто из друзей его не осуждал?
Мишель гармонии искал в подлунном мире
и, не найдя, мишенью став, упал…
Лестница
Наташе
Двадцать две ступеньки – вверх и вниз,
лестница крутая винтовая…
Голос свыше тихий: «Не сорвись,
лёгкой жизни нет и не бывает...»
Лестница узка и без перил,
слева, справа – пустота сквозная.
Кажется, идём уже без сил,
каждая ступенька ледяная!
Двадцать две ступеньки – это жизнь.
Лёд и пламень, ложь и правда рядом.
Голос свыше тихий: «Не смирись,
балансируй и не жди награды...»
Двадцать две ступеньки – вверх и вниз,
сделал первый шаг, а там – не сетуй!
За руку мою сильней держись,
через темень мы выходим к свету.
Двадцать две ступеньки... Аноним
из подвала в спины целит взглядом.
А над нами – белый Серафим,
а под нами – сатана из ада!
Каждая ступенька – это год,
и судьба такая винтовая...
В небо
жизни лестница ведёт,
но об этом речь пойдёт другая.
Марш прощальный, вышибальный*
Лирики у меня кот наплакал
потому, что не плачут коты.
В этом с другом-котом одинаков:
кровь пьянит крутизной высоты.
Попружиню на самой кромке,
сбалансирую: не сорвусь!
Я один из твоих осколков,
дорогой Советский Союз,
от побед, от бед твоих стольких
(жил да был ты!) не отрекусь.
Не примкну ни к стаду, ни к стае,
я к твоей причастен судьбе.
Жизнь свою сам перелистаю,
сам сыграю марш по себе…
09.06.2015
__________________________________________
*Танцы на балах в офицерских собраниях
заканчивались маршем. Вальс, полька, кадриль,
мазурка, краковяк, снова вальс. Потом раз – и марш.
Прощальный, вышибальный.(Ю.К.)
Милосердие
Я, слава Богу, реже стал писать,
тащить с глубин души на воздух строчки,
выталкивать их голосом в надсад,
слова ж придушат в дых поодиночке!
К чему тогда дыхание «рот в рот»?
До толерантности силён синдром прокрустов!
Воспринимают всё наоборот,
а мнилось, с ними говорил по-русски…
Наглеют сикофантка, аноним…
Чего, радетель, сирых ты бояси?
За мздюшку ту, что барски кинул им,
они ж не уберутся восвояси…
И «независимый» издатель труханул:
так знает он, чего читатель хочет!
А может, ветер не туда подул?
Моя строфа в лицо ему хохочет…
Я вас жалею. Реже стал писать,
моя строка стремится к острой точке.
Кого тащить наверх, кого спасать,
когда вы продались поодиночке?
Свободы раб и стойкий паладин,
из тьмы на свет блестит твоя дорога,
кремнистый путь, и внемлешь ты один,
чтоб умереть, как Блок, без некролога.
На вокзале
Расстанемся скоро,
и нам станет плохо;
в фуражке пройдёт машинист.
И – «не уезжай, –
ты промолвишь со вздохом, –
я очень боюсь
в доме крыс».
Какие у нас
разделённые лица!
«…всех крыс изведёт фокстерьер…»
Нам надо расстаться,
нельзя ошибиться,
чтоб завтра не стало теперь.
Сто лет пребывали мы в полуобмане
и жили мы в полулюбви.
Цветы не растут
на той ясной поляне
следа нет зелёной травы!
Лизнёт на прощание
руку собака,
а, впрочем,
её не купил…
Не надо корить, а тем более плакать:
ведь каждый из нас правым был.
Разлука поможет нам стать осторожней,
поможет смелее нам быть.
Без ссор мы расстанемся
пустопорожних,
что общего не позабыть.
…вот птицы летают над
над чёрной поляной,
и сын легконого бежит…
Сейчас не в глаза,
а в сердца нам он глянет,
и как после этого жить?
Нам страшно.
Зашаркан перрон.
И прощаться –
прилюдно, при всех, на года? –
Как странно,
что стало возможным
признаться
в любви навсегда, навсегда!
Заливисто лает
терьерчик мохнатый,
растут на поляне цветы.
И смотрит в сторонку
наш сын виновато
среди толчеи… пустоты…
1982
На своём месте
Слыть поэтом третьего ряда
в постсоветское время лестно…
Снадобье отличу от яда
и тщеславия тлен – от чести.
Мне в поэзии места не надо,
не автобус она, где тесно.
Пропускаю вперёд всех, кто сзади,
я давно на своём месте.
На тропе
В Новый Год не наешься икоркой,
из мешка не достанешь слова,
словно фокусник. Истина – в горькой,
примитивной, как 2 х 2...
Сам-один в белонощной метели,
сам-один выкликаю звезду.
Как вы дружбы со мною хотели,
вместе выпить себе на беду!
Где иду, там разреженный воздух,
тени душ, бывших стран, мёртвых тел.
Ежедневье с прозрением грозным,
что уже я всё в жизни успел.
На тропе, устремлённой в небо,
на тропе, устремлённой к земле,
я гордыней измучен не был,
но и жить не хотел во мгле!
Ваша кровь без гемоглобина,
вот и дышите вы едва,
со смирением голубиным
никнет слабая голова...
До отчаянности пугливый,
озираясь из-за плеча,
вы несёте глагол молчаливый
в русскобуквенную печать.
А в эпитетах – серая скука
и такой безвкусный крахмал,
что обсыпанная пылью муха
сдохла. Кот лизнул и сблевал.
А статьишек тупые иголки,
полукрик, полувизг? Полный бзык.
Мой катрен не разбить на осколки
в переводе на местный язык...
Путь во вьюге. И снег вам в ноздри!
Не увязывайтесь за мной.
Русской лирики льются звёзды,
ослепляя вечный конвой...
И у библиотечной полки,
где на « К» взрастил колкий куст,
одиноким прилягу волком,
на дворняг сто раз огрызнусь.
Награды
Александру Радашкевичу
И клумпы вешали мне на уши и лапти,
два ордена двух стран легли на грудь…
Пытались и залапать, и облапить,
от их объятий не передохнуть…
«…не дорожи любовию народной…».
Она подлей истории самой;
гнусна она и столь же благородна…
Ну и идёшь к ней, шлюшке, на постой.
Какой пусть никакой, а – академик!
З.д. искусств России – не хухры! –
которой верен не за ради денег,
да и Литве не за понюх махры.
Не честь мне оказали, дав награды,
я оказал им честь, приняв их лесть!
Ты скажешь: «Отказаться было б надо…».
Но мир – театр. И роль моя в нём есть.
Не затравить. Не взять и тихой сапой.
Сам вышел из игры. Сам превозмог.
Латаю я простреленные латы…
Железный волк меня коснулся лапой.
И лёг. У ног
Над обрывом
Русский театр сокрушается в Вильнюсе –
ни карниза, ни фриза, ни архитрава.
Что не продали, то исподволь вынесли
или трактором утрамбовали в гравий.
Фундамент взломали в бульдозерной ярости,
аплодисменты и те – в зияющей яме…
Занавес-облако вздувается парусом,
три сестры мечутся в авангардистской драме.
Цивилизатор под дых впендюрил культуре,
вставшей в позу… Чайка вскрикивает с надсадом,
дядя Ваня с обрезом, что браток в натуре,
бежит босой по пенькам вишнёвого сада.
Над обрывом века зритель растерянный
остановлен бесчеловечной нотой
циркулярной пилы в визжащей мистерии,
разрубающей мозг шашкой Чарноты.
Над обрывом века, хоть стой, хоть падай
на ветру без имени и без отчества.
И оглох в ночи взыскующий града.
Но ещё не слеп, как кому-то хочется.
Не измена
Когда изменила
любимая, бросьте
высчитывать сердцем плюсы свои;
случившееся объясните просто:
луна, притяженье, прилив, отлив.
Когда она изменила дорогу,
то, значит, не к вам и по ней она шла.
А это ведь не измена Родине,
и вы к изменившей не ведайте зла…
1970
Не смертью героя
Не получилось жить,
чтоб «смертью смерть поправ».
Трепались
о правах, свободе, честности.
Где СССР?
Он без вести пропал,
погиб без боя
в неизвестной местности.
Непрошеный гость
…и встала устало у самого входа,
и прядь золотую с лица убрала…
– Какая неверная стала погода,
болеет невзгодами что-то природа,
всё листья скользят на асфальт со ствола.
Все будни, все праздники однообразны.
Приходит вчерашний непрошеный гость.
Его занимаешь беседою праздной
и гасишь в зрачках огонёк неприязни,
и нервно салфетка вминается в горсть.
Кольцо обручальное заледенело,
кольцу с безымянного не соскользнуть.
На гостя непрошеного поглядела
и всё же признаться ему не посмела,
зачем ослабело безвольное тело,
зачем на чужую упала ты грудь.
И воздух молчания пахнет озоном,
и прядь золотая щекочет висок.
Ты очень любила чай с кислым лимоном,
а гость от изжоги совсем изнемог.
Его не заманишь лимоном на ужин,
твой гость не привык к кипячёной воде.
Он был неплохим семьянином и мужем,
теперь о былом он нисколько не тужит,
не служит уже никому и нигде.
Природа законы сама сотворила,
любви и разлуке назначила срок.
Ты так золотой завиток закрутила,
что гость раскрутить поцелуем не смог.
22.08.86
Нет
Знаешь, милый, чего в тебе нет,
отчего в сердце зависти жжение?
Нет моих разгромных побед
и блистательных поражений.
Ни дня…
Ни дня без строчки.
Ю. Олеша
Без строчки ни дня? Мудрость эта
лукавство таит и постылость:
чем больше стихов у поэта,
тем меньше его совестливость.
Но день грядёт
Нет, мы нисколько не устали,
ещё пришёл не наш черёд,
но закрывают глухо ставни
в селе, поставленном вразлёт.
Измучив слух до исступленья,
замолкли в роще соловьи.
Сырой росой покрылись ивы,
шатёр ветвями синий свив.
Во тьме глухой, во тьме беззвёздной
погас отважный метеор.
…как наэлектризован воздух!
…как ожиданьем полон взор!
А в поле зреют, зреют травы.
Но день грядёт. И грянет бой.
Россия, сколько своенравных
с твоей сливаются судьбой!
Ночь.
Сон глубок.
Надёжны ставни
в селе, поставленном вразлёт.
Спят Игори и Ярославны,
серп-сторож по небу плывёт,
а молот кандалы куёт.
23.05.1964
О власти и патриотах
Что эта власть, что та… Которая мерзее?
Любой служить готов стукач и патриот.
Но – лишь шатнись оплот! – он даст обратный ход
и в ляжку павшей вцепится сучары злее.
Толпа, от смелости такой шалея,
изгадившегося героем назовёт,
заглядывая в провокационный рот.
Но Лета, Стикс, Кокит утопят лже-Орфея.
Кровавый Флегетон, кого же тихарёк
потянет за собой, за кем следит зрачок
филёровский в стране властителя Аида?
И слышен злобный стук уже из-под земли.
Нет, поглотить дерьмо те реки не смогли,
и толерантно всплыл безвидный, что обидно.
1998
О призвании
Неизвестности не боюсь,
к славе я отношусь просто:
на котурны не становлюсь,
своего достаточно роста.
Отрицатели
Одни отрицают рифму,
форму и содержание,
другие – верлибр,
белые
и
лесенкою
стихи,
ну и, конечно же, строфы
без точек и запятых.
Но, если бы этого не было
в истории литературы,
то что же, скажите на милость,
стали они отрицать?
Отчаяние
…и тогда я подумал,
что будет с любовью
покончено…
что балдёжная юность
на этот раз отцвела,
легкомысленные
отзвенели в траве колокольчики,
и повесился месяц
за выгоном у села.
Я сполна заплатил
подневольную плату
оброчную.
А за выкуп из крепости
всё до полушки отдал,
чтобы только мне голову
ты, любовь,
не морочила,
чтоб от звона того
не осталось следа.
И бессонно вода
жёрнов времени в струях
ворочает.
…перемелется всё…
Но – съедобной ли
будет
мука?
Что там
вороны чёрные
хрипло мне
напророчили
из прибрежного
мокрого ивняка?
Колокольчика звон
из балдёжной весны
не доносится.
Я остался один.
…ни двора, ни кола…
И по не наступившей
болдинской осени
панихидно звонят
колокола.
08.10.78
Памятник*
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин в роли Командора?
М. Цветаева
«Я вернулся из ссылки в город
из Маркучай, где три меня,
из тех дней, где глумливым хором
вас гнобила, за всё виня,
власть невеликодушной черни.
Не один раз пустел пьедестал…
Вам – мой автопортрет вечерний,
хохоча, его начёркал!
Мздовоздатель, в ночи спесивой
неконфетный, дуэльно-злой,
нагловзорый и некрасивый
перед выстрелом – я такой!
Что же ржёт, словно мерин сивый,
дурачок с проливной слюной?
И, когда вы едите картофель, -
нищих хлеб в юдоли земной, -
поглядите на прадеда профиль:
он сажал клубни чёрной рукой!
То, что грезилось пьедесталом,
на который взойдёт народ,
присностыдной памятью стало,
вырисовываясь в эшафот.
Скалозубый, победновзорый,
несть в языце лести моём,
я прощаю, скрытых позором,
русской рифмы резким крестом».
05.05.2011
--
*В 1992 году бюст А. С. Пушкина в Вильнюсе,
в парке под горой Гядиминаса, был демонтирован и
ночью вывезен в предместье Маркучай.
5 мая 2011 года созданный по моей идее и проекту
(скульптор В.Наливайка, архитектор К.Микшис) первый
в мире памятник Ганнибалу и Пушкину после
пятилетней борьбы с городскими властями был открыт
у стен Пятницкой церкви, где крестили арапа Петра 1.
После почти двадцатилетней «ссылки» поэт вернулся
в литовский город. В музее-усадьбе Маркучай теперь
три бюста поэта (Ю.К.).
Пауза
Писать стихи в себе,
не выносить на лист...
Такое вот внутри
я вырастил искусство.
Сомнителен мне тот,
кто всякий день речист;
всё правильно в словах,
а скребани их – пусто.
Писать стихи в себе
и паузу держать,
да так, чтоб над тобой
хрусталик в люстре треснул,
и осознать тщету
и брение держав –
они тебе, ты им –
вдвойне неинтересны.
Гражданствовать к кому?
К подкладливым и к тем,
кто их всегда имел
и в праздники, и в будни?
Когда попал, мин херц,
под шестерни систем,
silentium храни...
Страшней молчанье будет!
А паузу держать
и пять, и десять лет
учился, рот зажав,
чтоб не сорвался с уст вой.
Но снизошёл с небес
луч, несказанный свет
на мной взращённое
безмолвное искусство.
По Гераклиту
Ехал грека через реку…
Из фольклора
Ну, что Гомер, тугие паруса,
когда эллин переродился в греку,
когда в мозгах сместились полюса,
и прутся все уже в иную реку.
Пока
Пока голова не отрезана
Европа блудит языком,
и иглы ИГИЛа не брезгует
лизнуть, пригрозив кулачком.
Ей мнится, что слюбится-стерпится,
пощады не жди, не проси…
Успеет взмолится ль на вертеле:
«Россия, прости и спаси…»
17.08.2015. Брюссель
После 11 марта*
У меня на губах – литовский акцент,
а в гортани – славянское слово.
И скрипит на губах перестройки цемент,
не связующий жизни основу.
Подхалтурили снова: подлили воды
чересчур, сэкономив песочку…
Рвётся Витис** в опор из страны Лебеды,
след копыта оставив, как точку.
Ты, куда, иноходец, постой, оглянись!
Видишь, змия пронзает Георгий…
Что ж, была отвратительной общая жизнь
в развратительном бешенстве оргий
воркутинских,
нарымских,
колымских,
иных;
отмерзали у ангелов крылья,
и неверной свободе давали под дых,
чтобы имя её позабыли.
Рвётся Витис в опор, а Георгий конём
попирает ползучего гада,
опаляющего зловонным огнём
либерала и ретрограда.
При оскале времён так опасен раскол, -
в пасти змия губительность яда.
Входит в моду опять пограничный раскрой,
и от этого в сердце досада…
Я не крикну «ура» и не крикну «виват»,
если брякнет тупое железо.
Ни Георгий, ни Витис не виноват
в том, что змий их подталкивал в бездну.
Хитроумной теорией одурена
вся страна, как болезнью зловещей,
и не скоро наступит ещё тишина
в излечительности всевещной.
А пока ни звезды на ней, ни креста.
Все мы голы, и все мы Адамы.
И на общей земле пока нищета,
реставрирующая Храмы.
_________________
*Дата принятия Акта о восстановлении
независимого Литовского государства.
**Всадник на гербе Литовской Республики.
1990
Похмелье кантианца
Л. Столовичу
Вещь в себе выходит из себя.
Закажу двойной императив!
И в кафе, как брата возлюбя,
Чистый Разум сядет супротив.
– Зарифмуй стакан и Кант, и ка-
тегорический аперитив, –
скажет он, кивнув мне свысока,
зло мирское в благо превратив.
Узнаваем мир и уважаем…
В зеркало вгляжусь – непознаваем!
Ищет содержания всяк сущий
в форме соответствующей…
Кантианство – это окаянство,
несовместно с жизнью постоянство.
И себя, категорически губя,
признаюсь, что я люблю тебя!
Пошлю на…
Свой стихотворный мусор соберу,
пошлю его на… Не суди превратно,
«с теплом» не в урну, прямо в » Стихи.ру»,
к «ценителям», пусть будет им приятно.
Право
Поэтов любят после смерти,
строчкослагателей при жизни.
И всё же выстоять сумейте,
когда вы не нужны отчизне.
Страна – родимая
и зверь она!
Страна – в надежде
и изверена…
Аршин сломали,
не измерена
страна –
республика-империя.
Канат над пропастью
натянут,
ступай над жизнью
необыденной:
и ладан в ней, и смрад
портянок,
и этим мы
кого обидели?!
Что не скажи, то в пику ндрава
постмодернистского плевателя.
Мой слог давно имеет право
сам выбирать себе читателя.
14.07.2014
Предчувствие немоты
Снова предчувствие немоты,
закаменелость полуулыбки;
доски скрипят на мостике зыбком,
тянет упасть с крутой высоты.
Не измеряйте решимость бедой,
петлей тугою, горечью яда,
всё это было, ей-богу… не надо!
Ветви застывшие чёрного сада
тронул морозец льдистой рукой.
Вот опадает на землю листва
в предощущении листопада,
невероятно ты этому рада,
кружатся небо и голова.
Как же прекрасно, что ты права,
что правота для тебя как награда,
яда не надо и мёда не надо,
не умирайте до срока слова!
…бродит в потёмках чужая душа…
…с сердцем в груди никакого нет сладу…
Ты оскорбляешь и словом, и взглядом;
трудно молчать, но труднее дышать.
Это ноябрь вступает в права,
не дотянулся ты до винограда,
был ли он зелен или же сладок,
знают дрозды да сухая трава.
В этом предвестии немоты,
той, что тебя настигала и прежде,
слышится голос скрипичный Надежды,
в мир проникающей из темноты.
17.08.81
Прости
Мне больше стихов не писать о любви,
все строки с пера в пустоту улетели,
исчезли они во вселенской метели
и выстудили капилляры мои.
Ты только себя защищала в любви,
в истерике белой глазами пустела,
и сердце моё, вырываясь из тела,
утратило вмиг притяженье земли.
Последнюю ниточку оборви…
Вдвоём совершаем неправое дело.
Грешно нам с тобой говорить о любви,
когда из квартиры душа улетела.
1980
Прощание
Не хороните Бродского в России…
У нас и после смерти оболгут,
когда страна рифмуется с насильем,
поэт всегда – на вскрытой вене – жгут.
Прости стране бессовестное слово,
она жила, не ведая стыда…
Вот оттого сегодня ей хреново
и вспять течёт кровавая вода.
Ты многое открыл в российской речи
и многое в поэзии закрыл…
Тот ватник, что согрел в деревне плечи,
уже тогда похож на смокинг был.
Ты умер там. Наверное, так надо.
Тетрадь в твоём я помню кулаке.
Мы чокнулись, прощаясь в Ленинграде,
и звон стаканов до сих пор в виске.
31.01.1996
Прощанье
И вот последнее прощанье с лесом,
с взметённостью в прозрачность строем сосен,
с рекой и с хутором, стоящем слева,
и справа – с восходящим в полдень солнцем.
Ещё печаль разлуки не успела
взять за живое, душу защемить…
Как юно,
трепетно
и мускулисто тело!
И нет людей счастливее, чем мы.
Доверчива твоя щека, и праздник
глаз твоих щедро светит для меня.
Струятся волосы нетерпеливо наземь,
и о разлуке ты не хочешь знать.
В висках стучат стремительно секунды
прощанием наполненного дня,
и никогда меня ты не осудишь
за то, что мир – а в нём тебя – обнял.
1968
Русская поэзия
А. Битову
Что такое русская поэзия?
Это каждый день ступать по лезвию,
властвовать собой и знать безумие,
айсберг расплавлять в жерле Везувия!
А ещё – высокое смирение
и гордыни дерзкое сомнение,
противленье Богу, с сердцем битва,
а в конце – раскаянье, молитва.
Что такое русская поэзия?
В дебри разъяснений не полезу я.
Лучшие читатели империи –
бенкендорфы, дубельты и берии…
В каждую строфу ломились в гости
так, что женских рифм трещали кости!
Знали даже скрытых в неизвестности
сыновей и пасынков словесности.
Что такое русская поэзия?
Девочка в цветах босая, резвая
и шалава грязная, запойная,
грусть-тоска по родине разбойная,
белый вальс, смущенье гимназистки,
жар любовный в скомканной записке.
Что такое русская поэзия?
Душ сгоревших белая магнезия,
ночи без ночлега с папиросами,
жизнь с неразрешимыми вопросами,
искорка, погасшая под бровью
вслед за потухающею кровью,
запятые, точки бесполезные,
строчки с самой юности любезные
Пушкина, Кольцова, Пастернака,
выгнанная на мороз собака…
Рябиновая кисточка
Полпятого. Бронхит. Москва.
И в половину лёгкого
летит литовская листва
метелью жёлтой лёгкою.
Вторую половину смог
забил бензинным выхлопом.
…я б разлюбить тебя не смог
и пред последним выдохом…
В предсветный задыхаясь час,
живу в незнанье выхода:
как без меня дела у вас,
кого я сердцем выходил?..
Перемогу всё, что смогу,
но одного не вытравить
из памяти в больном мозгу –
дороги общей в рытвинах,
как спотыкались мы на ней,
растрачивая чувства…
И жизнь вдвоём сошла на нет,
и это очень грустно.
Поникла в банке ягод гроздь –
рябиновая кисточка,
и жжёт бронхита горький гвоздь,
и сердце – как на ниточке.
1983
Свистнул рак
...вот и свистнул на горе рак.
Оглянулся, всё не так, как же так?
И запахло не сиренью, – землёй…
Я же был ещё вчера не такой!
Вот лежу под простынёю гол и мал,
в глотку впился зло свободный радикал.
Он безудержно фашиствует во мне,
расползаются мурашки по спине...
Изловчился и поймал из них одну, –
сам тебя я с бела света сощелкну!
Растопырил клешни хам – чёрный рак.
В кипяток тебя б, пятак-распротак,
да укропчик бы туда и сольцу,
покраснеешь, всё к лицу подлецу!
А свободный радикал, изувер,
говорит: «Избавлю вмиг от химер,
онемеешь, ослабеешь и помрёшь…»
Я хриплю-сиплю: «А хрен меня возьмёшь! «
Вот хирург по локоть самый в горло влез,
медицинский замечателен прогресс!
...я в палате, я очнулся, я живой…
Доктор шутит: «Ты красивый, молодой!»
Отвечаю через силу: «Ох, не ври,
все морщины честно спрятаны внутри!
Мастерски замаскирован скрытый брак,
что там свистнул на горе рак?»
Серые
Серые выходят на трибуну,
серые творят на сцене бал,
и никто не вышел, и не плюнул
потому, что очень серый зал.
…Сказку жаль
Миф «…от моря до моря» в темя
год за годом вбивают в народ.
А пока на Литву хризантемой
кареглазой солнце плывёт…
Полумесяца серп наточен,
ищет горло дамасская сталь,
миф «…от моря до моря» точно –
сказка детям. И сказку жаль…
18.10. 2015
Снежные цветы
Удивительнейшее искусство –
на снегу рисовать цветы…
Крутанись на пятке –
и узкие
расцветут лепестки-следы.
Возникают ромашки, лютики,
чирк носком – готов стебелёк.
Это значит, что я люблю тебя!
Это май
к узким туфелькам лёг.
Удивительное искусство,
заколдованная простота.
Я касаюсь варежкой уст твоих,
не пугайся, я просто так!
Как прекрасен в январском
холоде
синий, розовый, жёлтый снег.
Видишь, там за берёзою
холм один?
Он таинствен в летучем сне.
Ни синицы
на ветках кустика!
Даже вредной вороны нет.
Даже чуткое ухо акустика
не услышит, дышит ли снег.
Но –
какое пространство
для творчества!
Рисования снежных цветов…
Я, наверное, даже
зорче стал.
Май сменять на январь готов.
…родилась ты весенним месяцем
под созвездием Близнецов
и твоё созвездие весело
осыпается белой листвой…
Не пугайся, приблизь лицо.
13.01.67
Соотечественнику
Когда имперское сознание
ущербностью ущемлено,
не хорони себя заранее,
в Россию прорубай окно.
Смотря на башню Гедимина,
не забывай о башне Спасской,
жуй честный хлеб и сало с тмином,
живи, как жил, не по указке.
Спящий мальчик
Каких последов в этой почве нет
Для археолога и нумизмата –
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата!..
М. Волошин. «Дом поэта»
Упрямый мальчик длинноног, нескладен...
Измяв подушку жаркою щекой,
припоминает всё, что было за день
в горах, на берегу и под водой.
Скала краснела ржавчиной, и дали
казались ближе, млели облака,
плоды шиповника, зардевшись,
ждали, чтоб их коснулась детская рука.
Всплывало солнце, и сжималось сердце
от сизоватой блёклости степной...
Ты вырастал из призрачного детства,
вцепясь ступнёй в разлом коры земной.
От пуговицы русского солдата
осталась пыль. Татарского мурзы
истлели кости. Здесь плелись когда-то
волы, таща чумацкие возы.
Над Тихой бухтой был винтообразен
след самолёта. Наши имена –
на крыльях чайки, что спустилась наземь,
на мидиях, устлавших камень дна.
Ты стебельком вонзался в свод небесный.
И женщина сказала:
«Нас из тьмы
он вывел. Он помог забыть о бездне,
но что он в мире, если бы не мы?..»
Дрожало море слюдяною плёнкой,
и, замирая, видели втроём,
что даль уже не та за дымкой тонкой,
и голос звонкий смуглого ребёнка
раздался:
«Для чего живём?..»
Такая любовь
Задержать хочу тебя рукой,
милая, побудь часок со мной!
Посидим вдвоём ещё немного,
отойди, прошу я, от порога.
Отчего на сердце непокой?..
Милая, побудь ещё со мной!
Только милая не отвечает,
к её сердцу у меня ключа нет.
Приключился случай вот такой,
оттого на сердце непокой…
И живу я в веренице дней
с мыслями, раздумьями о ней,
о её смешном непостоянстве,
не дающем подчинить пространство,
общую для нас вдвоём тревогу,
общую для нас с тобой дорогу,
по которой столько лет иду,
всё иду себе я на беду…
Впрочем, обижаться я не буду,
буду верить будущему чуду –
в постоянство, торжество союза
с милой, скверной девочкою…
Музой.
1980
Терпение
Н. К.
Всю страсть спрессовали в словесный заряд,
такое в беспамятстве вместе творили,
что каждый другого убить был бы рад
за то, о чём через секунду б забыли.
В духовной тщете мы – часть голытьбы –
рвались, чтоб испить из иного колодца,
губами прильнуть к измененью судьбы,
с которой, известно, напрасно бороться.
Всё мнилось, наладятся наши дела:
не золото нас защитит, а полуда
от окиси жизни, что ржой зацвела,
покуда в друзья набивался Иуда…
Защитнее олово то серебра,
скромна из советского быта посуда,
мы честно желали друг другу добра,
как дети в сочельник, в надежде на чудо.
Терпенью учусь у травы и вола,
на сердце не копится злая остуда,
не зря же до срока сирень расцвела,
и голубь взлетел неизвестно откуда.
Тогда
Как мало о любви мы с вами знали!
Каким счастливым, нет, наивным был тот год,
когда часов, увы, не наблюдали,
не верили, что всё же час пробьёт.
Брусничная поляна пламенела
под ветром рыжих расплетённых кос.
Пылал костёр. И нам – какое дело! –
что оштрафует за огонь лесхоз.
Как весело мы с вами колдовали
на семизвёздной зелени листа,
не ведая, что знак на нём оставил
крестообразный клюв клеста…
Ещё в ладонях ягоды горели
и терпкость губ была вину сродни.
Но стрелки двигались. И сокращало время –
в крови, в любви и в пенье птичьем дни.
1968
Увлечение
«Аш юс сапнавау, мелас»*, –
сказала и рядом села…
Сто раз повторяю несмело:
«Ир аш сапнавау, мела».**
Прекрасно единоречие,
и нет в том ничьей вины,
что звёздами мы увенчаны
и, стало быть, влюблены.
В славянской речи пречистой
литовские дремлют слова,
когда тот словарь перелистывать,
сто раз цвет изменит листва.
Нас лечит Паланга любовью,
врачует тела волна,
в безоблачно-голубое
небо растёт сосна.
Забыл переводчик-вечер
дыханье: глаза в глаза!
О нашей встрече беспечной
и маме не рассказать…
Серп месяца ярче, резче,
зажмурься – светла слеза,
нам ангел-пацан в тот вечер
крылья к плечам привязал.
Дай бог, чтоб не только сегодня
прибой убаюкивал сны,
не грызлись за мир народы,
и не было – верно! – войны.
1970
-------------------------
*Вы мне приснились, милый… (Лит.)
**И вы мне тоже приснились… (Лит.)
Ходасевич
От спичей, кличей вянут уши,
слух бы замкнуть! Замолк до срока.
И, молвив: «Ску-у-шно…», равнодушно
из глаза выплюнул монокль.
Частное лицо. 6 июня
Как сорок лет назад, так и сегодня
мои стихи приемлемы едва ль
экс-тихарькам, общественникам, сводням.
Наташа, разведи мою печаль!
От Сахалина, от Литвы – к Колхиде
задышлив и упорен сучий гон…
Наследственная быдлость очевидна,
подмётных писем неизменен тон.
Пещерные из большевиколита,
вас, поротых в парткомах, Богу жаль.
Завистливостью всклень глаза налиты.
Наталья, утоли мою печаль!
Клянётся чернь Ахматовой и Блоком,
строф не поняв. А как травила их…
По следу шла, чтоб под Владивостоком
в помойной яме русский стих затих.*
Они бы обличали Гончарову,
тащили на товарищеский суд,
допытывались с прямотой суровой,
в чём с иностранцем отношений суть?
Но Пушкиным клянутся. И в зыбучей
тоске дантески – цианид-миндаль…
Перевербовкой организм измучен,
«скурватору» привет мой передай!
Она – то пролетарка, то дворянка,
он – то сексот, то предков скрывший князь.
Кто квас сосёт, кто кофе – спозаранку,
а под ногтями, – как ни чисть их! – грязь.
Доступны два притопа, три прихлопа…
Каких цветов их личный триколор?
И в блейзерах, и в клумпах по-холопьи
лояльны власть имущим с давних пор.
Скажи им правду и – заголосили!..
По-швондерски раззявив гиблый рот.
Ошмётки, выблеванные Россией,
считают, что они и есть народ.
Не вас, не вас призвали всеблагие,
как собеседников, на званый пир…
Отсрочены минуты роковые,
не содрогнулся в отвращенье мир.
Толчётся под оплёванною бронзой
рифмач убогий, рыло, – а не лик!
А где вы были ночью той беззвёздной,
когда взвалили бюст на грузовик?
Бессмертна чернь, и в страсти примитивной
скулёж вдогон – коллективистский визг –
не оскорбит, он мерзок и противен,
как в подворотне хулиганов свист.
… был на Олимпе и прошёл Колхидой,
где над воронками густился небосклон,
где спермой золотой, из солнца выйдя,
залил мне лист разгульный Аполлон…
Песок скрипит, мерцает, тлеет искра
на завитке спалённого руна;
стал пеплом сад цветущий и скарб,
мне льют в стакан стон дымного вина.
Клубится внекультурное пространство,
гугукает в тумане сером шваль.
Иду в себя из разных наций, странствий,
что ж, Таша, утоляй мою печаль!
Как сорок лет назад, так и сегодня
не заровняете меня заподлицо.
Не изменяю внутренней свободе,
я ergo sum. Я – частное лицо.
---
*Обезумев от голода, став доходягой, О. Мандельштам
погиб в транзитном лагере на Второй речке под Владивостоком.
о. Крит – Вильнюс – Колхида.
Члены писателей
Эти члены СП России
Из Литвы: клумпу с лаптем под стать.
Заскорузлость стихов спесива:
не умеют читать и писать.
Юность
…и непонятная тоска
до жара, холода виска,
неизъяснимого скольжения
по грани самовыражения.
Смущал призывный смутный зов
извечного в крови брожения,
непонимания азов
науки смерти и рождения.
Косноязычие…
И взлёт
слепящей ясности победной!
И нет провалов и пробелов,
и всё понятно наперёд.
Но вот потерян в жизни брод,
и ясени теряют листья…
И к берегу любви мой плот
не пристаёт: сгорела пристань.
Октябрь не выставит плакат:
«Охрана вод в руках народа!»
Над пепелищем облака,
просящиеся прямо в оды
о всеобъемлющей любви
к трём миллиардам человечества!
…и знали, знали только вы,
что в вас одной – моё отечество.
12.01.67