Юрий Лифшиц

Юрий Лифшиц

Четвёртое измерение № 35 (347) от 11 декабря 2015 года

Не потускнели витражи

* * *

 

Рассеется, как пыль из-под колёс,

неотвратимой жизни постоянство,

и небо включит радужный насос,

выкачивая время из пространства.

 

И нолики пойдут, держа в горсти

краюшки неприкаянного края,

чтобы себе на крестик наскрести

в окрестностях расхристанного рая.

 

Как ростовщик, закрывший уши ватой,

чтобы вкусить оплаченный покой,

здесь повернулись небеса спиной

к земле, пред ними вечно виноватой...

 

Август 2005; 1, 9 декабря 2011

 

Помирал старик долго...

 

Помирал старик долго,

поминал старик Бога.

Старика стало чересчур мало,

Бога – чересчур много.

 

Бог для старика – время,

Бог для старика – бремя.

Не снести ноши, если ты брошен,

кроме Самого, всеми.

 

«Знаю, что Ты есть, Боже,

порами своей кожи.

Внёс Ты мне в поры семена-споры,

в землю вбил моё ложе.

 

Вот из моего чрева

ветви поднялись древа,

а ветвей кроме, поползли корни

справа от меня, слева.

 

Древо проросло в небо,

влезть на небеса мне бы,

чтоб Тебе, Отче, посмотреть в Очи,

преломить с Тобой хлеба.

 

Но куда мне лезть-рваться,

мертвецу, считай, старцу.

Всё, что в могилу, небу не мило,

все мы там чужестранцы.

 

Ты теперь ко мне, Боже,

Сам по древу слезть можешь,

снять мою муку, мне подать Руку –

я Твоей коснусь тоже.

 

На часок оставь Град Свой,

со Своей побудь паствой,

а серафимы и херувимы

пусть себе летят мимо.

 

Видишь, что со мной стало.

Видишь, как меня мало.

Как Тебя много, ну Тебя к Богу.

Хоть поправь одеяло.

 

Нету мне с Тобой сладу.

Нацеди-ка мне яду,

умасти миром, отпусти с миром,

пожалей Своё чадо.

 

Чтоб душа моя пела,

опростай моё тело:

телесам – сушу, небесам – душу, –

это ведь Твоё дело.

 

Но чисты Твои Очи,

горечь мне они прочат.

Стар Ты стал, Отче, но не стал кротче.

Что Тебе мои корчи!

 

Что Тебе в моей боли!

Боль моя с Твоей в доле...

Но уже поздно, ждут Тебя звёзды,

шёл бы Ты к Себе, что ли.

 

На земле Тебе тесно,

над землёй Твоё место.

Сыпь себе манну, слушай Осанну,

ношей утомлён крестной».

 

Помирал старик долго,

поминал старик Бога.

Старика стало чересчур мало,

Бога – чересчур много.

 

Кто там в тишине плачет,

в рукаве лицо прячет?

Ни тебе скрипа, ни тебе хрипа –

отошёл Господь, значит...

 

12-25, 29 мая 2012

 

В небе отражается окно...

 

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно...

И. Бунин

 

В небе отражается окно,

я гляжу на небо из окна,

и в глазах моих отражено

небо, отражённое до дна.

 

Небо, мы давно с тобой на «ты» –

отчего же пусто мне с тобой?

В глыбе голубиной пустоты

взор твой затерялся голубой.

 

А когда я выйду на карниз

и пойду по скользкому лучу,

небо, ты меня потянешь вниз

тем, что от тебя я получу.

 

Шаг... другой... и третий... и ещё –

по лучу бреду я, как в бреду.

Можно не сбивать меня пращой,

я и сам, наверно, упаду.

 

Всё равно – восход или закат,

всё равно – надир или зенит, –

тонкий луч натянут, как канат,

по нему нога моя скользит.

 

Я гляжу по-прежнему в окно,

вижу – кто-то выпал из окна,

а в глазах немых отражено

небо, отражённое до дна.

 

27-30 сентября 2012

 

Бессмертные слова

 

Сравнений перепляс,
метафор жернова,
краесогласья нить
не окунутся в Лету,
но главное для нас –
бессмертные слова
искать и находить
положено поэту.

Однажды отгорит
последний окоём,
прощальная листва
мелькнёт перед глазами
и вспыхнет синева
бессмертными словами –
и Бог заговорит
на языке твоём.

 

26 июля 2015

 

Мюнхен. Фрауэнкирхе

 

Печаль слагает гимны в храме

Присноблаженной Госпожи,

а я слежу за витражами,

но не тускнеют витражи.

 

Я знаю: время на исходе,

спешит пространство на закат,

а в радужном солнцепроводе –

любви и смерти звукоряд.

 

Священных строчек Аквината

золоторунная струя

мерцает в призме небоската –

O salutaris hostia!

 

Чудесной жертвы искупленье

срамит отца вселенской лжи,

а в витражах – первосвеченье,

и не тускнеют витражи.

 

Огонь готической сюиты

сверкает горним хрусталём,

когда вздыхают сталагмиты

органных труб над алтарём.

 

Смыкают вещие свирели

заветных звуков миражи,

а витражи не потускнели,

не потускнели витражи.

 

12 августа – 3 сентября 2015

 

* * *

 

Нет, не повесился Иуда,

живёт на пенсии покуда,

 

тоскует, правда, по работе

в мечтах о нераспятой плоти.

 

С евангелических времён

стал профессионалом он,

 

а без работы заскучал

Иуда-профессионал.

 

Поскольку жить невмоготу,

Иуда молится Христу:

 

«Помилуй грешника, Создатель,

я по призванию предатель.

 

Прости, но я готов опять

Тебя, Распятого, распять.

 

Ты знаешь, мы, Искариоты,

ни дня не можем без работы».

 

Вдруг показалось, что уста

зашевелились у Христа:

 

«Ах, бедный Мой Искариот,

вновь за тобой пойдёт народ,

 

твой труд останется в цене,

и снова ты послужишь Мне».

 

28-29 мая 1996

 

Несостоявшемуся другу

 

Со мной Вы были Моцартом, мой друг,

а без меня останетесь Сальери.

Вам, друг Сальери, было б недосуг

сдружиться даже с Данте Алигьери.

 

Вы не были мне другом. Никогда.

А стать моим врагом – не в Вашем стиле.

А стали бы – о счастье! – Вы тогда

меня бы непременно отравили!

 

Любить, а не трепаться о любви –

вот наша философия, Гораций!

Сперва влюбись, а там – хоть отрави

игрой аллюзий и аллитераций.

 

Ты полюби, а там – хоть отравись!

А Вы, мой друг, отравлены – собою.

Там асмодеи заползают в мысль,

где нету амадеев под рукою.

 

Без вольфгангов в любые времена

не обуздать ни шёпота, ни грома.

Кому такая музыка нужна,

где на стакан пятнадцать капель брома?

 

Со мною Вы стать Моцартом могли.

Два Моцарта – не так уж это много.

Участок невозделанной земли

талантливей, чем пошлая дорога.

 

Но Вам любить, к несчастью, не дано.

Вам не до комплиментов и оваций.

Вам подавай элитное кино

для элитарных же интерпретаций.

 

Но жизнь не принимает режиссур

иных, помимо высшей режиссуры.

И не указ нам Шпет или Соссюр,

когда мы все тут шпеты и соссюры.

 

Поэтому, Сальери, друг мой, – нет,

не друг... но и не враг же в самом деле! –

не бойтесь: ради Вас мой пистолет

стреляет регулярно мимо цели.

 

И этот выстрел тоже в «молоко»

(а Вы ужалить в сердце норовите).

Признаюсь Вам, мне было нелегко

считать себя придворным в Вашей свите.

 

Я ведь и сам, Вы знаете, король,

лишённый, впрочем, королевской доли.

Но я привык, играя эту роль,

не выходить за рамки этой роли, –

 

затем что, находясь под каблучком

прекрасной, но капризной королевы,

не вижу ничего дурного в том,

что внук Адама служит внучке Евы.

 

Прощайте... на тринадцатой строфе.

Прощайте... на пятидесятой строчке.

За всё и даже... за аутодафе

спасибо Вам. Дошедшее до точки.

 

12-16 января 2000

 

* * *

 

– Жизнь – это не литература,

реальность музыки важней,

шедевры Дрездена и Лувра

ничтожнее календарей.

 

– Но что за жизнь без партитуры?

Мольберт мощней, чем естество.

А всё, что не литература,

бесплодно, сухо и мертво.

 

16 марта 2008

 

Когда погаснут русские глаголы...

 

Люблю я не глаголы, а наречия.

Они мне существительных родней.

В наречиях я слышу голос веча

и речь волхвов, и клич богатырей.

 

Числительных или местоимений

близка мне многоликая печаль.

И пылких прилагательных стремлений

до слёз порою мне бывает жаль.

 

Но только в них, в наречиях, трепещет

исконный пульс родного языка

и каждой вещи колокольчик вещий,

и вечных смыслов влажная тоска.

 

Наречия пришли со всех окраин,

нестройных слов весёлая толпа.

Их ведали и царь, и Ванька Каин

сыздетства, спрохвала или сглупа.

 

Наречия живого просторечье –

завет неизречённой старины.

Наречия – ведь это же наречья,

и мы хранить их бережно должны.

 

Они одни от века неизменны,

им не до существительных причуд,

они не прилагательные сцены

и, как глагол, они не предают.

 

Они одни не знали окорота,

не признавали никаких оков.

Они прошли сквозь узкие ворота

голландских и немецких мастеров.

 

Промчалось время гулких междометий,

союзов и частиц пора пришла,

но в каждом слоге каждого столетья

стозвонные я слышу купола.

 

Наречий колокольные калики,

они звучат впопад и невпопад,

они звучат по всей Руси великой,

они над всей Вселенною звучат.

 

Где мы – в начале поприща земного

или в конце – как знать наверняка?

Но, все науки превзойдя до слова,

мы без наречий – как без языка.

 

Родной язык рождён не для нагрузки –

пускай английский ходит в прикладном.

Нам, русским людям, говорить по-русски,

по-русски надо с русским языком.

 

Когда погаснут русские глаголы,

иссякнет существительных родник,

уйдут местоимения из школы, –

наречия спасут родной язык!

 

14-15 ноября 2012

 

Кирилл и Мефодий

 

Наложил епитимью игумен:

десять раз переписать Писанье.

Старый хрыч воистину безумен –

подвергать такому наказанью.

 

Не добрался я и до пророков,

завозился на Второзаконье.

Будет мне и таска, и попрёки, –

это всё отца Кирилла козни.

 

Это всё отца Кирилла дрязги:

слова сам не скажет без баклажки,

а меня за то подвёл под розги,

что хлебнул я тихомолком бражки.

 

Бражка хороша! Нацедишь плошку –

благорастворение воздухов!

И, цедя из плошки понемножку,

грезишь всласть... до первой оплеухи.

 

Ты опять, Кирилл, старик спесивый,

уши мне надрал, инда опухли!

А не у твоей ли Ефросиньи

под рубашкой титечки набухли?

 

Не спущу я ей, попомни, отче,

завалю её– на сеновале.

Лучше б ты, Кирилл, следил за дочкой,

чтобы однова не потрепали.

 

Хорошо, что есть отец Мефодий,

не скажу о нём худого слова:

он и в службе, он и в огороде,

право же, походит на святого.

 

Весь в делах, в заботах благочинных,

в келье шагу не ступить от книжек;

спросит наколоть ему лучины

и до зорьки пишет, пишет, пишет.

 

И со мной Мефодий тоже ладит,

даже за провинность не ударит,

призовёт, по голове погладит,

леденцом иль яблочком одарит.

 

Видит – плачу, оботрёт полою

мне глаза – и всё не так обидно.

Только покачает головою,

перекрестит, даже станет стыдно.

 

А порой к нему Кирилл приходит

и вопит, как будто слабоумен.

И чего с ним говорит Мефодий?

И чего их слушает игумен?

 

Говорит Кирилл, руками машет,

горячится, брызгает слюною,

а Мефодий кротко слово скажет

и глядит с улыбкой пред собою.

 

В чём их спор – не ведают и братья,

только знай кивают головами.

Мне же и вовек не разобраться,

что стоит за теми словесами.

 

Но уйдёт Кирилл, и вот что странно:

сколько вздора он ни набуравит,

а Мефодий думает изрядно

и всю ночь написанное правит.

 

Эх, епитимья мне не по силам:

за всю жизнь исполню ли – не знаю.

И чего-то жаль мне Ефросинью.

Это что ещё за наказанье?

 

1-7 апреля 2014

 

* * *

 

Всё своё скоромное наследье

я тебе, родная, завещаю.

Быть стихам окисленною медью

иль судьба им выпадет иная,

 

я не знаю. Ты не знаешь тоже.

Что – стихи? Всего лишь горстка пыли.

Право, не идёт мороз по коже

от грядущей небыли и были.

 

Главное не в них, а мы с тобою.

Что нас ждёт, не скажут даже святцы.

Но уйду я летнею тропою,

не забыв с тобой поцеловаться.

 

Господу я Богу не перечу,

не скажу, что у Него на сердце,

но не бойся: я тебя там встречу,

чтобы ты могла поосмотреться.

 

Мы с тобой и там найдём местечко:

в облаке уютнее, чем в кресле.

Ты присядешь к Богу на крылечко,

я – у ног твоих, позволит если...

 

7 октября 2014

 

Света нет...

 

Моей Тане

 

Света нет. Света нет.

Но ещё светло в квартире,

потому что в целом мире

не иссяк заветный свет.

 

Света нет. Но есть свеча.

И по стенам, словно тени,

побегут стихотворенья

от неяркого луча.

 

Света нет. Но не грусти:

свет любви неугасимой

для тебя одной, любимой,

я держу в своей горсти.

 

Света нет. Но за окном

появился свет небесный

и осыпал, бестелесный,

нас с тобою серебром.

 

Света нет. Света нет.

Но светло у нас в квартире.

Было бы темнее в мире,

если бы не наш рассвет.

 

22-23 января 2015

 

* * *

 

Бродит по комнате тигр саблезубый,

в клетке чирикает птеродактиль,

я ж, очарован тоской сугубой,

в руки беру электронный дактиль.

 

Чайник посвистывает в пещере,

бьются о форточку телепророки,

я же слагаю свои химеры

мирно сопящей питекантропке.

 

24 февраля 2015

 

Те же бесы

 

Истомилась мостовая,

оступаясь по холмам,

потому что вьюга злая,

заблажила сквозь туман.

 

Сыплет стылые кошмары

с перестуженных полей

в перетруженные фары

перепуганных зверей.

 

Оснежённая рулетка,

тоже русская поди:

ни разметки, ни разведки,

на запретки впереди.

 

И, бросаясь под колёса,

полоса за полосой,

бесы россыпью белёсой

сеют смерть на мостовой.

 

7-14 февраля 2015

 

* * *

 

Пишется сплошная околесица:

нет ни ангела в ней, ни черта.

Потому и хочется повеситься

и не на бумаге, а с листа.

 

Но стишков творение летальное

для поэта – звёздный аттестат,

потому что Тот, Кто видит тайное,

за прекрасный замысел воздаст!

 

23 февраля 2015

 

Звёзды и счастье

 

Кто рождён под счастливой звездой,

на земле прозябает уныло,

потому что всё счастье с собой

забирает астральная сила.

 

Если ты не знавал никогда,

ни любви, ни хотя бы участья,

значит, в небе смеялась звезда,

задыхаясь от млечного счастья.

 

Если ж люди счастливы окрест

от рождения и до погоста,

значит, свой поднебесный насест

покидают несчастные звёзды.

 

Умирают они по ночам,

искрой перечеркнув мирозданье.

С неживыми не стоило б нам

согласовывать наши желанья.

 

А всего несчастливей звезда,

отлетевшая днём или утром,

незаметно горя от стыда

незаметным своим перламутром.

 

Потому-то нам счастья и нет

в этой жизни, воистину тленной,

ибо счастья вселенского свет

перегасит все звёзды Вселенной.

 

Но такого не будет вовек:

мироздание к нам равнодушно.

И когда несчастлив человек,

значит, это кому-нибудь нужно.

 

Ну, а если счастлив невзначай,

не гордись воплощённой мечтою,

ибо твой ослепительный рай

несчастливой оплачен звездою.

 

2 октября 2015

 

Разговор с Бахом

 

Поговори со мною, Иоганн.

Помилуй, Бах, нисколько я не пьян,

а только принял полконцерта на ночь...

Поговори со мною, Себастьяныч.

 

Прости за фамильярность, милый Бах.

Послать меня ты можешь в Айзенах

или куда подальше: ты же гений –

послать не можешь ты интеллигентней.

 

А я... Что я? Провинциал. Еврей.

И, выйдя из электрослесарей,

в отличие от вас, любезный кантор,

от бельмондо не отличу бельканто.

 

Представь себе: СССР, хрущоба,

и некий Гульд мне шпарит в уха оба –

тебя... А был ещё и Пахельбель,

такого же регистра менестрель.

 

Прости, мин херц, но от его «Чаконы»

я с мозжечка съезжал во время оно,

когда следил, узнав из аннотаций,

чаконских двунадвадцать вариаций.

 

А был ещё и некто Букстехуде,

что преподнёс тебе орган на блюде.

А ты с ним, кстати, поступил невместно,

не клюнув на органную невесту.

 

Я путаюсь... Дражайший Бах, прости.

Монахом не был ты всю жизнь почти

и, сочиняя «Страсти по Матфею»,

рожал детей, страстями не владея.

 

Я путаюсь... Увы мне, добрый Бах,

я не могу убраться в Айзенах.

В Германии – в Аркадии твоей –

я был тому назад немало дней.

 

Германия! Бавария! Форель!

И есть там деревенька Байришцелль,

где монумент воздвигнут для солдат,

погибших в Russland’e сто лет назад.

 

И есть Швангау. Замок Нойшванштайн,

где я, дивясь созвучью шван и швайн,

легенде лебединой отдал честь...

В Баварии ещё и Мюнхен есть.

 

Фрауэнкирхе. Твой оргельконцерт:

один – за сорок патефонных лет.

На съёмки изнутри – еврозапрет.

Но на любовь – у нас запрета нет!

 

Я музыку снимаю наугад,

прикрыв программкой фотоаппарат,

и ходит «Никон» мой, как метроном,

в такт моему дыханью ходуном.

 

А в витражах запутавшийся свет

идёт за партитурой, как мотет.

Вот-вот закаплет дождь, хоть слёзы все

в Уральской затерялись полосе...

 

И был евромайдан. Мариенплац.

И, словно автоматы – клац да клац, –

давил на спуски гаджетов своих

народ честной на фоне местных кирх.

 

И подле ратуш рынок, как причал,

всю еврозону колой привечал.

И где-то там, в сортире ресторана,

сидела стражем девушка из Ганы

 

и плакала, мобильник свой включив,

под африканский видеомотив,

и бюст её не местный ходуном

дыханью в такт ходил, как метроном...

 

Опять не то... Скажи мне, шпильман Бах,

допустим, ты бы жил в других краях,

в другое время, слушал бы битлов,

«Лед Зеппелин», «Дип Пёрпл» и «квинов»;

 

стишки кропал бы, изнуряя стол,

и от «Пинк Флойда» к Баху перешёл;

читал бы книжки и, дойдя до Манна,

балдел от Леверкюна Адриана;

 

искал бы смыслы смыслу вопреки

от слова к слову, к строчке от строки;

не зная гармонических грамматик,

блуждал в тумане высших математик;

 

рехнулся бы от шёнберговских тем,

и вот когда свихнулся бы совсем –

услышал бы ты музыку тогда?..

А я услышал. В том-то и беда.

 

Я знаю ноты. Я не знаю нот.

Могу из трёх собрать один аккорд

и взять их три-четыре в оборот.

Но три аккорда не идут в зачёт,

 

когда ты видишь, грустью обуян,

как плотно нашпигован нотный стан;

когда ошалеваешь в шесть секунд

от слов «секвенция» и «контрапункт».

 

Что делать мне с твоею си бемоль,

с твоею ля, с твоими до и си?

Зарифмовать поваренную соль

с картошкой и селёдкой иваси?..

 

А две пластинки первые мои

по буквицам внимал я в забытьи.

Пластинки две мои – Шопен и ты –

как исцеление от глухоты.

 

Чуть позже я едва ли не исчез

в солярисе твоих органных месс,

а вслед за тем едва ли не пропал,

забравшись в твой Ноймейстерский хорал.

 

А если бы я в веке жил твоём,

меня б ты взял к себе учеником?

Я бегал бы за пивом в магазин

и протирал от пыли клавесин,

 

и помогал настраивать орган,

а в выходной, конечно, был бы... трезв.

Шучу-шучу, ведь я не пью почти,

по крайней мере, после двадцати.

 

Ты хмуришься? Тебе пора домой,

в Баххаус свой на улице Мясной?

Там нынче Лютерштрассе, 35.

И кто посмел её Мясной назвать?!

 

Там быть должна тринкхалле за углом:

в Германии тринкхалле – каждый дом,

где льются реки брау, а не вайн,

а на закуску – что-нибудь из швайн.

 

Мы там с тобой однажды посидим:

твой ученик с учителем своим.

Узнав тебя, лакей молодцеватый

поставит нам «Кофейную кантату»...

 

Ты вновь, любезный Бах, нахмурил брови,

остановив меня на полуслове.

Ну что ж, ещё успеем поболтать.

Я помню: Лютерштрассе, 35...

 

Прощай, мой добрый Бах! Прощай. Прощай.

Забудешь ты, но ты не забывай.

Увидимся поди, дай только срок.

Пока, маэстро Бах – маэстро бог!

 

Уходит Бах. И белый свет не мил.
Поговорили. Недоговорил.
Ушел. Но продолжают разговор
прелюдия и фуга си минор...

 

17-19 октября 2015