Юрий
Лифшиц

Предуведомление для возможных читателей

 

Если верить Платону, Сократ не любил книг, и, похоже, верному ученику Сократа верить можно, поскольку его учитель книг действительно не писал. Не потому что был неграмотным, а из принципа. Дескать, всякая книга вызывает сплошные вопросы, а спросить не у кого, поскольку автор либо далеко, либо давно умер и «пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки». При чем тут Соловки, автор настоящего текста не постигает, но на своем собственном опыте зная привязчивый характер «Мастера и Маргариты», уже ничему не удивляется.

В случае же с нижеизложенным опусом автор пока еще жив, и ежели что не так, читатель всегда может прибегнуть к крайним мерам. Нет, речь не идет «об выпить хорошую стопку водки», и не «об дать ... по морде» автору. (Это цитата из другого автора, но пусть себе стоит, ибо давно хотелось). То есть читатель может отложить чтение в самом его начале, в середине, в конце и вообще где угодно или, на всякий пожарный, вообще его не начинать, а то не ровен час, мало ли что, где тонко – там и рвется, не приведи Господи, вот тебе, бабушка, и Юрьев день и т.д. и т.п.

Все нижеприведенное составлено под тем углом зрения, где автор обретается до сих пор. Это его, автора, собственный, особенный, самоличный, персональный, единственный и неповторимый, обаятельный и привлекательный, прекрасный и удивительный, лучший из всех возможных – угол зрения. Он обживался автором чуть более пяти лет, автору в нем уютно, тепло, светло, под рукой книги, компьютер, интернет, хлеб да соль, и мухи не кусают. Но авторский угол зрения ни в коей мере не заменяет и не отменяет другие углы зрения, тоже в массе своей лучшие из всех возможных для их персональных обладателей.

Итак, плоды пятилетнего авторского ничегонеделания перед читателем, и если он желает понять автора, то ему предстоит принять к сведению следующие соображения:

1. автор ни в коем случае не стремился исчерпать все интерпретаторские возможности, имеющиеся в громадном арсенале наблюдаемого им произведения;

2. каждый свой довод автор пытался подкрепить и подкрепил цитатами из произведения;

3. автор, по мере возможности, оснастил свой текст интеллигентскими оговорками вроде «с моей точки зрения», «как мне представляется», «если принять во внимание», «возможно», «кажется» и т.п., отвергающие возможный упрек в сторону автора о категоричности его высказываний, тем более что они на самом деле категоричны, но вызваны отнюдь не категоричностью автора, а его авторским стилем, принятым в ниженазванном опусе;

4. автор, по мере своих скромных сил, привлек возможный для него контекст, способный прояснить ситуацию с произведением;

5. на протяжении всего текста автор применяет некоторый прием, заключающийся в том, что, высказав определенное суждение, предлагает читателю рассмотреть его более подробным образом несколько позже, тем самым возвращаясь к уже сказанному, но с помощью более широких обобщений;

6. автор ни в коем случае не хотел травмировать психику читателя своим, мягко говоря, нестандартным взглядом на все без исключения персонажи, фигурирующие в произведении, а также и на автора этого произведения;

7. автор... в общем, как сказано в одном широко известном первоисточнике, «еже писахъ – писахъ», тем более что эти слова произнес о Царе Иудейском тот самый «сын короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы», «жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат», который «в белом плаще с кровавым подбоем...» и далее по тексту.

Короче говоря, раз уж в предуведомление, опять же помимо воли автора, снова вторглись «Мастер и Маргарита», стало быть, оно окончено, и читатель может переходить к просмотру опуса «Рукописи горят, или Роман о предателях». Или не переходить. Ибо вольному – воля, спасенному – рай.

 

Автор

 

Содержание

 

1. Вступление

2. Время действия романа

3. Второ– и третьестепенные персонажи

4. Маргарита и её роль

5. Мастер и его роман

6. Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри

7. Воланд и его подручные черти

8. Чем заканчивается роман

9. Предатели

10. Свет и покой

11. Рукописи горят!

12. Заключение

 

Приложение

 

Небесная вечеря. Апокрифическая поэма

Stanza macabre, или мастер и Маргарита. Венок сонетов

 

Список использованной литературы

 

Испытаем, братия, стихи наши без трусости.

Вечный огонь беспощаден и свят.

Хорошо горят гениальные рукописи.

Плохие рукописи не горят.

Пётр Вегин. Главный эксперимент Хлебникова

 

 

1. Вступление

 

«Мастер и Маргарита» – произведение яркое, глубокое, мощное, страшное, страстное, непредсказуемое, обоюдоострое, взрывоопасное. Оно либо раз и навсегда отторгает от себя читателя, либо бесконечно захватывает – и тоже навсегда. Увлечься им – означает раствориться в нем, пропасть и едва ли не а всю жизнь. Говорю это по собственному опыту: меня роман М.А.Булгакова не отпускает вот уже тридцать с лишним лет.

За это время возникло немало вопросов, и чем дольше я вчитывался в роман, тем больше их появлялось. Почему, к примеру, из целого арсенала дьявольских имен Булгаков избрал практически никому не известное – Воланд? Зачем Воланд явился в Москву со своей адской шпаной? Почему председатель правления литературной организации Берлиоз и главврач психиатрической клиники Стравинский носят композиторские фамилии? Почему Иешуа Га-Ноцри разительно отличается от евангельского Иисуса Христа? То, что отличается, было видно еще при первом прочтении, но, подчеркиваю, – почему? Почему в квартирах, разрушаемых Маргаритой, не оказалось ни единой живой души? Почему все женщины на балу у сатаны обнажены? Почему силы добра находятся в каком-то странно зависимом, подчиненном положении по отношению к силам зла? Что или кого считает истинным злом и подлинными злодеями автор романа? Хорошо или плохо заканчивается роман? Чем он вообще заканчивается? Почему из романа в романе о Понтии Пилате на свет Божий вышли всего четыре главы? И т.д. и т.п. Конечно, имеется соблазн объяснить все некоторой незавершенностью романа, ибо автор не успел собственноручно его отредактировать. Однако незавершенность не отменяет истолкований. Мало ли в литературе незаконченных произведений, но даже их незаконченность или фрагментарность используется литературоведами как неплохая возможность для интерпретаций.

В своих размышлениях о романе я намерен исходить из следующей методологии: раз за разом ставить перед собой совершенно детские вопросы, подобные приведенным выше. Буду опираться в основном на текст канонической версии романа, изредка прибегая к его черновым редакциям. В подавляющем большинстве случаев именно окончательная редактура является последней волей автора, хотя по отношению к советским писателям или, точнее, русским писателям, творившим при Советах, это не всегда верно. Тогдашние авторы составляли романы или повести, зачастую имея в виду генеральную линию партии, или, сочинив, правили текст в соответствии с нею. Достаточно вспомнить хотя бы А.А.Фадеева, изуродовавшего «Молодую гвардию» по указке Сталина. Но Булгаков, в годы написания «Мастера и Маргариты» находившийся на обочине литературного процесса, все-таки не чета тогдашнему руководителю Союза писателей СССР. Михаил Афанасьевич писал роман секретно и осуществлял его правку, как мне думается, в основном исходя из творческих соображений, а не из требований тогдашней политической конъюнктуры. (Кое в чем и из конъюнктуры, но об этом ниже).

Так, в редакции романа от 1928-29 гг. Воланд в ходе разговора на Патриарших прудах с писателями чертит изображение Христа на песке и, предварительно обозвав поэта Бездомного «интеллигентом», предлагает тому наступить на портрет ногой. «Иванушкин сапог ... взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью». Эта сцена, впоследствии вычеркнутая из текста, на мой взгляд, чересчур прямолинейна, картинна и художественно неубедительна. Это очень хорошо доказывает фильм Юрия Кары, эффекта ради принудившего Воланда чертить на асфальте фосфоресцирующий лик Спасителя. И далеко не случайно автор «Мастера и Маргариты» обошелся без этого вычурного эпизода в окончательном варианте романа.

Или взять дневниковую запись от 12 октября 1933 г. Е.С.Булгаковой, супруги писателя: «Утром звонок Оли: арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорят, за какие-то сатирические басни. Миша нахмурился... Ночью М.А. сжег часть своего романа». Что именно было сожжено, остается только догадываться, возможно, как предполагают исследователи, в огне погибли некоторые страницы с описанием «бала при свечах», куда, по воле автора, возможно, были приглашены политически неблагонадежные, с точки зрения властей, гости. Так или иначе, я думаю, уничтоженный текст едва ли значительно повлиял на концепцию романа, а если Воланда посетили Гитлер и Ленин, как это показано в том же фильме Кары, то художественная несостоятельность такого рода сближений очевидна и без комментариев.

Иными словами, желание автора «Дописать раньше, чем умереть» вполне осуществилось, а если в тексте и есть какие-то мелкие недочеты или шероховатости, то на идеологию романа и на его цельность это не особо влияет.

Свои цели и задачи (далеко не все) я формулирую следующим образом. В ходе последующего изложения мне хотелось бы показать, что:

1. подлинный смысл романа заключается не совсем в том, о чем в нем говорится напрямую;

2. автор надеялся напечатать роман при жизни;

3. рукописи горят.

Прочие неупомянутые здесь задачи и цели проявятся (очень на это надеюсь) по мере разворачивания текущего текста.

 

2. Время действия романа

 

С датировкой ершалаимских сцен, если верить многочисленным истолкователям, особых проблем нет. Финал земных деяний Иешуа Га-Ноцри происходит накануне иудейской Пасхи и в следующую за нею ночь, то есть 14-15 нисана по древнееврейскому календарю, об этом прямо сказано во 2-й главе. По мнению многих литературоведов, все новозаветные события в романе приходятся на начало апреля 29 или 30 года н. э.

А вот по поводу времени действия московских эпизодов поразмышлять есть о чем, хотя и здесь литературоведы потрудились основательно, и их выводы заслуживают доверия. Называется определенный день прибытия Воланда сотоварищи в столицу: 1 мая 1929 года. На эту дату в том году приходилась православная Пасха; в первый же день мая пролетарии всех стран мира, как обычно, солидарно строятся в ряды; международное сообщество ведьм, как водится, учиняет Вальпургиеву ночь на Брокенской горе. История подлинно существовавшей Фриды Келлер, фигурирующей в тексте под собственным именем, тоже говорит в пользу 1929 года. Фрида родила мальчика в 1899 году, задушила его в 5-летнем возрасте, а по Булгакову – сразу после рождения младенца. Ей уже в течение 30 лет каждое утро аккуратно подают орудие убийства. («К ней камеристка приставлена ... и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Как она проснется, так он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не помогает».) Плюсуем 1899 год и 30 лет – получаем искомый 1929.

В «Евангелии от Воланда» (одно из предварительных заглавий романа) Иешуа сокрушается:

– Добрые свидетели ... все до ужаса перепутали, что я говорил ... И думаю, что тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной.

В основной версии «Мастера и Маргариты» точное число лет заменено расплывчатой формулировкой:

– Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время.

Но дела это не меняет, исследователям есть за что зацепиться, датируя современную составляющую «Мастера и Маргариты», а именно – 1929 г., хотя, мне думается, год прибытия сатаны в столицу не имеет существенного значения, потому что к реальным событиям, неважно в каком году происходившим – в советское время или в новозаветные времена, – роман практически не имеет отношения.

В книге Булгакова предостаточно анахронизмов, никак не стыкующихся с 1929 годом. Торгсин или Торговый синдикат для торговли с иностранцами существовал с января 1931 г. по январь 1936 г. («Примерно через четверть часа после начала пожара на Садовой, у зеркальных дверей Торгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом костюме и с ним черный крупный кот».) Первая ветка троллейбуса была пущена в Москве только в ноябре 1933 г., по Арбату – в декабре 1934. («Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в троллейбусе, Маргарита Николаевна ехала по Арбату...».) А I съезд архитекторов открылся в Москве аж в июне 1937 г.:

– Чем буду потчевать? – спрашивает гаеров Бегемота и Коровьева-Фагота ресторанный пират Арчибальд Арчибальдович. – Балычок имею особенный... у архитекторского съезда оторвал...

Булгаков либо не придавал этим и прочим временны́м несообразностям никакого значения, либо не успел отшлифовать его, привести к единому знаменателю то, что нынче вызывает разноголосицу мнений, либо слишком полагался на свою память, каковая даже у талантливых писателей не всегда бывает совершенной. Следует или не следует в таких случаях полагаться на указания автора? Трудно сказать. Рассуждая об этом предмете, необходимо, по-видимому, обратить внимание не только на них, но и на психологию действующих лиц, достоверность их поведенческих установок, общую атмосферу времени, воспроизведенные в тексте. И здесь можно обнаружить немало любопытного.

На мой взгляд, персонажи «Мастера и Маргариты» существуют в условиях зрелого НЭПа, эпохе относительной свободы личности в СССР, определенного плюрализма мнений и способов производства. Ни о каких массовых репрессиях говорить не приходится, советские люди по возможности (у кого они какие) живут в собственное удовольствие, воруют, используют служебное положение (у кого оно есть), заводят любовников и любовниц, пьют горькую и пр. Правда, в 1919 году, по инициативе чекистов, были организованы северные лагеря, где политзаключенные и люмпен-пролетарии должны были исправляться с помощью тяжелого подневольного труда. А в 1923 году особисты учредили Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), и это обстоятельство находит отражение в романе:

– Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! – совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.

И все же в те годы посадки не носят массового характера. В 1928 году количество заключенных во всей системе УСЛОНа составляло 21900 человек, в следующем году великого перелома – 65000. И хотя тенденция налицо, в годы НЭПа Сталину не до закручивания гаек, не до литературы и не до «инженеров человеческих душ». Для будущего вождя народов это период острейшей внутриполитической борьбы – за место под солнцем, за власть, наконец, за существование. Ведь, устройся на советском троне Троцкий, уже Сталину пришлось бы удирать, скажем, в Мексику, кропать обличительные опусы о стране победившего социализма и трястись за свою жизнь, опасаясь возмездия в виде смертельного удара топором.

Пора НЭПа была относительно вегетарианской (так говорила А.А.Ахматова о пресловутой хрущевской оттепели). Об этом свидетельствуют факты биографии самого Булгакова. С 1922 по 1926 год в московской газете «Гудок», с которой начал свою столичную литературную деятельность Михаил Афанасьевич, напечатано более 120 его репортажей, очерков и фельетонов. В 1923 году Булгаков вступает во Всероссийский Союз писателей, в 1924 году – публикует роман «Белая гвардия», в 1925 году – сборник сатирических рассказов «Дьяволиада», с 1926 по 1929 гг. его любит Сталин, пьесы будущего автора «Мастера и Маргариты» с успехом идут на лучших сценических площадках столицы: «Дни Турбиных» – во МХАТе, «Багровый остров» – в Московском Камерном театре, «Зойкина квартира» – в Театре им. Вахтангова, причем последняя была написана автором по прямому заказу вахтанговцев, коим требовался лёгкий водевиль «на современную НЭПовскую тему». А запретили спектакль... 17 марта 1929 года «за искажение советской действительности». В этом же году Булгаков и взялся за свой самый загадочный роман, принесший ему мировую, но увы, всего лишь посмертную славу.

Тогдашний булгаковский бум происходил под резкую критику сочинений писателя. «Произведя анализ моих альбомов вырезок, – пишет Булгаков Правительству СССР 28 марта 1930 г., – я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных – было 3, враждебно-ругательных – 298». Так, поэт Безыменский назвал писателя «новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы». Не стеснялись в выражениях и прочие критики и писатели, говоря о Булгакове как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей». Откровенно издевался над Булгаковым В.В.Маяковский, например, в своей феерической комедии «Клоп»:

П р о ф е с с о р

 

Товарищ Березкина, вы стали жить воспоминаниями и заговорили непонятным языком. Сплошной словарь умерших слов. Что такое «буза»? (Ищет в словаре.) Буза... Буза... Буза... Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков... Буза – это род деятельности людей, которые мешали всякому роду деятельности...

 

Но это не мешало, как видим, ни творчеству Булгакова, ни его личной жизни: в 1925 году он женится на Л.Е.Белозерской, в 1929 знакомится со своей будущей третьей женой Е.С.Булгаковой (урождённой Нюренберг, в первом браке – Неёловой, во втором – Шиловской). И только в 1930 г. от Булгакова окончательно отворачивается и фортуна, и Сталин, раз 16-17 с удовольствием посмотревший во МХАТе «Дни Турбиных».

В романе время соответствует, я полагаю, годам с 1925 по 1928. Граждане СССР – поэт Бездомный и писатель Берлиоз – запросто, у всех на виду, разговаривают с иностранцем, кем бы он ни оказался впоследствии, а не шарахаются от него, как это произошло бы несколькими годами позже. Милиции и вообще органов никто особенно не боится, все к ним охотно обращаются, особенно в критических ситуациях, требуя «бронированную камеру» плюс «вооруженную охрану». Кое-кого арестовывают, не без этого, но в основном по делу шайки «гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющих своим искусством». Никто не погибает в тюрьмах и лагерях, то есть, как мрачно шутили в годы репрессий, естественной смертью. В 15-й главе советских нэпманов и чиновников уговаривают – и только! – сдать золото и валюту, кормят в перерывах между «представлениями», а рыжий бородач сокрушается о «бойцовых гусях в Лианозове». Аннушку, пытавшуюся «вручить кассирше в универмаге на Арбате десятидолларовую бумажку», не только не посадили, но и отправили восвояси, поскольку она «порядком всем надоела». Да и приличный кусок из романа мастера о Понтии Пилате все-таки был опубликован, чего бы нипочем не произошло в постнэповскую эпоху. («Помню, помню этот проклятый вкладной лист в газету, – бормотал гость, рисуя двумя пальцами рук в воздухе газетный лист, и Иван догадался из дальнейших путаных фраз, что ... редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером».)

Вскоре, правда, последовали исполненные злобы и несправедливой критики статьи о вышедшем фрагменте: «Враг под крылом редактора» Аримана; Латунского, предполагавшего «ударить, и крепко ударить по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить ... ее в печать»; и «Воинствующий старообрядец» Лавровича. Но даже после доноса Алоизия Могарыча о том, что мастер «хранит у себя нелегальную литературу», писатель не был арестован, остался жив, а только спятил от переживаний. Но это уже зависит от индивидуальности автора. Мыслимо ли все это представить вне более-менее благополучного в отношении ежовых рукавиц НЭПа, окончательно изничтоженного 11 октября 1931 года постановлением о полном запрете частной торговли в СССР? Если же в романе на самом деле 1929 год (или какой-то другой из 20-х), то он особый, булгаковский, мастеромаргаритный, представленный в весьма облегченном варианте, без лагерей и тюрем, с анахронизмами по обе стороны от этой почти узаконенной интерпретаторами даты.

Режиссер В.Бортко, поместивший действие «Мастера и Маргариты» в средневековый сталинизм, с моей точки зрения, совершил серьезный просчет, и это во многом предопределило – по крайней мере, для меня, – провал его фильма. Причем не только в фактологическом аспекте, но прежде всего – в художественном. Персонажи, сочиненные режиссером, получились лишними и нежизнеспособными, произносящими явно не свои речи, не соответствующие не только тексту, но и контексту булгаковского романа.

 

3. Второ- и третьестепенные персонажи

 

Сперва поговорим о московских эпизодах романа, на страницах которого располагается масса действующих и бездействующих лиц. Начнем с Аннушки, ведь это она «уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила», и всем очень хорошо «было известно, что где бы ни находилась или ни появлялась она – тотчас же в этом месте начинался скандал, и кроме того, что она носила прозвище “Чума”». Этой даме из квартиры №48, живущей в непосредственной близости от «нехорошей квартирки», ближе к финалу романа довелось найти потерянный Маргаритой подарок Воланда, и в ее голове тут же «образовалась вьюга»:

– Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!.. К племяннику? Или распилить ее на куски... Камушки-то можно выковырять...

Автору скетчей Хустову в разговоре со Степой Лиходеевым дает характеристику сам Воланд:

– Достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он – сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.

Степан Богданович ничем не лучше, если не хуже. Его, в свою очередь, аттестуют присные Воланда, «во множественном числе говоря о Степе»:

– Вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут.

Вот Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома №302-бис, взяточник и растратчик. Неслучайно именно ему в портфель самостийно вползает пачка коровьевских банкнот. И слова Воланда о Босом «он выжига и плут» подтверждает чистосердечная автохарактеристика самого Никанора Ивановича, воспоследовавшая чуть позже:

– Господь меня наказует за скверну мою. ... Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало.

Будучи притянут к Иисусу, председатель жилтоварищества, не обинуясь, сдает заодно и своих сослуживцев:

– Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домоуправлении.

Администратор Варьете Варенуха вроде ничем нехорошим на страницах «Мастера и Маргариты» не отмечен, но зачем же было хамить и лгать по телефону? В глазах нечистой силы, якобы привыкшей к исключительно жантильному обращению, хамство – тоже преступление, за что и был Иван Савельевич на некоторое время превращен в упыря.

Финдиректор Варьете Римский тоже как будто ничего худого не сказал и не сделал, однако и его напугали до смерти, что называется, до кучи, и неизвестно, чем бы все кончилось, не запой неподалеку от ристалища московский петух.

«Хорошо знакомый всей Москве конферансье Жорж Бенгальский» за вранье и болтовню был наказан временным усекновением головы, хотя для Воланда и его креатуры неприкрытая ложь и непрерывная болтовня – естественное состояние, и об этом я еще буду говорить. Впрочем, и Булгаков не удержался определить подручных Воланда как «надувало Фагот ... и наглый котяра Бегемот».

Аркадию Аполлоновичу Семплеярову тоже поделом, ибо вместо заседания акустической комиссии московских театров, председателем которой состоит, он отправился в гости к своей возлюбленной, «артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов». Стало быть, Аркадий Аполлонович пострадал за любвеобильность, поскольку, кроме супруги и Милицы Покобатько, ему для тех же целей служит безымянная молодая родственница, пару раз врезавшая ему зонтиком по голове во время сеанса черной магии в театре Варьете.

Под личиной Сергея Герардовича Дунчиля, по словам артиста из сна Никанора Ивановича, «скрывается жадный паук и поразительный охмуряло и врун». Слова конферансье очень похожи на правду, поскольку Дунчиль прятал валюту и драгоценности «в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс».

Максимилиан Андреевич Поплавский, не слишком расстроенный гибелью своего дяди Берлиоза, прибыл в Москву предъявить права на освободившуюся жилплощадь, но получил форменный отлуп от Азазелло:

– Возвращайся немедленно в Киев ... сиди там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно?

Засим «экономист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице» получил страшный удар жареной курицей по шее, мигом все понял и отбыл на место непосредственного проживания.

Андрей Фокич Соков, буфетчик в Варьете, заявился в квартиру №50 ради восстановления попранной справедливости в виде ста девяти рублей, превратившихся в «резаную бумагу» после представления. Ведь он – человек бедный, а «двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах ... и ... двести золотых десяток», разумеется, «не сумма». Сколотил свое несерьезное, по меркам Воланда, состояние Андрей Фокич, видимо, продавая зрителям Варьете «осетрину второй свежести» и «брынзу зеленого цвета» и понуждая «неопрятную девушку» в своем буфете подливать «из ведра в ... громадный самовар сырую воду». Буфетчик Соков непременно скончается «от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате» и тем самым в точности подтвердит диагноз Воланда:

– Что-то ... недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих.

С другой стороны, «среди лиц, садившихся» с князем тьмы «за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!». И это абсолютная правда: кого-кого, а подлецов в романе Булгакова хватает.

Не имеющий фамилии Николай Иванович благодаря расшалившейся Наташе, горничной Маргариты, «провел ... ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства ... (боров)», в подтверждение чего выправил себе соответствующий документ без числа, потому что, по словам кота Бегемота, «с числом бумага станет недействительной», ибо «уплочено».

Барон Майгель, «наушник и шпион», сам напросился в гости к Воланду «с целью подсмотреть и подслушать все, что можно» и поплатился за это, став сырьем для кровавой сатанинской мессы.

Алоизия Могарыча, донесшего на мастера, тоже не миновала карающая длань бесовского синклита, посетившего Москву. «Шипение разъяренной кошки послышалось в комнате, и Маргарита, завывая:

– Знай ведьму, знай! – вцепилась в лицо Алоизия Могарыча ногтями».

Алоизий понравился мастеру тем, что имел «сюрприз в своем ящике», но, видимо, сюрприз ябедника состоял в его исключительной приспособляемости к обстоятельствам жизни, ибо его не взяли даже черти, не говоря уже о людях.

Под стать этим и другим персонажам, обладающим хотя бы какими-то именами и фамилиями и не имеющим оснований считаться более-менее порядочными людьми, присутствует в романе и большая группа безымянных лиц, пришедших на представление в Варьете и не отличающихся особенной нравственностью. Конечно, «квартирный вопрос ... испортил их», поэтому, наверное, они жадны, глупы, ничтожны, подлы, думают только о хлебе насущном и добывают его, исключительно строя пакости друг другу.

– Неужели среди москвичей есть мошенники? – спрашивает Воланд буфетчика Сокова.

Да как же им не быть! Едва ли не каждый первый, если верить тексту романа.

Кое-кого, впрочем, Булгаков пощадил, надо полагать, из былой профессиональной солидарности. Это врачи – Александр Николаевич Стравинский и профессора Кузьмин и Буре. Правда, Кузьмину автор малость подкузьмил с «паскудным воробушком» и сестрой милосердия, имеющей рот совершенно «мужской, кривой, до ушей, с одним клыком», явно похожий на рот Азазелло, но, возможно, здесь речь идет о каком-то почти дружеском сведении старинных счетов между коллегами. Музыкальная фамилия психиатра Стравинского в данном случае подчеркивает его врачебный талант и недюжинный профессионализм.

Писатели из МАССОЛИТа, упомянутые в романе, ничем не лучше тех, для кого они пишут. Но сперва надо сказать пару слов о самом МАССОЛИТе, одной из крупнейших, как сказано в романе, московских литературных ассоциаций. Традиционная расшифровка этой аббревиатуры исчерпывается двумя словами – МАССОвая ЛИТература. Однако иные бедовые истолкователи трактуют МАССОЛИТ как МАСонский СОюз ЛИТераторов. Ущербность такой интерпретации очевидна, поэтому не будем на ней задерживаться. Скорее масоном можно счесть как раз мастера, ибо члены масонских лож имели такие должности, степени или символические градусы, как Ученик, Подмастерье, Мастер и пр. Возможно, именно поэтому мастер в конце романа прощается с Иваном Бездомным как со своим учеником. Но на этой версии я не настаиваю.

Масса писателей, хотя и подразделяется на персоналии, выглядит и ведет себя именно как безликая масса, с идентичными помыслами и желаниями отнюдь не творческого характера. Писательская организация размещается в Грибоедове, названном так вследствие того, что «будто бы некогда им владела тетка писателя Александра Сергеевича Грибоедова». В этом доме нашли себе приют: «Рыбно-дачная секция», «Однодневная творческая путевка. Обращаться к М. В. Подложной», «Перелыгино» (речь идет о Переделкино, дачном литераторском поселке, куда стремились попасть все без исключения советские писарчуки), «Запись в очередь на бумагу у Поклевкиной», «Касса», «Личные расчеты скетчистов», «Полнообъемные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)» и, само собой разумеется, «Квартирный вопрос», и в эту дверь «ежесекундно ломился народ». (Не этот ли «народ», испорченный, по словам Воланда, квартирным вопросом, в том или ином составе отправился на представление в Варьете?)

Даже при беглом взгляде на кабинетные вывески понятно: творчеством в Грибоедове и не пахнет. Все так называемые писатели обуреваемы иными эмоциями: стяжательством, рвачеством, желанием что-нибудь получить, как сейчас говорят, на халяву. Один выбивает деньги на «однодневную творческую путевку» (что можно сочинить за один день?); другой рвется на государственный кошт прожить, скажем, в Ялте от двух недель до целого года (в прошлые времена писатели разъезжали по стране и миру за свой счет); третьи пытаются получить дармовую бумагу и пр. «Всякий посетитель, – пишет Булгаков, – если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам – членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом».

Самому автору «Мастера и Маргариты» льготы от функционирующего в прошлом Союза советских писателей были заказаны, потому, быть может, писатель и не удержался от столь резкой оценки членов этой организации. В издевательском пассаже, приведенном выше, очень точно расставлены акценты: как раз талантом литераторы из «Мастера и Маргариты» обделены. Они все сплошь бездарны, завистливы, корыстны. На это указывает, скажем, эпизод с поэтом Рюхиным. И дело даже не в словах о нем Ивана Бездомного:

– Типичный кулачок по своей психологии ... и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария.

Вот как Рюхин говорит о самом себе: «Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи», – стало быть, бездарный. Вот что – о чугунном человеке (Пушкине): «Но что он сделал? ... Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою...»? Не понимаю!.. Повезло, повезло ... стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие... – значит, завистливый. И по приезде обратно в Грибоедов:

– Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне... – выходит, корыстный: я тебе помог сплавить Бездомного – расплачивайся, пират!

Примерно то же самое, судя по говорящим фамилиям и именам, можно сказать и о беллетристе Бескудникове, поэте Двубратском, авторе батальных морских рассказов Настасье Лукинишне Непременовой (псевдоним «Штурман Жорж»), новеллисте Иерониме Поприхине, критике Абабкове, Глухареве-сценаристе, маленьком Денискине, Кванте, литераторе Желдыбине, поэтессе Тамаре Полумесяц, Жуколове-романисте, Чердакчи, красавице архитекторе Семейкиной-Галл, писателе Иоганне из Кронштадта, режиссере Вите Куфтике из Ростова, виднейших представителях поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианове, Богохульском, Сладком, Шпичкине, Адельфине Буздяк и других. (Иные истолкователи романа пытаются найти его персонажам реальные прототипы. Скажем, тот же Сашка Рюхин – предположительно популярный в те годы поэт Александр Жаров или Владимир Маяковский. Но параллели такого рода не входят в мою интерпретаторскую задачу.) Никаких текстов автор не приводит, о бездарности литераторов говорят, повторяю, их имена и их поведение, например, всеобщая пьянка в грибоедовском ресторане и следующая за ней коллективная пляска под разудалый фокстрот «Аллилуйя». Руководит (руководил) всем этим единообразным сообществом «не композитор» Михаил Берлиоз, и пару слов о нем я еще скажу.

Если попристальней всмотреться в текст романа, становится понятно, кто именно там предстает подлинным носителем зла, его воплощением, адовым отродьем, сеятелем неразумного, недоброго, невечного. Это – писатели, поэты, критики, сценаристы, «штукари из Варьете», работники зрелищной комиссии и пр. Это они не давали хода мастеру, пытавшемуся донести откровение о Понтии Пилате до широкого советского читателя; это они, щелкоперы и бумагомараки, травили мастера, безымянного автора романа в романе, чудовищными по своей глупости, невежеству и подлости статьями; это они, литераторы, довели его до сумасшествия, выхолостили разум, опустошили душу, довели до смерти. Не государство, не милиция, не органы госбезопасности, не партийные организации (об этих советских институтах Булгаков не говорит худого слова), а графоманы-литераторы, шире – интеллигенция, естественно, гнилая, бесплодная, жадная, бессовестная, безбожная, основавшая, если верить роману, своего рода секту, государство в государстве (разделившегося в самом себе?) и пользующаяся в результате этого водораздела неслыханными благами. Таких писателишек, таких жалких и ничтожных людишек и не жалко вовсе. Поэтому над ними всячески глумится и издевается бесовская босота и примкнувшая к ней Маргарита, сокрушившая пару квартир в доме Драмлита.

О Коровьеве-Фаготе, коте Бегемоте, Азазелло, Гелле и Абадонне говорить отдельно от Воланда не имеет смысла. Эти персонажи – производные от князя тьмы, и воспринимать их следует как одно с ним целое. О нем же – речь впереди.

Перехожу к ершалаимским эпизодам романа. По воле Булгакова, в «Мастере и Маргарите» всего несколько евангельских глав, поэтому трудно с достаточной степенью уверенности говорить, какие действующие лица там первого плана, какие второго или третьего. Придется кое в чем полагаться на интуицию.

Если верить Иешуа Га-Ноцри, «злых людей нет на свете», надо только с ними поговорить по-человечески. Например, с Марком Крысобоем, «холодным и убежденным палачом», как выразился о нем прокуратор Иудеи Понтий Пилат, а ему ли не знать своих людей. Или первосвященником и жестоким фанатиком Каифой, недрожавшей рукой отправляющем на смерть «бродячего философа и врача»:

– Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим.

Каифа убежден: никакой убийца и мятежник не причинит столько вреда иудейской общине, сколько человек, чьи идеологические установки расходятся с общепризнанными, особенно по такому деструктивному вопросу, как социальная справедливость.

Впрочем, как минимум три персонажа переговорили с Иешуа, но как по-разному подействовала на них его проповедь!

Иуда из Кириафа, «очень добрый и любознательный человек» попросил Иешуа «высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал». Еще бы! Га-Ноцри мог говорить о чем угодно, и это было бы оставлено без внимания шпионами прокуратора, но здесь доверчивость «юродивого» сыграла с ним злую шутку: его размышления о государственной власти оказались государственным преступлением, и этим умело воспользовался «добрый человек» Иуда. Он зазвал Иешуа к себе в дом, хитро расспросил и предал, ибо намеревался предать изначально. О загробной судьбе предателя в романе не говорится.

Левий Матвей, мытарь, пообщавшись с Иешуа, сперва воспринял в штыки слова Га-Ноцри, назвал того собакой, а потом «бросил деньги на дорогу», уверовал в него, принялся ходить за ним по пятам, записывать его «логии», составлять из них «хартию», в результате стал его сподвижником, приближенным, выразителем его воли. Левий, само собой, тоже «добрый человек», но и он небезупречен и повинен не только в том, что неверно интерпретирует речи своего обожаемого учителя:

– Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся, – говорит Иешуа. – Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил.

Виноват Левий прежде всего в хуле на Бога, которую исторг по прошествии четырех часов с момента распятия Га-Ноцри:

– Проклинаю тебя, бог!

Осипшим голосом Левий Матвей кричал о том, что «убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен».

– Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.

Наконец, Понтий Пилат оказался так, серединка на половинку: идеями «юродивого» вроде бы проникся, в чем-то поверил ему и даже отомстил предателю Иуде за предательство.

– Иуду этой ночью уже зарезали, – сообщает Пилат Левию Матвею. – Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я.

Из трусости прокуратор утвердил «пророку» смертный приговор, вынесенный Малым Синедрионом, за что и мучился раскаянием «двенадцать тысяч лун». Тем не менее Понтий Пилат, один из самых главных предателей, населяющих книгу Булгакова, оказался именно тем, кого оправдывает безымянный мастер в своем романе, фигурирующем на страницах разбираемой мною фантасмагорической эпопеи.

Итак, три человека говорили с Иешуа Га-Ноцри и каждый отозвался на его речи по-разному, в соответствии со своими убеждениями, воспитанием, образованием, образом мысли и пр. Значит, Пилат все-таки был не слишком прав, приписав речам «юного бродячего юродивого» магическое действие на людей «Команде тайной службы было под страхом тяжкой кары запрещено о чем бы то ни было разговаривать с Иешуа или отвечать на какие-либо его вопросы»).

По-видимому, ошибался на сей счет и сам Га-Ноцри.

По поводу начальника римской службы безопасности Афрания можно оказаться в затруднении. Он выписан с такими любопытными подробностями, так естественно и ярко, что его нетрудно принять за одного из главных героев романа в романе, едва ли не сопоставимого с Пилатом. Афраний появляется еще в главе 2-й, где «прокуратор в затененной от солнца темными шторами комнате имел свидание с каким-то человеком, лицо которого было наполовину прикрыто капюшоном, хотя в комнате лучи солнца и не могли его беспокоить». Начальник тамошнего ершалаимского ОГПУ «был средних лет, с очень приятным округлым и опрятным лицом. ... Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия. ... в щелочках ... глаз светилось незлобное лукавство. Надо полагать, что гость прокуратора был склонен к юмору», кроме того, в глазах тамошнего особиста порой «светились добродушие и лукавый ум». Словом, приятный во всех отношениях человек даже по внешним данным, почти как в максиме главы ВЧК Ф.Э.Дзержинского: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Афраний все обо всем и обо всех знает, подхватывает каждое слово хозяина, ловко и быстро исполняет его волю, читает мысли Пилата:

– А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?

– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.

– Кто именно? – спросил Пилат.

– Простите, игемон! – воскликнул гость, – я не назвал? Га-Ноцри.

Афраний предугадывает желания прокуратора (в частности, насчет приглашения во дворец Левия Матвея), понимает даже его неявно выраженные намеки, например, о том, чтобы защитить Иуду из Кириафа, и блестяще защищает, с помощью своих агентов выманив предателя на природу и там зарезав его («чистые руки»!).

Булгаков даже соотносит Афрания с самим Архимедом. По преданию, гениальный греческий ученый и изобретатель, чье имя стало нарицательным, был убит во время штурма Сиракуз, когда он, не обращая внимания на битву, сидел на пороге своего домика и размышлял над чертежом, нарисованным им прутиком прямо на песке. Вот и Афраний или, по тексту «тот человек в капюшоне поместился недалеко от столбов на трехногом табурете и сидел в благодушной неподвижности, изредка, впрочем, от скуки прутиком расковыривая песок».

С другой стороны, Архимед накануне смерти углубился в поиски какой-то механической истины, а булгаковский герой скучал, наблюдая за казнью Иешуа Га-Ноцри, – действительно малоинтересное занятие для человека, благополучно пережившего и, вероятно, запротоколировавшего не одно распятие в ненавистном, по мнению прокуратора, городе Ершалаиме.

Афраний идеален, насколько может быть таковым рыцарь плаща и кинжала (в данном случае это выражение подходит буквально), держащий на жалованье ершалаимских дам нетяжелого поведения вроде Низы и профессиональных соглядатаев и убийц. Автор не жалеет светлых красок, живописуя начальника тайной полиции, тот представлен в книге с большим уважением (к его нелегкому труду?), почти с любовью. Зачем такой персонаж понадобился автору, чем любопытен Афраний, помимо той роли, какую он исполняет в романе по воле автора, об этом разговор впереди. А пока всего лишь пара замечаний.

Подручный Понтия Пилата являет собой качественно иной тип героя, отличный от того, к какому принадлежат почти все значимые действующие лица «Мастера и Маргариты». И вот в каком аспекте. Он не говорит ничего лишнего, не болтает без повода, как это позволяют себе абсолютно все персонажи романа, а будучи о чем-либо спрошен, отвечает быстро, точно, по существу и только на поставленные вопросы. Поистине он – человек слова и дела, как бы ни двусмысленно это звучало с исторической точки зрения. Он профессионален и, похоже, некорыстолюбив – в отличие от прочих, но и, конечно, не бессребреник: если и берет деньги от Пилата, то исключительно как плату за свою работу. Да, он служит двуличному и лицемерному повелителю; да, он ради низких целей не гнушается низменных средств; но он тут вроде бы и ни при чем – работа такая. Сам по себе Афраний очень хорош, нехорошо его ремесло – само по себе.

Если говорить об эволюциях персонажей, воплотившегося из ершалаимских времен в некоторое свое подобие в московских эпизодах романа, соблазнительно было бы представить Афрания – идеального особиста – растворившимся в органах советской госбезопасности, и, мне думается, эта версия не так уж далека от истины. А «наушник и шпион» барон Майгель (советский Иуда) слишком ничтожен, чтобы считать его преемником «всевидящего ока» при Понтии Пилате.

Своеобразным действующим лицом романа является толпа, переходящая из одного пространственно-временного континуума и онтологически-мистического конгломерата в другой и третий. В ершалаимской массе, смущенной Иешуа, отличить его сторонников от противников невозможно («И прокуратор услыхал опять как бы шум моря, подкатывающего к самым стенам сада Ирода великого».)

Но, по-видимому, там имелись и те, и другие, и даже третьи. Я полагаю, новозаветный люд качественно разделился на: сочувствующих Га-Ноцри, но трусливых (группа Пилата); ненавистников Иешуа (группа Иуды); и беззаветно принявших его учение (группа Левия). Безусловно, вторых должно быть гораздо больше, однако падкий на кровавые зрелища народ почему-то расходится, когда Пилат объявляет о казни Иешуа Га-Ноцри. Можно подумать, наблюдать за мучительной смертью Вар-раввана добрым ершалаимцам было бы куда приятнее: «И толпа вернулась в город, ибо, действительно, ровно ничего интересного не было в этой казни, а там в городе уже шли приготовления к наступающему вечером великому празднику пасхи». Или охлосу хотелось поглазеть на унижение и, возможно, падение Синедриона, возглавляемого Каифой, если бы Пилат не струсил и послал на крест мятежника и убийцу вместо полубезумного проповедника?

Впрочем, если связать воедино начала и концы романа, в этой толпе можно вычленить кое-кого еще. Когда Понтий Пилат объявляет имя осужденного, ему кажется, «что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист». А в самом конце книги, «над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:

– Пора!! – раздался «резкий свист и хохот Бегемота» (в обоих случаях полужирный шрифт мой – Ю.Л.).

А перед этим тот же Бегемот и Коровьев-Фагот поочередно свистят, чтобы «пошутить, исключительно пошутить». Можно предположить, что новозаветные события, воспроизведенные в романе, происходили под неусыпным контролем нечистой силы, и это не так уж далеко от истины.

Остается сказать, что ершалаимская толпа переживает в романе своеобразную народную эволюцию, в сущности перерождаясь в советскую, которая приходит на другое, тоже, впрочем, отчасти кровавое зрелище – сеанс черной магии в Варьете, – хотя туда, возможно, явилась не трудящаяся зрительская масса, а представители элитарных слоев московского общества. Причем древняя толпа становится советской за вычетом потусторонней, состоящей из мертвого человеческого отребья, «тысяч висельников и убийц», собравшихся на самое чудовищное из возможных представлений – бал «при свечах» у сатаны.

 

4. Маргарита и ее роль

 

Из всех главных героев романа наиболее интересна (после Воланда) именно Маргарита, поэтому, естественно, начнем с дамы. Рассказывает о ней мастер Ивану Бездомному, своему будущему ученику, предварительно. Они встречаются в психиатрической клинике и вместе с тем в главе с красноречивым номером 13. Чуть раньше, в главе 11, описывающей «раздвоение Ивана», между ними происходит нечто вроде предварительного «диалога», когда «подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:

– Так кто же я такой выхожу в этом случае?

– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.

Но именно под сенью этого несчастливого числа 13, имеющего отношения к нечистой силе, Булгаков вводит в повествование мастера и Маргариту, накрепко связанных, как впоследствии узнаёт читатель, с дьяволом. Глава называется «Явление героя», герой, представая в ней самолично, представляет и героиню. «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы», – в первой фразе мастера возникает сама Маргарита, во второй упоминается нечистая сила:

– Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве.

Вообще в романе чрезвычайно много чертыхаются, причем не только люди, но и черти, в чьих устах «черт возьми» или «черт его знает» звучит довольно пикантно и двусмысленно. Но именно этого эффекта, похоже, добивался автор.

– Меня поразила не столько ее красота... – продолжает мастер, – сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! ... Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг ... понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину!

История любви, рассказанная Булгаковым, на самом деле не так уж удивительна: мало ли мужчин и женщин влюбляются друг в друга с первого взгляда. Странна до необычайности фраза, завершающая сей любовный пассаж: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!».

Сравнивая любовь с убийством, автор тем самым намекает на инфернальность чувства, овладевшего любовниками, и на их грядущую смерть от него, ведь мастера и Маргариту в финале действительно убивают. Кроме того, весьма претенциозная пара фраз об убийце и финском ноже заставляет задуматься о том, есть ли вообще в романе место для истинной любви, любят ли герои друг друга (любят – как убийца свою жертву?!) и чем завершается история их любви, если таковая имела место быть? Оставим разрешение этих вопросов на потом, а пока займемся самой Маргаритой.

О ней и ее образе жизни в тексте сказано весьма выразительно: «Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж ее был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену. Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата».

Супруга своего Маргарита не любит, но его заработки позволяют ей, красивой и умной, предаваться обеспеченному и даже роскошному ничегонеделанию в пятикомнатной квартире, обслуживаемой домработницей Наташей. В начале 19-й главы, повествующей о Маргарите, впервые говорится о ней как о ведьме, и это неслучайная оговорка автора: «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами?». Была ли она ведьмой до встречи с мастером или не была, неважно, главное – Маргарита была предрасположена к этому, и ее предрасположенность в конце концов благополучно осуществилась.

«Она была счастлива? Ни одной минуты! – утверждает далее автор. – С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья». Если действие в романе действительно происходит в 1929 году или несколько позже, то замуж Маргарита вышла в самый разгар гражданской войны. Возможно, на этот шаг нашу 19-летнюю героиню подвигло желание выжить в тяжелейших условиях голода и разрухи, и по-человечески это понятно. Но что происходит дальше? А вот что. Маргарита Николаевна 11 лет (!) живет с нелюбимым мужем, ничего не делает, не имеет ни работы, ни занятий, ни увлечений, ни друзей, ни подруг, ни детей – тут не только ведьмой станешь, немудрено и свихнуться, а уж сделаться стервой – вообще пара пустяков. Вот как сама Маргарита говорит о себе, рассказывая «сказку» случайному мальчику из дома Драмлита:

– Была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва много плакала, а потом стала злая...

Спрашивается, кто ж виноват этой тете, если она по собственной воле обрекла самое себя на нелюбовь, безделье и бездетное супружество? Еще до встречи с чертом Маргарита продала ему душу, и тот умело воспользовался своей не слишком примечательной покупкой.

От сытой и никчемной жизни, от праздности и скуки Маргариту Николаевну потянуло на приключение. И хотя «среди знакомых ее мужа попадались интересные люди», более всего заинтересовал ее мастер со своей подвальной каморкой и Понтием Пилатом. Не влюбиться в писателя после многих лет несчастливого брака было невозможно: «Она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы» мастер «наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста». А вот в этом можно усомниться. Если выдержала 11 лет, можно терпеть и дальше. Жизнь пуста – зато: «Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах ... могла купить все, что ей понравится ... никогда не прикасалась к примусу ... не знала ужасов житья в совместной квартире». Продав свои молодость и красоту, она получила то, что хотела, и, добавлю, то, что заслужила.

Мастер наполнил существование Маргариты смыслом, но встречи с ним не отменили ее беспечного и обеспеченного житья-бытья. Ее час в подвале мастера наступал, когда «стрелка показывала полдень», то есть когда законный супруг находился на работе. Придя, она «готовила завтрак», но что, кроме элементарных бутербродов, яичницы и жареной картошки, могла приготовить женщина, выскочившая замуж совсем юной и за годы супружества не ведавшая, где находится кухня? Кулинарные изыски Маргариты Николаевны чудесным образом проявляются во время майских гроз, когда «влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель». Обедать им приходилось, по всей видимости, в кафе или ресторанах (деньги, подброшенные автором романа, у мастера имелись), а ближе к вечеру Маргарита Николаевна отправлялась домой ужинать и заодно встречать своего благоверного. Более пустой и никчемной женщины мастер не мог бы найти, даже если бы специально искал. Но любовь зла, полюбить можно кого угодно, особенно если встречу с этим кем угодно тебе подстраивает, возможно, сам сатана.

Пока мастер сочинял роман, Маргарита не помышляла оставить постылого супруга и выйти замуж за любимого писателя. Деньги у ее возлюбленного рано или поздно кончились бы, и ей вовсе не улыбалось вести полунищий образ жизни, а то еще, чего доброго, самой устраиваться на работу. Кем она – тридцатилетняя дама – могла бы стать, не имея ни образования, ни профессии, ни стажа? Разве что домработницей. На это прозрачно намекает текст: «Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков». Но роль технички, конечно, не могла ей понравиться, поэтому «она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером». Маргарита надеялась не только на известность своего возлюбленного, но и на деньги, в которые конвертируется, как говорят нынче, подлинная слава. Но когда и на то, и на другое надежды рухнули, как повела себя подруга писателя? Никак.

«Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и ... оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь» они «больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять». И в этом нет ничего удивительного. Миссия Маргариты была выполнена, пребывать в жилище мастера («громадная комната, четырнадцать метров», «и еще передняя, и в ней раковина с водой») ей стало незачем, готовить ему, ухаживать за ним, морально поддерживать его, совершенно упавшего духом после множества мерзких критических статей, она не могла, не умела и, по-видимому, не особенно хотела. Конечно, она переживала, «очень изменилась ... похудела и побледнела, перестала смеяться и все просила ... простить ее за то, что она советовала» напечатать отрывок из романа.

Наконец, Маргарита находит выход из создавшегося положения. Она требует, чтобы мастер, «бросив все, уехал на юг к Черному морю, истратив на эту поездку все оставшиеся от ста тысяч деньги. Она была очень настойчива», а мастер, «чтобы не спорить ... обещал ей это сделать на днях. Но она сказала, что она сама возьмет ... билет». Это был на самом деле чудесный план: превратившийся в неврастеника мастер подлечился бы и отдохнул, а Маргарита во время разлуки как следует обдумала бы свое теперь уже совершенно невыносимое положение. Уходя от своего любовника в предпоследний раз, она говорит, «что ей легче было бы умереть, чем покидать» мастера «в таком состоянии одного, но что ее ждут, что она покоряется необходимости, что придет завтра. Она умоляла» его «не бояться ничего». Точно такой же совет – ничего не бояться – вскорости подаст самой Маргарите Коровьев-Фагот, и уж ей это пожелание придется впору.

В последний раз она появляется у писателя, когда тот бросил в печку свой роман после тщетной душераздирающей мольбы:

– Догадайся, что со мною случилась беда. Приди, приди, приди!

Маргарита, вроде бы обладающая даром предвидения, ничего не почувствовала, хотя до того, – перед встречей с мастером, когда она вышла на улицу с желтыми цветами, и после того, перед встречей с Азазелло, – все было иначе. Застав мастера сжигающим рукопись, Маргарита спасает ее несгоревшие останки и, хотя и слишком поздно, произносит вроде бы желанные и спасительные для возлюбленного слова:

– Больше я не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но ... не хочу, чтобы у него (супруга Маргариты – Ю.Л.) навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. ... Его вызвали внезапно, у них на заводе пожар. ... Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь к тебе.

Какое благородство, воскликнул бы тот, кто не знает, чем все кончилось. Влюбленные попрепирались немного, поиграли в великодушие: он отговаривал ее «погибать» вместе с ним, она все-таки решила «погибнуть». Потом сказала:

– Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у тебя.

И... не пришла.

«Даже у меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, – не без иронии пишет Булгаков, – сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет. ... Тогда она вернулась в особняк и зажила на прежнем месте». По счастью! Открывшись супругу и не найдя своего любовника дома, Маргарита мигом бы оказалась у разбитого корыта. Но дьявол упас – по счастью. Ослепительный намек автора: действительно по счастью. Чуть выше автор пишет: «Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги». Здесь весьма многозначительно слово «очевидно». В данном контексте оно означает «вероятно», «по-видимому», «наверное», выражая неуверенность повествователя. И хотя дальше следует: «Она любила его, она говорила правду», – но, похоже, автор в этом нисколько не убежден, а только пытается уговорить как своих читателей, так и самого себя.

Возникают угрызения совести, самоедство, хотя Маргарита не смогла бы помочь своему возлюбленному, даже если бы пришла к нему в назначенное время: «В таких мучениях прожила Маргарита Николаевна всю зиму и дожила до весны». Наконец настал день, «когда ... произошло ... множество ... глупейших и непонятных вещей», связанных с прибытием Воланда и его шантрапы в Москву. Маргарите снится вещий сон, она видит мастера и предчувствует скорый конец своим терзаниям. Накануне знакомства с нечистой силой она просыпается «с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдет»:

– Я верую! – шептала Маргарита торжественно, – я верую! ... Что-то случится непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно.

Возможно, это было не предвидение и не предчувствие, а знак из преисподней, потому что Маргарита призвана была находиться при мастере, пока тот сочинял книгу, затем вызволить его из психушки – и она исполнила и то, и другое. Верую, говорит Маргарита – впоследствии становится понятно, в кого готова она уверовать и от кого отречься.

С такими ощущениями и предчувствиями Маргарита выходит из дому, но – характерная деталь: мысленно ведя непрерывный диалог с мастером, умоляя его отпустить ее, она в сущности не против скоротать время с другим мужчиной, привлеченным «ее красотою и одиночеством» и пробовавшим заговорить с ней. Отшив его мрачным взглядом, она все же подумала: «Почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного ... Почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключена из жизни?». Ну да, ведь и до мастера, как я уже отмечал, «среди знакомых ее мужа попадались интересные люди». И мало какие могли быть у нее с ними отношения.

Затем следует чертовщина с Азазелло, и в процессе разговора с демоном читатель узнает о Маргарите немало любопытного. Еще не представляя, с кем общается, Маргарита не лезет за словом в карман, готовая с ходу вступить с незнакомцем в уличную склоку:

– Вот спасибо за такие поручения! – обидевшись, воскликнул рыжий и проворчал в спину уходящей Маргарите: – Дура!

– Мерзавец! – отозвалась та.

Спустя несколько абзацев, становится ясно: годы жизни с нелюбимым мужем не прошли даром для его жены, ибо у нее «нет предрассудков», ведь она, не зная сути дела, с которым к ней явился бес, сама предлагает себя «одному очень знатному иностранцу»:

– Понимаю... Я должна ему отдаться, – сказала Маргарита задумчиво.

На что Азазелло, знающий всю ее подноготную, отвечает откровенной издевкой:

– Любая женщина в мире, могу вас уверить, мечтала бы об этом ... но я разочарую вас, этого не будет.

Уже в ведьминском состоянии, после разгрома квартиры Латунского и бешеного полета на метле, обнаженная Маргарита Николаевна, раскрепостившись и чувствуя полную вседозволенность, сбрасывает с себя остатки женской да и человеческой благопристойности. «Длинное непечатное ругательство», – в адрес толстяка, принявшего ее за «неунывающую вдову Клодину», – вырвалось из нее само, к этому ее никто не принуждал. На балу при свечах, изображая из себя королевское ню, брутальная женщина решительно и жестко осаживает кота Бегемота: «Маргарита ... острые ногти левой ... руки ... запустила в Бегемотово ухо и зашептала ему:

– Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор...».

Вообще Маргарита довольно быстро осваивается, попав к демонам и ведьмам, или, по характеристике Воланда, в «общество ... небольшое, смешанное и бесхитростное». Уже по прибытии в «нехорошую квартирку» она вызывается сменить Геллу, пользующую сатану особой мазью: «Горячая, как лава, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинять боли, втирала ее в колено». Никто нашу героиню об этом не просил, она сама, стремясь подольститься к нечистой силе и все больше входя в свою демоническую роль, проявляет инициативу. Согласно одному русскому классику «все бабы, которые сидят на базаре, – все ведьмы», но зачем же, перефразируя другого советского классика, становиться лучшей из них? Впрочем, наша героиня в жизни не торговала на рынке.

Под влиянием нечистой силы, склонной к празднословию и словоблудию (о чем я буду говорить ниже), принимается болтать и Маргарита:

– Моя драма в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему жизнь считаю делом недостойным. Я от него ничего не видела, кроме добра...

Для чего это все она говорит явившемуся соблазнять ее черту, непонятно. Тот воспринимает сказанное как «бессвязную речь», но далее следует абсолютно комический эпизод, малоубедительная попытка усовестить соблазнителя:

– Если вы меня погубите, вам будет стыдно! Да, стыдно! Я погибаю из-за любви! – и, стукнув себя в грудь, Маргарита глянула на солнце.

Особенно нелепо в данной ситуации выглядит ничего никому не доказывающее биение в грудь. А в «нехорошей квартирке», после дурацкой истории Коровьева о проныре-москвиче, соорудившем себе путем сложных махинаций с жилплощадью 5-комнатную квартиру, Маргарита произносит ненужные слова о шахматной партии, понравившиеся Воланду своей королевской светскостью, хотя суесловие несовместимо ни со знатным происхождением, ни с благородным воспитанием:

– Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.

И это кажется бесам образцом монаршей учтивости и непринужденности?! Впрочем, если мелким бесам, – то вполне возможно. Но об этом чуть погодя.

Пару раз Маргарита со своим пустословием попадает впросак. Когда Воланд демонстрирует ей безукоризненную работу Абадонны: «Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка, – и сказала:

– Я не хотела бы быть на той стороне, против которой этот Абадонна ... на чьей он стороне?

На что Воланд отвечает глумливой репликой:

– Чем дальше я говорю с вами ... тем больше убеждаюсь в том, что вы очень умны.

Чтобы сказать глупость, много ума не надо, а никчемное замечание Маргариты граничит именно с глупостью, это подчеркивается дальнейшими словами князя тьмы об Абадонне:

– Он на редкость беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результаты для обеих сторон бывают всегда одинаковы.

Ладно, как говорится, один раз не считается, но Маргарита допускает аналогичную оплошность вторично, когда уже после бала восхищается меткой стрельбой Азазелло:

– Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер, – кокетливо поглядывая на Азазелло, сказала Маргарита.

Теперь ее мягко осаживает Коровьев:

– Драгоценная королева ... я никому не рекомендую встретиться с ним, даже если у него и не будет никакого револьвера в руках!

Гораздо мудрее и достойнее во всех приведенных случаях было бы просто промолчать.

На балу ради спасения мастера Маргарита, надо отдать ей должное, держится стоически, ни словом, ни взглядом, ни жестом не показывая, насколько ее потрясает и ужасает все, происходящее с нею и вокруг нее. Отдавшись дьявольской стихии, она накануне воландова торжества принимает кровавую ванну, в разгар его – кровавый душ и в самом конце – отпивает глоток человеческой идоложертвенной крови, сцеженной бесами из свежего трупа барона Майгеля. Именно крови, потому что лживым басням Коровьева:

– Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья, – веры нет.

Отныне путь к естественному человеческому существованию для Маргариты отрезан, она окончательно становится ведьмой, предается силам ада, отрекается от света.

В самом начале сатанинского бала его новоявленная королева по-человечески жалеет Фриду, а несколько часов спустя спасает ее от загробных мук, и многие исследователи недоумевают, почему именно ее. Все очень просто: Маргарита увидела во Фриде, задушившей младенца, самое себя, поскольку, возможно, сама является косвенным убийцей, быть может, не одного ребенка. Множество женщин делают аборты, и только М.И.Цветаева имела мужество в этом открыто признаться:

 

 

Что сделала?! Наверное, аборт и, возможно, против воли своего любовника или мужа. Но даже если с их согласия, это дела не меняет. Знаменательно, что в приведенной строфе Цветаева упоминает об аде.

Итак, автор романа ставит на одну доску прямое убийство, совершенное Фридой, и аборты (или аборт), вероятно, совершенные Маргаритой и прочими женщинами. Наверное, поэтому на балу у Воланда женщины полностью обнажены, и тем самым, по мысли автора, обнажена их плотская, низменная, продажная, развратная сущность. А слова Воланда о милосердии, сказанные по поводу желания Маргариты пощадить Фриду:

– Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни! ... Я о милосердии говорю... Иногда ... оно пролезает в самые узенькие щелки, – выглядят форменным издевательством.

Уж какое тут милосердие!

«Гордая женщина» тут же получает жестокий урок дьявольской гордыни:

– Никогда и ничего не просите ... и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! – и наконец добивается своей цели: возвращает своего «любовника, мастера».

Маргарита не называет ни имени его, ни фамилии, ни рода занятий, но черти понимают, о ком идет речь. Влюбленная женщина определяет своего любимого – исключительно с функциональной точки зрения. А может, она за месяцы связи с ним не удосужилась спросить, как его зовут, или называет своего писателя таким образом, чтобы Воланд ничего не перепутал и не подсунул вместо него кого-нибудь другого?

Раз уж речь зашла о любви, порассуждаем и об этом нематериальном предмете, тем более уместном в главе о Маргарите. Выше я уже выражал некоторые сомнения в жизнеспособности чувства, испытываемого ею по отношению к любовнику. Да, она сделала все, чтобы его вернуть, и вернула. Но какой ценой? Спасая свою любовь, Маргарита, повторяю, отказалась от собственной человеческой и женской сущности – однако быть ведьмой и королевой на балу у сатаны, предаваться беззакониям, нарушать общечеловеческие нормы морали, крушить все и вся и вообще делать, что хочется, ей очень понравилось. Даже испытывать ужас, ходит полностью обнаженной на глазах оживших «висельников и убийц», умирать от стыда и страха, переживать чувство опасности – понравилось. Поэтому после ночного мероприятия «душа Маргариты находилась в полном порядке. ... Ее не волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудом мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман... Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакого психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть».

Все эти приключения, однако, заслонили любовь Маргариты к мастеру, отодвинули ее бурное чувство на второй план, ведь она ближе к концу книги совершенно перестает понимать своего возлюбленного. В свете сказанного далеко не случайно, полагаю, Булгаков в самом начале 19-й главы, начиная рассказ о Маргарите, предварил его шутливой, если не сказать ернической репликой: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!».

Нет, не показал, скажет читатель (хотя бы в моем лице), добравшийся до финала романа. Не показал. Великой всепоглощающей любви, любви, которая «долготерпит, милосердствует», любви, которая «не завидует», любви, которая «не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине», любви, которая «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор. 13:4-8), в романе нет. Есть инфернальное чувство, которое «выскочило перед героями романа», «как из-под земли выскакивает убийца в переулке». Длительным такое чувство быть не может, и вполне вероятно, что тот же самый выскочивший из-под земли метафорический «убийца в переулке» в одночасье зарезал любовь мастера и Маргариты еще до того, как те оказались в загробном мире наедине друг с другом.

Завершая рассказ о подруге мастера, следовало бы упомянуть и об отношении автора к женщинам. Здесь, увы, ничего утешительного. Все дамы в книге, мягко говоря, малосимпатичны. Даже МАССОЛИТчицы, тетушки вроде бы культурные и творческие, грубы, сварливы, похотливы, корыстны, поверхностны, глупы, думают только о преходящем и пр. И хотя то же самое можно сказать и о мужчинах, с женщинами дважды женатый Булгаков, взявший в последние супруги дважды бывшую замужем женщину, обходится на порядок хуже, словно за что-то мстит прекрасной половине рода человеческого. Возможно, здесь проявилась не столько женоненавистничество автора, сколько влияние, оказанное на него последней супругой Еленой Сергеевной. Но это уже не моя тема.

Во-первых, черти, устраивая бесплатную раздачу модных женских товаров на сцене театра Варьете, откровенно глумятся над дамами, превращая выбранные ими вещи в пустоту. Обвинять женщин в мещанстве за то, что они стремятся выглядеть красиво и нравиться мужчинам, по меньшей мере, странно. И это в советские времена, при острейшем дефиците или даже практически полном отсутствии качественного и красивого женского белья, одежды, косметики, аксессуаров! Вполне понятно, по какой причине французский певец-шансонье и актер Ив Монтан, побывав в 1963 г. на гастролях в СССР, скупил женское белье советского производства и устроил в Париже модный показ, впрочем, вопреки легенде только для своих друзей.

– Московская портниха, – мелет языком Коровьев на балу, представляя Маргарите гостей, – мы все ее любим за неистощимую фантазию, держала ателье и придумала страшно смешную штуку: провертела две круглые дырочки в стене...

– А дамы не знали? – спросила Маргарита.

– Все до одной знали, королева, – отвечал Коровьев.

Знали и продолжали посещать вуайеристическое ателье, потому что порочны, похотливы, донельзя развращены. А неразвращенных в той или иной степени представительниц прекрасного пола в романе нет: ни в древнем мире, ни в современном, ни в загробном.

Во-вторых, эпизод с полуодетыми или полуголыми после сеанса в Варьете дамами, демонически преломляясь, отражается на балу у сатаны, куда женщины, включая королеву Маргариту, допускаются исключительно в обнаженном виде. Возможно, бесы (устами автора) таким образом еще раз подчеркивают продажность женщин, их легкодоступность и полную аморальность. Однако Булгаков тем самым показывает и несостоятельность бесов, их сугубую импотентность, в том числе и в чисто мужском отношении. Не будучи в силах удовлетворить свою похоть, черти, находящиеся в мужской оболочке, мстят прелестным и соблазнительным женщинам, раздевая их и тем самым унижая до уровня праха под ногами. Духи зла мучительно завидуют людям, поэтому, переходя для своих низменных целей в человеческое состояние, с удовольствием едят, пьют, курят, выпивают, словом, позволяют себе все радости земной жизни. Все, кроме одной: плотской любви. Вот демоны и бесятся, глумясь над прекрасной половиной рода человеческого.

Щадит Воланд только мастера, не показывая ему при всех его Маргариту в безбелье: «В своем волнении она не заметила, что нагота ее как-то внезапно кончилась, на ней теперь был шелковый черный плащ».

Если продолжить разговор об эволюции персонажа (вспомним Афрания, перетекшего в советскую спецуру), то Маргарите, на мой взгляд, соответствует ершалаимская Низа, предающая предателя Иуду. Собственно, кроме нее, и назвать больше некого.

 

5. Мастер и его роман

 

Названный героем мастер – персонаж в книге явно негероический. О нем вообще очень мало информации. Практически все, что мы знаем о любовнике Маргариты, сказано им самим, а этого для характеристики кого бы то ни было совсем не достаточно. Тем не менее доверимся автору, представившего свой персонаж посредством него самого. Известно же нам следующее. Человек, считающий себя мастером, не желает открыть свои «анкетные данные» Ивану Бездомному, а значит, и нам с вами:

– У меня нет больше фамилии ... я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни.

Он – «историк по образованию ... работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами», поскольку знает «пять языков, кроме родного ... английский, французский, немецкий, латинский и греческий, немножко» читает «по-итальянски». Он не имеет в столице ни родных, ни знакомых, зато «однажды выиграл сто тысяч рублей». После чего снял квартиру, «службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате». Вот так: ни с того ни с сего – роман и именно – о Пилате! Наверное, все это произошло не так спонтанно, как об этом сказано в романе и сказано, как я полагаю, намеренно. По всей видимости, роман был задуман и обдумывался мастером задолго до спецподношения в виде ста тысяч рублей. А почему – о Пилате?.. Только у человека с больной совестью могла возникнуть мысль оправдать предателя. Впрочем, это только мое предположение, его надо доказывать, а доказательствами в этом плане роман не располагает.

Итак, настроение у писателя было прекрасное. «Пилат летел к концу», он «выходил гулять ... или отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан». До встречи с Маргаритой он был женат «на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню». Хорошенькое дело, отметим для себя, забыть, с кем делил кров, пищу и постель, и так пренебрежительно отзываться о некогда близком человеке. Впрочем, не будем слишком строги, ибо это говорит «скорбный главою». Но, как показывает дальнейшее повествование, с женщинами писателю явно не везет: сперва он выбирает совершенно не ту Вареньку, а потом влюбляется в даму, оказавшуюся на поверку бесплодной ведьмой.

Выиграв чудесным образом огромные деньги, писатель встречается таким же образом с Маргаритой, и та мгновенно становится его «тайною женой». «Она-то, впрочем, утверждала впоследствии ... что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя. Мастер и его «тайная жена уже в первые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулка сама судьба и что созданы они друг для друга навек». Навек! Это словцо обретает довольно жуткий смысл, поскольку любовникам придется как-то сосуществовать и в загробном мире, а хорошо это или плохо, попробуем разобраться чуть позднее.

При всей своей образованности и учености автор романа в романе не знает элементарных вещей: например, того, что «отвратительные ... желтые цветы» называются мимозами; не понимает времени, в какое живет; абсолютно не разбирается в людях. Уроки жизни – общественной и литературной – мастеру преподает еще один предатель в романе Алоизий Могарыч:

– Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне ее буквально в одну минуту. ... с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся ... романа. ... Кроме того, он совершенно точно объяснил мне ... почему мой роман не мог быть напечатан.

Кончилось эта идиллия тем, что дружок мастера Могарыч настучал на него. А ведь на Маргариту Алоизий произвел «впечатление отталкивающее». Но мастер «заступился за него».

Как же писатель повел себя, получив чудовищный по своей низости отлуп от критиков? Самым ничтожным образом: он совершенно пал духом, расписавшись в своем неумении и нежелании хотя бы как-то овладеть ситуацией. Насколько талантлив он был в своих писаниях, настолько бездарен оказался как мужчина, как личность, как человек, наконец, как писатель, если понимать под писательством не только сочинительство, но и способность держать удары в виде подлых газетных статеек, зависти коллег по ремеслу, непризнания и неприятия своих сочинений. Как дипломированный историк мастер должен был бы знать, что далеко не всегда писателя принимают по достоинству сразу же, по первой же вещи – почти никогда. Сплошь и рядом ранние работы автора публикуются только впоследствии, когда он уже обретает известность, а зачастую творцы (неважно, в какой области) обретают славу только после смерти, если вообще обретают.

Примерно в такой же ситуации оказывается другой булгаковский писатель, из «Театрального романа». «Черный снег» Максудова тоже был напечатан частично, не принес автору особенных дивидендов, привлек к нему внимание целой своры бездарей во главе с писателем Ликоспастовым, но подвигнул засесть за пьесу по мотивам книги. Точно такие же коллизии выпали и на долю самого Булгакова, напечатавшего «Белую гвардию» и впоследствии переделавшего роман в пьесу «Дни Турбиных». Мало кого травили, как Михаила Афанасьевича, за все время его писательской карьеры. Однако он не падал духом и даже находил в себе силы шутить над собой. Так, однажды он сказал дружившему с ним актеру-мхатовцу Б.Ливанову: «Сегодня мне приснился сон. Я лежу мертвый, а ты ко мне подходишь и говоришь: “Був Гаков – нема Гакова”...». Таким образом, Булгакова – в отличие от романического мастера – можно назвать образцом несгибаемости, несмотря на случавшиеся с ним приступы отчаяния.

Мастер же, исполнив задуманное, оказался совершенно выпотрошен, уничтожен духовно и морально, лишен каких бы то ни было зачатков самообладания и силы воли, потерял интерес к писательству, будучи совершенно затравлен псевдокритическими отзывами. «Над первыми из них» мастер «смеялся». Потом его стало одолевать удивление: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон». «Третья стадия – страха» завершилась для писателя шизофренией, «как и было сказано» Воландом, правда, по другому поводу.

Мастеру верно показалось, «что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим». Но качество откликов должно было бы навести его на вполне очевидную мысль: если вещь так гнусно и подло ругают, значит, на самом деле она вполне удалась и надобно приниматься за следующую. Писателю следовало бы не впадать в чреватую шизофренией тоску, а радоваться: его первый роман (вопреки всезнающему Алоизию) все-таки напечатан, хотя и в отрывке. Публикацию заметила критика, а хула, извергнутая ею, все же лучше, чем ничего. Да и странно представить, чтобы пиарили, говоря по-современному, автора, которого никто не знает и сочинение которого не было даже полностью напечатано.

Уму непостижимо, как мастеру, этому внутреннему эмигранту, душевно тонкому, разносторонне образованному интеллигенту, удалось уцелеть в перипетиях революции и гражданской войны, сохранить себя как личность и как будущего писателя!

Интересно сравнить поведение Маргариты и мастера, вызволенного из дома «скорбных главою» и доставленного с ее помощью в пятое измерение. Маргарита ощущает экзальтированный восторг, преклоняется перед мощью хитроумного беса Воланда, восхищается возможностями его окружения, она вся в полете, пусть даже дьявольском, но для нее до безумия прекрасном. А мастер? А мастер опустошен, уничтожен, лишен всяческих сил и желаний, в том числе и желания действовать, тем более творить. Она сулит ему «самое соблазнительное», а он хочет только одного: чтобы его оставили в покое. И грезит совсем не о том покое, между светом и тьмой, о каком пустословит Воланд в разговоре с Левием Матвеем. Мастера в его угнетенном состоянии вполне устраивает быть никем и ничем, лишенным самости существом. Он считает себя душевнобольным и уверен в своей неизлечимости. Что он может предложить своей возлюбленной? Что из предложенного ею годится ему?

– У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, – говорит «скорбный главою» писатель, – ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, – он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.

Похоже, любовница тоже не особенно волнует мастера, а его слова в ее адрес произнесены, чтобы не обижать женщину, и без того расстроенную его состоянием. Кстати говоря, для шизофреника мастер рассуждает вполне разумно, поэтому когда Иван в клинике говорит, обращаясь к мастеру:

– Но вы можете выздороветь... – а тот отвечает:

– Я неизлечим ... Стравинский говорит, что вернет меня к жизни, я ему не верю, – мы мастеру не особенно верим, потому что ни один действительно сумасшедший человек никогда не признает себя больным.

Такова психиатрическая практика. Скорее всего мастер находится в глубокой депрессии, причем впоследствии она только усугубляется, но это не безумие. Стравинский в самом деле мог бы исцелить своего пациента, однако доктору этого не позволил сделать Воланд: здоровый мастер ему не нужен.

Мастер, как и все остальные персонажи, тоже отпускает пару никчемных реплик в ближнем круге сатаны, непонятно зачем заявив, к примеру, что «гораздо спокойнее было бы считать» Воланда «плодом галлюцинации», и сказав Бегемоту:

– Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот.

Хотя все это можно списать не столько на словонедержание писателя, выболтавшего в «доме скорби» совершенно постороннему человеку свою необыкновенную историю, сколько на его угнетенное болезнью состояние. Мастера не может встряхнуть даже фанфаронный трюк дьявольской компании с несгораемой рукописью. Ему не хватает серьезной дозы демонизма, присущего его подруге-ведьме, чтобы стать с нею на одну ногу, и этот недочет жутким образом аукается ему в их совместном загробном существовании. В самом финале романа Булгаков тонко и точно говорит об этом, когда тот и другая появляются в лунном сне Ивана Николаевича Понырева (бывшего Бездомного): «В потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость».

Это – мастер, только еще более опустившийся и явно чем-то напуганный, а подводит его к Ивану (чуть ли не конвоирует) Маргарита, ставшая на том свете еще красивей, чем на этом. Стало быть, в загробном мире для героев мало что изменилось, если они находятся примерно в таком же соотношении своих психологических состояний, что и прежде. Более того, мастеру, судя по его затравленному виду, становится там явно хуже, тогда как его любовница расцветает. Впрочем, это всего лишь сон, и подробная речь о нем впереди.

Спорный для иных исследователей «Мастера и Маргариты» вопрос о том, был ли знаком мастер с Воландом до прибытия нечистой силы в Москву, таковым совсем не является. Автор не дает оснований различно истолковывать его текст в этом отношении. То, что разносторонне образованный и начитанный писатель сразу понимает, с кем довелось встретиться Ивану Бездомному, «человеку невежественному» и абсолютно «девственному» в культурном отношении, неудивительно:

– Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! – утверждает мастер.

Неудивительно также, что он, говоря с Иваном о Берлиозе, с ходу называет Воланда Воландом, то есть мастер – единственный персонаж в романе, кто знает имя этого беса!

– А Берлиоз ... меня поражает, – говорит мастер. – Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.

Откуда в лексиконе мастера взялась прежде практически не употреблявшаяся в литературе кличка сатаны, я буду говорить ниже, но факт возможного знакомства мастера с Воландом – не забудем, что бес на Патриарших прудах дословно цитирует большой отрывок из романа писателя, – представляется очевидным.

– Ваш роман прочитали, – торжественно объявляет Воланд мастеру и, как сказано в романе по другому поводу:

– Поздравляю вас, гражданин, соврамши! – поскольку роман был прочитан задолго до того, еще на стадии формирования замысла.

Мастер еще и весьма похож на этого демона – и не только голосом (мастер, как мы помним, имеет «бас ... чрезвычайно похожий на бас консультанта»), но и тем, что подобно духу зла, тоже склонен подменять понятия (об этом – в главе о Воланде).

– Так из-за чего же вы попали сюда? – спрашивает он Ивана Бездомного в сумасшедшем доме.

– Из-за Понтия Пилата, – хмуро глянув в пол, ответил Иван.

На что его собеседник, расспросив подробно поэта о трагедии на Патриарших прудах, признается:

– Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата.

А вот и не «из-за того же»! Прокуратор Иудеи ни малейшего отношения к Ивану не имеет. Последний-то и имени римского прокуратора до встречи с Воландом не слыхал. Подтверждение этому мы находим в одной из черновых редакций романа, когда Бездомный попадает в сумасшедший дом: «Растрепанная Библия с золотым крестом на переплете лежала перед Иваном. Когда кончилась гроза и за окном настала тишина, Иван решил, что для успеха дела необходимо узнать хоть что-нибудь об этом Пилате». А мастер, написавший о Пилате книгу, попал в психушку вовсе не из-за всадника Понтийского и, строго говоря, даже и не из-за романа о нем.

Какие-либо иные намеки по вопросу взаимоотношений Воланда и мастера в романе Булгакова отсутствуют, поэтому далее придется только предполагать. Это могла быть и не личная встреча. Теперь, чтобы завладеть душой человека, сатане не требуется, как мы знаем из соответствующего корпуса литературы, составлять с ним договор и тем более подписывать его кровью. Весь этот средневековый антураж безвозвратно ушел в прошлое. Взять хотя бы манновского «Доктора Фаустуса», где дьявол с помощью своих «малышей» внедряется в композитора Адриана Леверкюна, когда тот заболевает:

– Ты, милый мой, видно, знал, чего тебе не хватает, – говорит черт, – и сыграл по всем правилам, когда отправился в некую поездку и ... подцепил французскую болезнь.

А взяли «под надзор» Леверкюна благодаря сочиненной им «красивой песенке с буквенным символом». Охочие до человеческих душ бесы «поняли, что игра стоит свеч, что данные тут благоприятнейшие, что если тут подпустить чуточку нашего огонька, чуточку подогреть, окрылить, подхлестнуть, глянь – и получится этакая блестящая штука».

Мастера же нечистые заприметили, по-видимому, когда в его мозгу сформировался замысел романа о Понтии Пилате. Чертям пришлись по душе вывернутое наизнанку Евангелие (о чем еще предстоит разговор), оправданный (см. ниже) римлянин Пилат, мстящий Иуде из Кириафа, и искаженный до неузнаваемости, до полной своей противоположности образ Сына Человеческого, представленного в романе в виде «юного бродячего юродивого» и «безумного философа и врача». Оставалось только смутить разум мастера неизлечимой болезнью – шизофренией, что и было сделано, причем гораздо изысканнее и тоньше, нежели в случае с Адрианом Леверкюном. Но тут ничего удивительного нет, ведь и черт (тем более черт литературный) становится все образованней и утонченней благодаря развитию психологических наук.

– Я психолог... о, вот наука! – совершенно справедливо восклицает пушкинский Мефистофель, ну, а манновские и булгаковские черти могли бы похвастаться еще и знанием психоанализа и прочих психологических штук – в общих, естественно, чертах.

Перед тем как отправиться на вечное поселение в пресловутый покой, «в переулке на Арбате», где снова «лампа загорелась, и ... все стало, как было», под воздействием всесожжения, устроенного Азазелло, «мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем». Для меня нет никакого сомнения в том, что книга, брошенная в огонь писателем, – Евангелие или вообще Священное Писание, и об этом я еще буду говорить.

С романом, написанном мастером, тоже не все гладко. Булгаков, поведавший городу и миру историю мастера и Маргариты, в евангельских главах, самых глубокомысленных и важных, отказывается от авторства, уступая функцию рассказчика другому лицу (мастеру) или даже лицам (мастеру плюс еще кое-кому). Новозаветную тему писатель вводит посредством своего главного персонажа – Воланда, и только спустя несколько глав в тексте обнаруживается подлинный автор романа в романе – мастер. Приступая к повествованию о Иешуа Га-Ноцри, Булгаков влагает в уста сатаны исполненные неизъяснимой магии строки: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Причем Воланд начинает рассказ еще в рамках первой главы и тем самым накрепко связывает в один трудно распутываемый клубок настоящее и прошлое, низкое и высокое, этот свет и тот, откровение с сатанизмом.

Вторично о библейских временах речь в романе заходит только в 16-й главе. И снова она начинается той же фразой, коей завершается предыдущая: «Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением». Теперь история вспыхивает в истерзанном мозгу Ивана Бездомного, подпавшего под исключительно мощное влияние нечистой силы. То есть без дьявола не обошлось и здесь.

В третий раз тема Пилата и Иешуа возникает довольно скоро. В 19-й главе, открывающей 2-ю часть романа, Маргарита читает остатки сожженной рукописи мастера, завершающиеся поистине волшебными словами: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете...». Те же самые строки, хотя и с купюрой, чуть ниже процитирует Азазелло, приводя их в качестве последнего довода, склонившего Маргариту пойти в гости «к одному очень знатному иностранцу». И снова воздействие князя тьмы налицо.

В 25-й главе ершалаимское повествование проявляется снова благодаря Маргарите, читающей уже знакомые слова «Тьма, пришедшая со средиземного моря...» – в конце 24-й главы. Булгаков верен себе: с одной стороны, он перебрасывает мостик из одной главы в другую (из настоящего в прошлое), с другой – передает функцию рассказчика о стародавних временах Маргарите, окончательно ставшей ведьмой на «великом балу у сатаны». 26-я глава, связанная с 25-й словом «сумерки», также преподносится читателю любовницей мастера.

В главе 29-й на свидание к Воланду является Левий Матвей с неожиданной просьбой от Иешуа – учредить покойную жизнь героям романа. Тем самым Булгаков объединяет в единое временно́е целое три основных пласта своей эпопеи: современный, библейский и инфернальный, причем последний имеет явно превалирующее значение. Левий Матвей оставляет косвенное свидетельство о посмертном существовании Иешуа, после казни пребывающего «в свете», свидетельство, впрочем, не вполне надежное, как и все, сказанное в «Мастере и Маргарите» о «бродячем философе», «враче» и «юродивом» (и на эту тему мы потолкуем в своем месте).

В главе 32-й мастер воочию видит страдающего Понтия Пилата и отпускает его на свободу. Глава завершается фразой: «Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». И эхом отдаются в Эпилоге последние слова этой главы, вкравшиеся в повторяющийся с каждым полнолунием сон бывшего поэта Ивана Бездомного, теперь профессора Ивана Николаевича Понырева: «Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат». Кстати, 33 главы «Мастера и Маргариты» (вместе с Эпилогом) численно соответствуют 33 песням дантовского «Чистилища», и едва ли это случайно. Впрочем, и «Рай» в «Божественной комедии» тоже насчитывает 33 песни. Возможно, тем самым Булгаков хотел подчеркнуть, что романический рай, куда попадают в итоге мастер и Маргарита, ничем не лучше чистилища их земной жизни.

Таким образом, через цепочку Воланд – Бездомный – Маргарита – Азазелло – Левий Матвей – мастер – Иван Понырев начинается и заканчивается повествование о последних днях земной жизни Иешуа Га-Ноцри, вдохновленное и рассказанное по сути дела не кем иным, как сатаной. А может ли он достоверно свидетельствовать о чем бы то ни было – большой вопрос. Мало того. Финальный аккорд романа, завершающийся одновременно и на высокой, и на низкой ноте (оправданием Понтия Пилата, соединением несоединимого – во всех смыслах, сведением многочисленных счетов), распространяет свое обратное воздействие на роман, на его замысел и на его создателя. Поневоле возникает вопрос: уж не сатана ли это все навнушал самому Булгакову (или Булгаков – сатане)? Мастер – автор романа о Понтии Пилате – словно транслирует в тексте своего произведения идеи и мысли нечистой силы в лице Воланда.

– О, как я угадал! О, как я все угадал! – шепчет мастер в 13-й главе, молитвенно сложив руки, по сути дела молясь сатане.

Угадал? Навряд ли. Четыре главы романа в романе едва ли не надиктованы автору самим Воландом или кем-то из его окружения, ведь и он, и Азазелло цитируют, как я уже отмечал, текст пилатодицеи до того, как объявляется его якобы подлинный автор. Зато при встрече с мастером Воланд и его свита прикидываются ничего не знающими о книге. И логика в этом имеется. Бесы всегда лгут, а здесь они делают вид, что признают мастера автором романа, ими же и вдохновленного.

На мой взгляд, мастер воплощает в себе сразу три ершалаимские ипостаси: он и Левий Матвей, хулящий небеса и превратно истолковывающий речи своего учителя; и Иуда, предающий Иешуа Га-Ноцри; и Понтий Пилат, убивающий невинно осужденного «философа» и в связи с этим мстящий Иуде из Кириафа. Такова, с моей точки зрения, эволюция этих персонажей из новозаветного времени в реальное – в том виде, в каком реальность представлена в романе Булгакова. Почему это так, я надеюсь показать при дальнейшем изложении.

На этом можно было бы завершить рассказ о мастере, но есть основание немного поговорить и о Булгакове, с которым без всяких на то оснований сплошь и рядом отождествляют мастера. Из всех писателей, упомянутых в романе, Булгаков обнаружил только четырех приличных: Пушкина, к тому времени уже давно чугунного; «знаменитого» Грибоедова, читавшего своей тетке отрывки из «Горя от ума»; «бессмертного» Достоевского («Чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение?») и собственно мастера. Мелькают в тексте ныне прочно забытые литераторы Панаев и Скабический, но, по-видимому, только шутки ради. И это в те годы, когда в советской литературе творили А.М.Горький, М.А.Шолохов, А.П.Платонов, А.А.Ахматова, А.Н.Толстой, Б.Л.Пастернак, М.М.Зощенко, А.Т.Твардовский, в музыке – Д.Д.Шостакович и С.С.Прокофьев, в кино – С.М.Эйзенштейн и А.П.Довженко! Это ведь совсем не Боцманы Жоржи и Рюхины. А выдающиеся литературоведы Л.С.Выготский и Г.А.Гуковский, работавшие в то время, совсем не Латунские и Ариманы. Какими бы ни были мизантропия и самомнение автора «Мастера и Маргариты», как бы неудачно ни складывалась его собственная писательская судьба, все-таки нарисованная им картина литературного безвременья далека от объективности. Тем более что поначалу все у Булгакова, как уже было сказано, получалось довольно складно: книги печатались, пьесы ставились, вожди – в лице самого Сталина – любили. Как говорится, цель творчества – самоотдача и переделкинская дача, которой у Булгакова не было. Но даже несмотря на мхатовские постановки своих пьес, писатель не отказал себе в удовольствии и в «Театральном романе» высмеять выдающийся коллектив МХАТа, возглавляемый великими режиссерами и театральными реформаторами Станиславским и Немировичем-Данченко. А может быть, общаясь с талантливыми деятелями культуры той эпохи (нам бы сейчас такой уровень!), Булгаков видел в них Рюхиных и Латунских?

Как вспоминает Елена Сергеевна, супруга писателя, «у меня был небольшой круг друзей, но очень хороший, очень интересный круг. Это были художники – Дмитриев Владимир Владимирович, Вильямс Петр Владимирович, Эрдман Борис Робертович. Это был дирижер Большого театра Мелик-Пашаев, это был Яков Леонидович Леонтьев, директор Большого театра. Все они с семьями, конечно, с женами. И моя сестра Ольга Сергеевна Бокшанская, секретарь Художественного театра, со своим мужем Калужским, несколько артистов Художественного театра: Конский, Яншин, Раевский, Пилявская. Это был небольшой кружок для такого человека, как Михаил Афанасьевич, но они у нас собирались почти каждый день». То есть и среди близких друзей четы Булгаковых имелись весьма талантливые люди. Но писатель в романе о мастере и Маргарите предпочел их не заметить. Так же, как не заметил он в «Театральном романе», ни талантливых актеров, ни гениальных режиссеров.

В «оправдание» Булгакова можно сказать, что его роман до известной степени является социальной сатирой, а в сатирических произведениях, если вспомнить любимого писателем Н.В.Гоголя с его «Мертвыми душами», положительных персонажей, как правило, не бывает.

Четверке достойных авторов – а по сути дела одному мастеру, ибо три других давно почили, – противопоставлена целая орда писателей, не способных в силу своей бездарности... продать душу дьяволу и благодаря этому написать что-нибудь нетленное. Если ты гений, словно утверждает автор романа, ты не можешь не якшаться с нечистой силой, и мастер, угодивший в ее сети, – иллюстрация тому. Наше предположение подтверждается на балу Воланда, где присутствуют первоклассные музыканты, собранные в один оркестр:

– Здесь только мировые знаменитости. ... это Вьетан.

– Кто дирижер? – отлетая, спросила Маргарита.

– Иоганн Штраус, – закричал кот, – и пусть меня повесят в тропическом саду на лиане, если на каком-нибудь балу когда-либо играл такой оркестр. ... И, заметьте, ни один не заболел и ни один не отказался.

И мудрено было бы им отказаться, если все они во власти дьявола! Доставить композиторов и музыкантов «в пятое измерение» нечистая сила способна, а вот Канта – в Соловки, как это предлагал Бездомный в беседе с Воландом, – нет, поскольку дьяволу это в настоящий момент не нужно, да и на кой сатане сдался человек, рассуждавший о бытии Божьем?

На сатанинском шабаше появляется и несчастный писатель со звонкой музыкальной фамилией – Берлиоз; его бесталанная голова, лежащая на подносе, принимает по воле Воланда последнюю самую страшную кару. Михаил Александрович Берлиоз – «не композитор», как его аттестует поэт Бездомный в сумасшедшем доме. То есть Берлиоз – такой же композитор, как все МАССОЛИТовцы – писатели и поэты, да и писатель он такой же, какой он композитор. Здесь, надо полагать, симфоническая фамилия понадобилась Булгакову, чтобы оттенить разницу между подлинным гением и откровенной бездарностью.

Имеется здесь, однако, любопытный нюанс. Почему-то Булгаков наделил несчастного Берлиоза не только своим именем, но и инициалами. Возможно, автор хотел указать на то, что даже он, столь беспощадно расправляющийся с писателями в своей книге, в сущности не так уж далеко от них ушел; что, сложись обстоятельства несколько иначе, и он мог бы стать одним из них, а то и первым средь равных, каковым в романе был Берлиоз. А скорей всего Булгаков намекает на сущностное различие между собой и председателем МАССОЛИТа. Они расходятся как раз на уровне патронимов, имеющих греческое происхождение. Отчество Берлиоза происходит от имени Александр (защитник людей), отчество Булгакова – от имени Афанасий (бессмертный). Чувствуете разницу? Защитник людей (исходя из контекста, ничтожных «инженеров человеческих душ», членов МАССОЛИТа), и бессмертный! Окончательное – на уровне фамилий – размежевание живого и вымышленного литераторов очевидно: живой писатель Булгаков грандиознее мертвого – Берлиоза. А может быть, Булгаков не считал композитора Гектора Берлиоза гением? Или намекал на то, что Берлиоз как композитор ему как писателю и в подметки не годится?

И насколько же различна их судьба (Булгакова и целой оравы писателей из его романа) – и в жизни, и в творчестве, и в загробном существовании! Да-да, устраивая замогильное пребывание своим персонажам, в том числе и вечный покой безымянному мастеру (гением можно быть, и не имея имени), Булгаков явно обосновывает и свое грядущее местожительство в вечности.

 

Юрий Лифшиц

 

Специально для альманаха «45-я параллель» – 

текст публикуется впервые

 

Иллюстрации к роману «Мастер и Маргарита»

Художник Сергей Тюнин –

из свободных интернет-источников

_____

Продолжение в номере-45 от 11 декабря 2016 года