Юрий
Топунов

Аллюзия

Два булавочных укола,

Два зрачка.

Мир не видывал такого

Простачка.

Ведь вначале было слово, –

Что за спор!

Вплоть до мига рокового,

До сих пор.

Сколько лет взводили храмы

На крови,

Сколько лет гнусили хамы

О любви;

По кресту текла, стекая

Столько лет,

Ало-красная святая,

Словно бред.

Но вначале было слово,

А потом –

Наконечника стального

В горле ком,

И терновый вкус на корне

Языка,

И горящая, как в горне

Зверь-тоска.

Ох, оставьте вашу речь, –

Не оправдать,

Будто было не сберечь,

Не удержать.

Вот прищурен из-под кепки

Добрый взгляд;

Как пойдёт рубить, то щепки

Полетят.

Два булавочных укола,

Два зрачка.

Мир не видывал такого

Простачка.

Ведь вначале было слово, –

Вслед топор!

Вплоть до мига рокового,

До сих пор...

Моя жизнь

Я родился здесь, вырос и жил,

Барабанил в отряде «зарю».

И под звуки оркестра ходил,

Воздавая хвалу Октябрю.

И учили меня чистоте,

Опуская бессильно глаза,

И писал я на чистом листе:

«Есть кто «против»? Нет, все уже «за».

И мне страна объятья раскрывала,

Грозя шутливо пальцем, что не так...

Но это было. Было лишь сначала

Пока я был молоденький дурак.

Но годы шелестели, как страницы,

Срывая позолоты мишуру.

И замирали в ужасе убийцы,

Когда срывались маски на миру.

И я в родной стране себя изгоем

Почувствовал среди родных пенат.

А мимо люди шли колонным строем

В надежде, что постоят город-сад.

И мне страна тяжёлыми ногами

Топтала душу, весело смеясь.

И говорила: «Это – между нами,

А для толпы – ты рыцарь мой и князь!»

И я побрёл на свет Звезды далекой,

Не замечая крови на губах,

Среди людского моря одинокий,

Неся свой крест и разрывая страх,

В глазах пылает зарево Востока,

Хоть посох еле держится в руке,

А сердце точит червячок порока,

Испитый в материнском молоке.

И мне страна змеёй обвила шею,

И взгляд от глаз её не отвести...

О Боже, научи – и я успею

Удар кривого зуба отвести.

Окончен бал

Окончен бал, уже погасли свечи,

Прощальный взмах вспорхнул, как снегири;

И нежно я веду тебя за плечи

Через весь дом, целуя у двери.

– Спокойной ночи! – и закрылись двери,

И путь мой вьётся дальше, в Никуда,

Но я не чувствую ни боли, ни потери:

Чужой я между вами, господа...

И оторвав свой взгляд от тёмных окон,

Где плёл в тиши узор из льда мороз,

Ласкаю я рукой холодный локон

Моей Судьбы сверкающих волос.

Но и в лучах сочувственного взгляда,

Что дарит мне далёкая звезда,

Всегда звучит единственная Правда:

Чужой я между вами, господа!

Окончен бал, дымятся в люстрах свечи,

Прощальный взмах взметнулся и повис;

Ещё звучат и музыка, и речи,

Цепляясь за узорчатый карниз.

А мне опять шагать в пустыне дома,

Где шелестят портьеры, как всегда,

И фраза, что до боли мне знакома:

Чужой я между вами, господа...

 * * *

Мы часто ставим на года,

Ведь сединой нас Бог отметил;

И светит нам в глаза Звезда,

И паруса ласкает ветер.

Листаем старенький блокнот,

Но телефон звенит в пустыне;

Никто там трубку не возьмёт,

Напрасно кофе в чашках стынет.

А синий дым плывёт, плывёт

И вьётся локон в пальцах тонких,

И тронула улыбка рот

Прекрасной женщины-ребёнка.

И в тишине прошедших дней

Бессильно руки задрожали,

И думаем мы лишь о ней,

Причине радостной печали.

И мы всё ставим на года,

Стерев с лица потерь приметы,

Чтобы светила нам Звезда

И отражалась в водах Леты.

* * *

Страна, где жить невмоготу,

А умереть не по карману.

И вот несём мы маету

По дальним и не дальним странам.

Бредём, бредём, не чуя ног,

Сквозь дебри времени в пространстве,

Лакаем виски, ром и грог

И плачем об утраченном гусарстве.

И, сидя где-то в баре, в уголке,

О родине рассказываем шлюхе,

О домике в степи, на бугорке,

И матери. Живой пока. По слухам.

И разорвав на шее воротник,

Кричим, что жить так дальше невозможно;

И ладанки целуем тёплый лик,

Крестясь неистово, ругаясь осторожно.

Продрав глаза, уставясь в потолок

Чужой меблированной квартиры,

Мы вспоминаем, что сказал Пророк,

Иль Мессия, иль кто-то из сатиры...

Берём билет. И выйдя на перрон,

Вдохнув ноздрями сладкий дым отчизны,

Уже готовы снова сесть в вагон,

Не ощущая в сердце укоризны

Перед страной, где жить невмочь,

А умереть не по карману,

И все бредём в угаре пьяном

И день и ночь, и день и ночь...

 * * *

Целуя оклад потемневшей иконы

И грея в руках рукоятку клинка,

Мы гнев свой возводим в Святые Законы

И хмуро по небу плывут облака.

В забвенье уходят седые скрижали

И новых пророков звучат голоса,

Они призывают к отмщенью и стали

И пламенем адским горят их глаза.

В раздумье лампадка чадит у иконы,

По лику катится Святая Слеза;

И клонятся долу кудрявые кроны,

И рвётся из тучи шальная гроза.

Но тонут копыта в разбитых дорогах

И красные маки цветут на висках,

И клячи убогие в нищенских дрогах

Останки хоронят, как годы в веках.

Целуя оклад потемневшей иконы

И свечку ловя глубиною зрачка,

Мы напрочь забыли Святые Законы

И горло сжимает стальная рука.

* * *

Гвардеец-франт, блестящий офицер,

Кутила, мот, повеса и картёжник,

В гордыне ощетинившись, как ёжик,

Не раз ногой ступавший на барьер.

Что так обеспокоило тебя,

Что ты, оставив карты и забавы,

Нашел приют под кронами дубравы,

С глазами, полными туманного огня?

Какая мысль вдруг осенила ум,

И душу так нежданно осветила,

Что запылав, как вечное светило,

Воскликнул радостно священное ОУМ.

И тихо лёг между лесных стволов,

Вознесших в небо трепетную душу,

Объединивши море, небо, сушу

И человеков – в свой земной улов.

Гвардеец-франт, блестящий офицер,

Кутила, мот, повеса и картёжник,

В гордыне ощетинившись, как ёжик,

Не раз ногой ступавший за барьер.

Реквием

И завернувшись в чёрный плащ,

Сбивая ноги в бездорожье,

Сквозь суету и правду ложи,

Бредём во тьме российских чащ.

Гудят, гудят колокола

Под куполом небесной сини

И над распятою Россией,

Как поминальная хвала.

А вдоль проселочных дорог

Кустов терновника дрожанье,

Мольба прощенья, причитанье...

Он не виновен, видит Бог!

Он не виновен, – то Судьба

Быть возложенным на невинных

И звон колоколов старинных

Его прощенье и мольба...

Над всей землёй дрожит туман,

Запеленавши в саван души;

Он ест глаза, вползает в уши,

Скрывая горечь страстных ран.

Но гвозди ржавые в руке,

Как память, канувшая в Лету,

И тридцать первая монета

Блестит у ног в сыром песке.

Пути неисповедимые

Тропинки, дороги, шоссе, автобаны

Плетут по земле свои сети-капканы,

И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,

В безмерной гордыне любуясь собою.

И мили, и лиги, и километры

Несутся навстречу блуждающим ветрам,

Глотая безумное это движенье,

И в цепи слагаются чёрные звенья.

А люди не видят, а люди не помнят

О мудром молчании сумрачных комнат,

И шепот страниц пожелтевшей бумаги,

Как капли единственно истинной влаги,

Что тихо текут по незримым извивам

Серебряных русел, влекомых приливом,

И в кровь проникающих звездным мерцаньем,

И Жизнь утверждающих Тьмы отрицаньем.

Но много тропинок блуждает по Свету

И ищут свое заплутавшее лето,

И каждая манит и падает в ноги

Степным миражом настоящей дороги.

А люди не видят, а люди не знают,

Что в этих сетях они души теряют,

Блуждая в туманном обмане тропинок,

Бредя мимо истины Света росинок.

Тропинки, дороги, шоссе, автобаны

Плетут по земле свои сети-капканы,

И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,

В безмерной гордыне любуясь собою.

Молитва

Мне б хотелось уйти

Незаметно, как сон,

Чтоб никто не увидел

Моих похорон

И чтоб в доме моем

Отвечали всегда:

«Он недавно ушел,

неизвестно куда...»

Мне б хотелось уйти

Легким взмахом крыла

Или криком над снежной

Вершиной орла,

Раствориться в прозрачном

Дыхании гор,

Превратившись в сияющий

Синий простор.

Мне б хотелось уйти

Незаметно, как взмах,

Мне б хотелось уйти,

Исчезая, как крик,

Как святое дыханье

На детских устах,

Как на Вечности лике

Единственный миг.