Юрий Влодов

Юрий Влодов

Все стихи Юрия Влодова

* * * 

 

«Граф, извиняй! – слова твои пусты,
Сморгнул денщик, топя лепёху в сале,
Издревле – смерть и кривда мир спасали,
А жизнь и правда прятались в кусты...»
Всё возмутилось в Лёвушке Толстом...
«Прочь!..» ­– гаркнул граф и в двери ткнул перстом...
Потом всю ночь казнился над листом... 

 

* * * 

 

«Зарежусь!» – объявил Есенин девке.
«Да что ты? – против Бога и природы?!»
«Зарежусь, говорю! Молчи, дурёха!
Бог добрый, а природа в нас самих!»
Умолкли, выпили, накрылись простынёй…
В углу под краном капли отбивали
последний месяц…
«У, какая грудь!» – пропел поэт
и глухо всхлипнул: «Ма-ма!»
«С. А. Есенин, – подытожил врач. –
Гостиница, дежурную карету, двух санитаров».
Капли отбивали
последний месяц…
Колченогий дворник
сметал метлой прошедшее число… 

 

 

* * *

 

«Как хороша над морем лунность!» -

Вздыхала юность.

 

«Я пью за дружество и смелость!» -

Басила зрелость.

 

«Умрёте все!» - глотая ярость,

Шипела старость. 

 

* * *

 

«Поэт! – поведай свой секрет!»

«Секрет мой – в пачке сигарет!»

«А твой секрет, о плотник, в чём?»

«В хорошей чарке с первачом!»

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Алкаш в этот вечер не принял ни грамма.

Развратник постился под сводами храма.

Безрукий до хруста постельницу стиснул.

Безногий притопнул и дико присвистнул.

Немтырь проорал мировую хулу.

Слепец в поднебесье заметил юлу,

Манящую смутным небесным приветом,

Воспетую неким бездомным поэтом…

А мудрый прохожий решил, что она,

Всего лишь – луна… 

 

Баллада о ночлеге 

 

Гой, робята! Рви на тройке!
Фордыбачь, российский сын!
Завались в суконной тройке
Хошь – в харчевню, хошь – в Торгсин!..
Время, время – прямо в темя
Бац! – навроде кирпича…
Хлоп ушами – ты уж с теми, –
Дунет шашечка сплеча!..
Хрен, капуста да печёнка,
Всё сегодня не заздря…
Водка, кровушка, чечётка –
Тридцать три богатыря!
«Вам бы надо б – чьи мы? Чьи мы?
Ну, так можем пачпорт дать…
На печи бы… на печи бы…
Нам бы надо б… нам бы спать…»
Печь высока да калена –
Подюжей жилец сперва!
Ой, потеха! До колена
От жилетки рукава!..
«Слухай, Кузька! – не конфузь-ка!
Не помни на них пальто!»
Широка натура русська! –
Степ – и то чуток не то!..
«Так негоже при народе! –
Слышь, лежачего не бей!..»
Любит пшёнку в огороде
Наш залётный воробей!..
Спит под печкой сучка Моська,
Снится ей мосол свиной.
Спит на печке странник Оська
(Ну, конечно, и с женой!)…
Мает маятник судьбину…
Русь! Кладбище да труба…
Через пущу-луговину
Продирается изба…
Под щекой у сучки Моськи
Сохнет Оськин башмачок…
Ая-яй! Не стыдно, Оська?!
Ведь не спишь ты, дурачок!..
«Здрассте! Здрассте! Нет, не сплю я…
Потому что вот – не сплю…
Вашу родину люблю я!
Нашу родину люблю!…
Почему-то лилипуты
Повставали в уголки,
На кривых ножонках путы,
А в глазёнках – угольки!..
Как же? – круглые недели
Чтоб ни крыши, ни угла?!
В самом деле, вы хотели,
Чтобы мы как чучела?!
Извините… Мерзость… Мысли…
Просто карлики в углах…
Нам бы надо б в зябкой выси,
Чтоб на лёгоньких крылах!
Над ветрами колокольни,
Где зарница, как нарыв!
Чёрной птицей в небо, что ли?
Три ха-ха! – какой наив!
Вы поймите, вы поймите,
Как я счастлив за житьё!..
Ну, пожалуйста, возьмите
Сердце алое моё!..»
В раннем поле, где Морозко
Машет гривушкой льняной,
От села уходит Оська
(Ну, конечно, и с женой!)… 

 

* * *

 

Брёл оборванец по земле

В кругу семи ветров,

Он смачно грелся на золе

Притоптанных костров.

 

Любил он, глядя на дымок,

Ладоши потирать,

И ничего уже не мог

Он больше потерять.

 

Господь и царь – из сердца вон…

Любимых – чёрт побрал!..

И над золой склонялся он,

И, как дитя, смеялся он,

Ладоши потирал…

 

* * *

 

Бурый ворон! Пропащая птица!

Сердце сковано высью.

За веками размыта граница

Между смертью и мыслью…

 

Жизнь – долга. Да и степь – не короче.

Страшен крест милосердья!..

Смертной плёнкой подернуты очи…

Пропадёшь от бессмертья! 

 

* * *

 

Был послушным послужником

Шёл по жизни за посохом.

Стал мятежным ослушником

Восхитительным ослухом!..

 

Ждёт смутьяна-художника

Путь нежданный, нечаянный…

И зовёт его Боженька

Сам такой же отчаянный!..

 

 

* * *

 

В зерцало степного колодца

Проникну, как в детские сны…

Я – пасынок русого солнца

И пасынок рыжей луны…

 

Я – Боженька, гость, полукровка,

Не ведаю сам, кто таков…

Как некая Божья коровка

Всползаю по стеблю веков…

 

* * *

 

В русском сердце – терпенья на долгие годы,

И тепла, что идёт от родимой земли.

В русском сердце живут племена и народы,

В нём Европа и Азия место нашли.

 

В русском сердце – спокойный, размеренный климат,

Не уловишь подчас поворота к зиме…

А кого это щедрое сердце не примет,

Тот действительно лишний на русской земле.

 

* * *

 

Война распяла детство.

Оставила наследство:

Сухую ёмкость фраз,

Почти звериный глаз,

Сверхбдительный рассудок,

Отравленный желудок,

Горячий камень сердца

И дух единоверца…

 

И нет моей вины,

Что я – поэт войны!

 

* * *

 

Всё больше морщинок на старой Луне,

Эпохи спешат, семеня…

Подайте, подайте беспутному мне! –

Во имя святого меня!..

 

Гнилую картошку пекут на золе

Бродячие ангел и бес…

Подайте, подайте беспутной земле

Во имя святейших небес!..

 

* * *

 

Всё гениальное просто:

Голуби, стены Кремля...

Небо – высокого роста,

Низкого роста земля.

 

Вспомните Роберта Фроста:

Фермер, крестьянский атлант!..

Всё гениальное просто.

Сложным бывает талант.

 

* * *

 

Голодаю душой и карманом,

И желудок, понятно, пустой.

Разразиться бы толстым романом,

Как какой-нибудь пятый Толстой!

Закатиться б с жокеем в усадьбу!

Поразмять лошадиную рать!..

А потом на крестьянскую свадьбу

По-отечески томно взирать…

Притулиться б к разлапистой деве,

Что на барщину ходит полоть,

Как Адам новоявленной Еве,

Подарить ей костлявую плоть…

Только я – не эстет и не барин,

И далёк от подобных идей,

Я – невзрачный московский хазарин,

Если проще сказать – иудей.

За ночь высохли зимние боты,

Старый зонт растопырен, как щит…

Ровно час до любимой работы…

Чу! Будильник под сердцем трещит!..

 

* * *

 

Гуляло летом по европам…

Там пастернаком и укропом

Пропахли городки.

И фрау – пышные, как лето,

В субботу шли на «Риголетто»,

Взбивая парики.

 

И натянув тугие гольфы,

Жестяно лаяли адольфы,

Выкатывая грудь!

И присягая кружкой пива,

Густого, злого, как крапива,

Не морщились ничуть.

 

Шипели праздничные фарши…

В Берлине взвизгивали марши! –

Вибрировал эфир.

И Сталин грыз мундштук устало,

И дабы робость не пристала

Грузинский пил чефир…

 

В Москве гулящие матросы

Швыряли лихо папиросы

На танцевальный круг!

Послы садились в лимузины,

Стоял горячий дух резины…

Но я родился вдруг!…

 

Всё это было…было…было…

Ты, мама, всё в земле забыла:

Шекспир, мечты, семья…

На довоенном фото – в раме,

Худрук цветы подносит маме!..

Но тут родился я!

 

 

* * *

 

Дождичка Божья манна

Благостна и туманна…

Падает на лесок

Жизни чистейший сок.

В дымке речных излук

Солнцем курится луг.

Кто там белеет, кто там,

Льнёт к серебристым сотам…

По полю прямиком

Бог идёт босиком.

 

* * *

 

Есть версия, о том, что у Пилата

Была ума казённая палата.

 

Пилату доложили: «Ученик

Учителя запродал». Тот сказал:

«Ученика повесить, как собаку!»

И уходя добавил: «Я – солдат».

 

И много лет протяжно пахнет псиной

То дерево, что мы зовём осиной.

 

* * *

 

Жандарм сыграл сквозную роль.

Позорно струсила газета.

Смолчал запрошенный король.

Все отвернулись от поэта…

 

Храпит поэт!.. Житуха – во!..

Над ним хоров небесных спевка…

А кормит гения того

Одна лишь уличная девка…

 

Жуков

 

В паучьих руинах Берлина

Гармоника душеньку пьёт.

И снайпер Василий Калина

Чечётку нахраписто бьёт.

 

Суворовский марш барабанный

Крошит мировую зарю!

И ветер – портяночный, банный –

Щекочет Европе ноздрю…

 

Средь танковых лязгов и гуков,

С российской натугой в лице

Нафабренный, выбритый Жуков

На белом идёт жеребце!

 

При маршальском чине убогом –

Он прост, как любой генерал.

Он чист перед Господом Богом.

Он сам, как Всевышний, карал….

 

В нём – дух гулевого боярства,

Истории тучная стать!

Он волен создать государства –

И каменным идолом стать.

 

А куцый вертлявый союзник

Коль смаху – по-русски – прижать,

Подтянет казённый подгузник,

Чтоб легче к Ла-Маншу бежать!..

 

И тот, в окружении башен,

В своём допотопном Кремле,

Не так уж всесилен и страшен

На этой победной золе!..

 

В паучьих руинах Берлина,

Поскольку – такой тарарам,

Хватила душа славянина

Солдатских бездонных сто грамм!

 

Хмелеет в припадке величья,

От славы – глухой и немой.

И шея – лиловая, бычья –

Надрезана белой каймой…

 

В гранитные латы – его бы,

Чтоб в камне остыл, пообвык.

Хмельной похититель Европы! –

Славянский распаренный бык!

 

Загадка

 

Покамест паства мозги ломала,

Пришёл банальный ответ от Бога:

«Кто хочет много – получит мало!

Кто хочет мало – получит много!»

 

А Дьявол пыхнул срамно и ало,

В проёме ночи возник двурого:

«Кто хочет мало – получит мало!

Кто хочет много – получит много!»

 

* * *

 

Задышало поле мглою,

Заходила хмарь,

Будто кто прикрыл полою

Золотой фонарь…

Средь равнины быстротечной

Глух и нем стою,

Будто кто закрыл навечно

Родину мою.

Где любовь моя и сила? –

Райские деньки?..

Мгла ночная загасила

Сердца угольки…

 

* * *

 

И душу, и тело недугом свело,

Лицо уподобилось роже!

И стало в глазах от страданий светло,

И крикнул несчастный: «О Боже!..»

 

Но грохот сорвался в немереной мгле,

И эхо взревело сиреной!..

«Хо-хо!..» – пронеслось по родимой земле…

«Ха-ха!» – понеслось по Вселенной…

 

 

* * *

 

Когда всосала водяная яма

Весь белый свет, все тяготы его,

Последний ангел захлебнулся: «Ма-ма!..»

Последний демон задохнулся: «Ма-ма!..»

И – на земле не стало никого…

 

И только лучик нынешней звезды

Коснулся той – ниспосланной – воды…

 

* * * 

 

Когда на клейкий подоконник
Зарю обронит глупый птах,
Когда пастух – сопливый конник
Промчится с гиком на устах,

 

Я буду спать – башкой в тужурку,
В мышином сене и пыли…
Но в оловянную мазурку
Вхожу я с тёплой Натали…

 

И свечи светятся морозно!
И рыжий гений смотрит грозно!…
Ах, притча века – Натали!

 

Звенят браслеты грациозно,
И пахнут вольно и берёзно
Запястья сельские твои… 

 

* * *

 

Над пышностью искусств, над сухостью наук,

Как будто где-то вне… в абстракции… вдали…

Вселенство во плоти, настырно, как паук,

Сосёт из года в год живую кровь Земли…

Спаси людей, любовь, от непотребных мук! –

От жизни исцели! – от смерти исцели!..

 

Нэпманская баллада 

 

Ну кто не знает Мандельштама?
Фигура-дура, скажем прямо:
Шатун, крамольный стихоплёт,
В какой ты цвет его не выкрась.
Одни подачки: ест да пьёт.
По виду – грач, по слухам – выкрест.
Но, чёрт возьми, какой пассаж,
Когда морали строгий страж
Его читает зло в гостиной…
С овчинку кажется уют!
И по лощёным барским спинам
Мурашки вящие снуют!..
Столица. Вкусный пар харчевни
Швейцары сумрачны и древни,
В хрустальной вазе мягкий хлеб.
Патруль, небритый и холодный –
Заглянет, грозный и свободный,
Слюну проглотит: «Ишь ты, нэп!»
Мой Бог! Какая сервировка!
Тарелку взять – нужна сноровка,
Не двинь-ка локтем невзначай…
В окне – тельняшка, клёш, винтовка…
Пиит два супа спросит робко
И для жены – горячий чай.
Цивилизованный приказчик
С хозяйским прозвищем «Проказник»
На полового в нос ворчит.
Весь распомаженный и узкий
Гитарой ласково журчит,
Картавя на манер французский:

«Вся-то наша жизнюшка,
Как пустой стакан…
У меня на сег’дце бг’одит
Чег’ный таг’акан…»

Морозно хлещут струи водки.
Рагу шипит на сковородке.
Приказчик! Душка! Пей до дна!
Берёт высоко и фальшиво
Гитары дряблая струна…
Ах, пшённый суп! Ну что за диво! 

 

* * *

 

О балы мои далёкие!

Колокольца снежный звон!

Неопознанные локоны

В бликах ёлочных окон…

 

Зажигали свечи чистые…

Заполняли синевой…

Полонезами лучистыми

Плыли зимы над Невой.

 

И на санные излучины –

В запах милый, меховой –

Опускался кто-то мучаный

С эфиопской головой…

 

И взлетали галки снежные

Из-под санного ножа!

И была метель мятежная

Оглушительно свежа!

 

* * *

 

Обшарпан и нелеп, как силосная башня,

Незрячий вопросил: «А что там, за холмом?»

Чур, знаю – не скажу. Но, ежели с умом,

Не всё ли нам равно, а что там – за холмом? –

Не ведает никто… Наверно, просто – пашня… 

 

Памяти Иннокентия Анненского 

 

Клокочущий хорал
Труба переросла…
Пока я лист марал,
Судьба перенесла

Твою прямую тень
За тридевять высот,
Где белый-белый день
Не меркнет круглый год.

И вещих слов хвалынь
Вливается в покой…
И плещется полынь
Над памятью людской…

А млечную сирень
Прельстила тяжесть сот.
И белый-белый день
За тридевять высот.

И тени на лугу…
И строже всех твоя…
Но замкнут я в кругу
Земного бытия!

И если тяжело
Мне станет – отзовись! –
О вечности жерло,
Прожорливая высь! 

 

 

Переделкино

 

Лесная чаща без приметы.

Вот этой ломаной тропой,

Как сохачи на водопой,

На полустанок шли поэты.

 

Хрустел звериный шаг скупой,

И были в сумерках заметны

На лбах морщины, как заметы,

Лосиных глаз распах слепой…

 

Пичуги били из кювета…

Плыла медлительная Лета

Река, невидная собой…

 

И клокотали до рассвета

Колокола лесного лета –

Зелёной Родины прибой…

 

* * *

 

Под чугунным небосводом,

Над крестьянским Чёрным бродом,

Где болотом пахнет муть,

Где ночами лезет жуть,

Над безвинной русской кровью,

Над захарканной любовью

Пушкин плачет у ольхи:

Жизни нет, а что – стихи?!..

 

* * *

 

Причастный тайнам, плакал ребёнок…

Александр Блок

 

Природы звериного слуха

Коснулся полночный покой,

Когда серебристое брюхо

Провисло над чёрной Окой.

 

Сопели зубатые в норах,

Храпели подпаски в кустах,

Солдаты, хранящие порох,

Клевали на энских постах.

 

И только презренная рыба,

Брыластый, напыщенный сом,

Как некая гибкая глыба,

Возникла в свеченье косом.

 

И молча вбирали друг друга,

К сторонним делам не спеша,

Душа серебристого круга

И спящей планеты душа.

 

А в куче пахучих пелёнок,

В лесной деревеньке Сычи,

Причастный всем тайнам ребёнок,

Заухал, зашёлся в ночи!...

 

* * *

 

Пустыню искрами осыпал НЛО!..

Ночная мгла забилась, как в падучей!..

Запела Соломоновой пастушкой,

Заплакала подраненным ребёнком,

Разбойником безбожным рассвисталась!..

Крысиный писк растаял в пыльном небе…

Сухая пыль осыпалась во тьме…

 

Иуда от подземного толчка

Проснулся, замычал от скотской боли,

Опёрся на руки: о-о! Два тупых гвоздя

Торчали в очугунненых запястьях!

Хотел вскочить: о! каждая ступня

Пылала, точно чёртово копыто!

Как если б капли олова прожгли

И шкуру, и растянутые жилы…

Он сипло возопил: «Я трижды прав!

Ты – лицемер! Ты – подлый искуситель!

Трусливый и разнузданный ханжа!..»

И рухнул, омываясь липким потом,

И тёрся лбом о скомканное ложе…

Заметил на подушке - кровь, не пот,

Кровь, а не пот! И потерял сознанье!..

 

И захрипел… И где-то взвыл кобель…

 

Я счастлив, мой тринадцатый апостол!

По-школьному, незрячая любовь…

Прощаю слепоту и глухоту,

Твой бред ночной улыбкой отгоняю,

Целую руки исказнённые твои,

Ступни твои дыханьем охлаждаю…

К тому же не забудь, что НЛО,

Лишь плоская вселенская тарелка

Из плоских местечковых анекдотов!

А я – увы! - программа НЛО! -

Я - вымысел носатого народа!

А разве можно вымысел предать?

И нет гвоздей в твоих запястьях детских…

И ноженьки усталые стройны…

Спи, мой дружок, всё будет хорошо!

А я подсяду к старому торшеру

И закурю. И всё начну сначала.

 

Пустыню искрами осыпал НЛО!.. 

 

* * * 

 

Пушкин с Гоголем сидели,
Много пили, мало ели.
И, смакуя дым глотками,
Всё чадили чубуками.
Поболтать бы, да о чём? –
Лучше – ноги калачом.
Вдруг ощерился поэт:
«Тридцать лет, а проку нет!
Недоступна мне пока
Глубь родного языка! –
По листу перо бежит,
Но – споткнётся, задрожит,
Что кораблик на волне...
Тайну чует в глубине!..»
У Великого Хохла
Бровь к пробору поползла.
Усмехнулся? – вроде – нет.
Два кивка – и весь ответ.
Поболтать бы, да о чём?
Гоголь, вроде, не при чём. 

 

* * * 

 

Русский лес – домовит.
Русский воздух – молод.
Русский чай – духовит.
Русский сахар – колот.

Синь – верста за верстой,
И на целом свете
Только Фет да Толстой,
Глупые, как дети…

Дрёмно думает граф:
«Хорошо в покое!..
И, конечно, я прав,
Веруя в такое…

Вишь, пожаловал ферт –
Мазаны волосья!
И придумал-то – «Фет»! –
Ровно кличка пёсья!

Ишь, отставил задок! –
Как зайчишка прыток.
Не беда, что жидок,
А беда, что жидок!..»

Драный графский буфет,
Борода Христова.
Желчно думает Фет,
Глядя на Толстого:

«Ах ты, старый старик!
Домотканый гений!
Борода, что парик
На потешной сцене…

Скобяной эрудит!
Дать бы старцу лупку!
Вроде граф, а глядит
Марьюшке под юбку!..»

Жизнь – верста за верстой –
Целый век в минуте…
«Нуте-с!» – молвил Толстой.
Фет ответил: «Нуте?..» 

 

* * * 

 

Светлело, а гусиное перо
Резвилось, как младенец неразумный,
И глаз косил безбожно и хитро
На этот мир – застенчивый, но шумный.

 

Пищала птаха, тихо зрел ранет,
Сварливый клён под окнами возился…
«Ужо тебе!» – воскликнул вдруг поэт,
И кулаком чернильным погрозился.

 

«Ужо тебе!» – и весело со лба
Смахнул волос воинственную смуту…
Не знала Русь, что вся её судьба
Решалась в эту самую минуту. 

 

 

 

* * * 

 

Слепые силуэты Петрограда…
Густой туман, как дым пороховой…
А он поник белёсой головой
Над столиком трактира «Эльдорадо».

Совсем не «Эльдорадо»… Нет, не то…
Пульсирует заточенная жилка.
Роняет блики смрадная коптилка
На чёрное старинное пальто.

Шарманка задыхается за дверью,
Надсадно и застуженно сипит…
И деревяшка адская скрипит.
И чья-то рожа смотрит в окна зверем…

Его рука немыслимо бела…
Нет, он не спит, он только стиснул веки.
Как трудно быть мужчиной в этом веке,
Когда зовут в ночи колокола!

А над кабацкой стойкой Незнакомка
Кокоткой размалёванной грустит…
А он – руками белыми хрустит…
А он смеётся коротко и ломко…

Потом встаёт и падает стакан,
И он ногой ступает на осколки.
И сразу в грудь ударит ветер колкий,
И двинется над городом туман.

Он у мальчишки спросит папиросы,
А впереди – неясные, как сны,
Горят в тумане красные костры,
Шагают гулко красные матросы. 

 

* * *

 

Слетают листья с Болдинского сада,

И свист синицы за душу берёт.

А в голубых глазах у Александра

Неяркое свечение берёз.

 

Суров арап великого Петра!

А внуку – только детские забавы…

Он засмеётся белыми зубами

Под лёгкий скрип гусиного пера.

 

«Ребятушки! Один у вас отец!»

И на крыльце Пугач в татарской бурке…

А на балах, в гранитном Петербурге

Позванивает шпорами Дантес…

 

На сотни вёрст густой и гулкий лес…

Тебя, Россия, твой изгнанник пишет…

Вот он умолк… А, может быть, он слышит

Прощальный крик гусей из-под небес?!..

 

Она всё ближе – тёплая зима,

Где выстрелы, как детские хлопушки,

Где в синий снег падёт руками Пушкин,

И из-под рук вдруг вырвется земля…

 

И Натали доложат: «Он убит».

Ей кто-то скажет: «Вы теперь свободны».

И с белых плеч сорвётся мех соболий,

И медальон на шее задрожит.

 

Пробьётся луч весенний, золотой.

И будут бить на празднике из пушки.

И только под Михайловским, в церквушке,

Звонарь встревожит колокол литой…

 

Ну а пока – туманная пора.

Всё в липкой паутине бабье лето.

И небо – в голубых глазах поэта!

И нервный скрип гусиного пера…

 

 

* * *

 

Со скоростью света наука

Ворвётся в трехтысячный год.

А древность со скоростью звука

Конечно же, в Лету падёт.

Но ты содрогнёшься, потомок,

Когда через сердце твоё

Державинской оды обломок

Пройдёт, как живое копьё! 

 

* * *

 

Среди катастроф и смещений

И прочих космических дел,

Витает лирический гений, –

Какой допотопный предел!

 

Осины осенняя алость…

Овражек звенит ключево

Попробуй убрать эту малость,

 

И в Космосе нет – ничего. 

 

* * *

 

Судьба Венере обрубила руки,

Чтоб не ласкала смуглого подпаска,

Чтоб не хлебнула бабьего позора,

Чтоб не стонала: «Я – твоя рабыня!..»  

 

* * *

 

Считай судьбу наукой! –

Чу! – средь ночных миров

Ты подтверждаешь мукой,

Что жив ты и здоров.

 

Ты должен свежей болью

Примять былую боль…

Присыпать раны солью…

Не в том ли жизни соль?! 

 

* * *

 

Талант, по сути, толст.

А гений – тощ, как щепка.

Неважно, что там: холст,

Поэма, фуга, лепка.

 

Судьба, как дышло в бок,

Что дали, то и схавал…

Талант по духу – Бог,

А гений – сущий дьявол!

 

 

* * *

 

Танки шли по Руси, придыхая…

Танки шли на восток по прямой…

И кричала дошкольница Хая:

«Мамка! Тракторы! Ой!..»

 

Подгорала земля, что коврига.

На подовом калёном листе,

И крестился пропойный расстрига:

«Иисусе Христе!..»

 

Круглосуточно вякали стёкла,

Крались танки в туманах Руси…

И вздыхала двужильная Фёкла:

«Сын родимый, спаси!»

 

А сыночек – румяный лицом,

В обороне залёг с ружьецом,

И клубился над ним, молодым,

Трубок маршальских вдумчивый дым.

 

* * *

 

Торчало солнце смешным бугром.

Был лес, как витязь, рекой обвязан.

Но в ясном небе прогаркал гром:

«Рождённый ползать – взлететь обязан!..»

 

Рванулся к небу ползучий гад!

Прижала гада земная сила!

Цикады прянули наугад…

Лягуха в травах заколесила…

 

Не дай нам, небо, земных наград!

 

* * * 

 

Я вижу Ахматову Анну:
Безумные чётки в руках,
И розы открытую рану
На чёрных житейских шелках.

 

А в медленном взгляде – бравада
И страсти тягучая мгла…
А в царственном жесте – блокада,
В которой до гроба жила. 

 

* * *

 

Я ворону крикнул: «Здорово, старик!»

Но ворон степной не услышал мой крик.

 

Я крикнул утёсу: «Здорово, старик!»

Гранитного слуха не тронул мой крик.

 

Я солнышку крикнул: «Будь славен твой век!»

И ветер ответил: «Молчи, человек!» 

 

* * *

 

Я думаю, Исус писал стихи –

Плёл сети из волшебной чепухи…

А жизнь Христа – была душа поэта…

Иначе – как?! – откуда бы всё это?!..

 

В кругу слепых болезненных племён

Он, как слепец, питал себя обманом…

И не был ли Иуда графоманом,

Не узнанным Сальери тех времён?!

 

* * *

 

Я заглянул в зерцало Бытия…

Прозрачный звон слегка коснулся слуха…

Чу! – за спиной стояла побируха!

«Ты – Смерть моя?» – едва промолвил я.

«Я – Жизнь твоя…» – прошамкала старуха.