Январские метели над городом летали.
Тебя, мой младший ангел, отдали мне в дитя.
До свиданья, спящий город...
Не молиться и не плакать, не твердить родное имя...
(Раз молиться не умею, может, в этом и беда).
Там, где жалобы – немею, там, где просьбы – губы стынут,
и замёрзшими губами я шепчу: «Пустите к сыну», –
мне не надо на минуту, я могу лишь – навсегда.
Я хочу туда, где небо прорастает тихо былью,
где кремнистые лианы для меня сплетают трап.
Город спит заворожённо за кулисой звёздной пыли,
до свиданья, спящий город, – трап проносится навылет,
это мне его спустили, поднимаюсь кверху
– аап!
Амнезия
Ты помнишь радугу зимой? –
И вот порхают чайки-зимы
по памяти моей хромой.
Невыразимо.
– Ты помнишь этот жаркий день?
Пионы. Май. Рожденье сына?
– Да, помню...было...чувства тень.
Невыразимо.
– Ты помнишь час – беда пришла,
и колокол гудел набатом?
– Нет. Я тогда не родилась.
Или – ушла назад.
Обратно.
Я ничего не помню, брат.
* * *
Я выплакала все слова, включая древнюю латынь.
Я передумала все мысли – их стая бросила меня,
и голова совсем пустая живёт, как колокол звеня,
хоть знаю я, что что-то знаю, но мысль – летит в пустую стынь.
...я выплакала все слова,
оставив звук бессмертный – ааа...а...
..................
Дань эха (паствы хор) – «Ааа-минь!»
Укрыться – нет науки
Когда умрёт ребёнок – мир станет плоским. Искусственным, совсем ничьим.
Он потеряет цвет и запах, смешает в кучу случаи и речи.
Он попытается накрыть тебя сачком пустых чудачеств.
Мир потеряет звук и станет излагать тебе ненужное, как мим.
Нет способа уйти, укрыться – нет науки.
Укрыться просто нечем.
Запас того, чем жил – зачем ты жил –
здесь на земле – теперь растрачен.
И только мим скорбит о чём-то.
Только мим.
* * *
Я прошу тебя – вернись
Не бросай меня одну
Это крыльев дикий свист
Это свет пошёл ко дну
Я прошу тебя – вернись
Заклинаю – не оставь
Это небо рвётся вниз
В опрокинутую явь
Заклинаю – подожди
На обрывистом пути
Там где высохли дожди
Мне пустыню не пройти
Заклинаю – не оставь
Заклинаю – подожди
И нигде тебя нет
Представляешь, тебя уже нет,
А наш дом почему-то живет.
Не рассыпался прахом рассвет,
И минута в минуту заход.
И нигде тебя, ангел мой, нет.
Представляешь, а я всё живу,
Говорю ни о чём в телефон –
Просто звуки на паузы рву,
Как затёртый до дыр патефон.
Представляешь, а я все живу,
Заполняя нежизни канву.
То ли бред, то ли сон наяву –
Я хожу, я дышу. И живу.
И нигде, и нигде тебя нет.
Осколки зазеркалья
Ни жизни нет, ни смерти – пространство зазеркалья.
Ничейные поля нездешних величин.
Позвякивает время бубенчиком хрустальным,
Для жизни нет причин – для смерти нет причин.
Тактичною головкой услужливый китайчик
Бессменной амплитудой выписывает знак,
Быть может, это вечность – разгаданная тайна,
Быть может, просто шутит раскрашенный чудак.
Зачем я здесь и кто я? Заблудшим пилигримом
Бреду по лабиринтам душевного жнивья,
В космических граффити зеркальной пантомимы
Оставлены каверны – наверно, для меня.
Конечно, для меня.
Ни жизни нет, ни смерти –
Пространство зазеркалья.
Твоя война
Когда вина ложится на вину,
А кадр за кадром рвётся в перемотке...
Открыл глаза – уходишь на войну,
Закрыл глаза – дыра в подводной лодке.
Всего одно движение ресниц –
Один лишь миг – одна лишь жизнь мелькнула,
Одна лишь вечность – злом из-за кулис,
Как карнавальный страж из караула.
Твоя вина, моя вина – одна.
Прицельно время ждёт у арбалета.
Ты думал, что когда-то, с кем-то, где-то...
А это здесь, сейчас – твоя война.
* * *
Ты всё равно всегда один,
Когда придёт беда нежданно,
И, как огромный исполин,
На берег
– хмурый и туманный –
Тебя безмолвно унесёт.
Слов утешенья и любви
Так далеко уже не слышно...
Пустынный берег нелюдим.
Ты здесь один.
Как это вышло,
Что твой кончается полет?
А ветер вдаль
песок метёт...
песок метёт...
песок метёт...
Почём тут страхи?
Сказать тебе – скажу – меня пытают сны и свора мыслей
окаянных. Когда под утро свет – как дым – прольётся вверх
и пологом-сачком над бездною зависнет –
вибрирует в виске почти отживший нерв.
А чёрт побудку свистнет.
Сказать тебе – скажу: не страшно ни на грош. Почём тут страхи?
Монетою какой? – Бездомные оборванные птахи
ладошками чумазыми всучают их за драхмы.
А могут за рубли – тебя в толпе приметив.
Им, в общем, всё равно. «Бери!» – щебечут дети –
«Возьми любой, все славно прорастут,
товар хорош – сам чёрт от страха ахнет».
Но я не ахну – нет.
Я перешла черту.
Зачем тебе знать?
Есть сила удара такая...такая...
что боль отступает, в испуге склонившись.
Ничем не измерить – кто знает, тот знает –
здесь опыт досужий окажется лишним.
Есть сила удара... сродни... Нет – безродна,
родни не имеет, потомков – не будет.
Пред нею пасует живая природа,
с тавром на душе уцелевшие люди.
Их сразу найдёшь по незрячему взгляду,
по тени, хромающей рядом не в ногу
– от полураспада до полураспада –
всё реже и реже тревожа дорогу.
Есть сила удара такая... такая...
Зачем тебе знать?
Пусть никто не узнает.
Всё дальше и дальше...
Как странно и страшно, что время уносит
всё дальше и дальше в досветную мглу
тяжёлую память – там бурая осень
простой реквизит разложила в углу.
Там тени и смерти людей и природы,
скелеты растений, увядшая жизнь,
там грязный маляр оставляет разводы
на тучах – под пьяные брызги и свист.
Всё дальше и дальше уходит, уходит,
что только недавно казалось твоим.
«Но было?» – И ты отвечаешь: « Да... вроде...»
И листьев палёных потянется дым...
Дай мне знак
Дай мне знак, что ты здесь, дай мне знак, что ты просто в пути,
мой отважный, мой глупый, мой Богом отмеченный странник.
Посвети мне лучом, хоть лучиною мне посвети,
сигаретой махни, зажигалкой забытой в кармане.
Обозначь мне пути и сверхновой звездой полыхни,
можешь – чёрной дырой, можешь той, что зовётся нейтронной,
чтобы мне пережить эти тёмные, страшные дни
на планете, где я без тебя оказалась бездомной.
На планете, что вдруг – обернулась безлюдной вконец,
где ни слов и ни лиц, – ни дыханья, согревшего бездну,
где не слышится стук обращённых друг к другу сердец,
и никто не родится, а значит не сможет воскреснуть.
...молотками – в висках – запоздалое слово «прости»...
Дай мне знак...
Дай мне знак, что ты здесь...
Дай мне знак, что ты просто в пути...
Ты где?
Если долго спрашивать « ты где?»,
то услышишь, как тебе ответят...
И не думай, что залётный ветер
бродит по бульварной борозде.
(...много есть ещё чего на свете...)
Это просто тайные слова,
их антенной уловили ветки,
дальше – переводчиком листва
(звуков – лингвистические предки).
Слышишь? Для тебя –
...едва, едва...
Слышишь?
Несутся по откосу поезда
Необратимо слово «никогда»,
не уломать его на «быть» и «может».
Несутся по откосу поезда –
прольётся кровь железа непреложно.
Как им помочь? Ничем им не поможешь.
А вместе – всё уходит в «никогда».
Как страшно рядом с ним существовать,
в нём безнадёжно оплывают свечи
– ни обойти, ни защититься нечем –
над ним огонь с простым названьем «вечный»,
под ним дорога, названная «млечной»...
Туда шагнуть и в «никогда» шагать...
Стекают краски...
Мир лишь луч от лика друга, все иное – тень его!
Н. Гумилёв
А день, как жизнь, идёт к закату,
и зыбкий фон земных чудес
(в подрамник вставленный когда-то)
мелькнул фантомом – и исчез.
Стекают краски, глохнут звуки,
сатиром злым лукавит глаз.
Стоишь у пропасти разлуки,
и мысль крамольная – упасть
в небытиё,
где негативом
плывёт любимое лицо.
И вязь закатная – курсивом:
«Конец.
Конец в конце концов»...
Память
Нам без тебя не живётся, не можется,
– пасмурных дней череда –
снится ночами смешливая рожица,
светлые снятся года.
Там, где ручьи уносили кораблики
в долгий весенний круиз,
детского счастья работала фабрика,
что ни денёк, то – сюрприз.
Что ни денёк – то открытья ньютоновы:
яблоки падают вниз,
звёзды глазами таращатся сонными
из-под небесных кулис,
жук на ладошке испугано ёжится,
ножки смущённо задрав.
...мир постигала смешливая рожица,
дёргала жизнь за рукав...
Мам
Сын сказал мне: «Мам, – я пока уйду»
Сын сказал мне: «Мам, – ты меня прости.
Не печалься, мам, пережди беду.
Не одной тебе этот крест нести».
Я сказала: «Сын, – на запоре дверь.
Там, где выдох, – вдох. Там, где вдох, – зарин.
Белый свет – не свет, это – тьма теперь.
Я иду к тебе на свиданье, сын».
Сын сказал мне: «Мам...»
Я сказала: «Сын...»
Разве заплачет скала...
Жизнь обернулась чудовищным сном.
Вий, подними мне, пожалуйста, веки
...стой, нерадивый, – слабы человеки,
может, проснуться бы камнем потом.
Может, очнусь неразумной скалой.
Разве заплачет скала, ну, ей-богу?
Разве нужна ей куда-то дорога?
(...сыплется время гранитной трухой...)
Сыплется время, кроша и круша.
Но у скалы в отдалённом сознанье
не предусмотрено, друже, страданье,
тем, братец Вий, жизнь скалы хороша.
Нет, не прожить мне сейчас человеком,
пусть каменеют набрякшие веки.
...не беспокой меня...
...поздно мне, Вий...
Волком бы сгинуть в пургу...
К.
Я без тебя не могу.
Как мне прожить эти дни,
Что мою жизнь стерегут,
не позволяя «не быть»?
День световой – как парсек,
Наносекунда – как век,
Времени долгий забег
В кратком движении век.
Я без тебя не могу –
Время смешалось с судьбой.
Волчий неистовый вой –
Хлещущей кровью в снегу.
Я без тебя не могу...
Я без тебя неемоогууу...
Волком бы сгинуть в пургу,
шею бы сунуть в ургу.
* «Урга» – петля на конце шеста,
которым монгольские скотоводы
отлавливают животных
Восковая кукла
дни замерли, застыв,
а время – упразднив
свой иезуитский нрав,
канючит как шарманщик,
покуда
ты стоишь,
обветренный,
как
скиф,
в музее
у Тюссо,
для зрителей
заманчив...
...покуда ты стоишь...
покуда ты стоишь –
сползает дней слюда,
покуда ты стоишь –
теряет время званье...
ваятель мой, Беда,
скажи: теперь куда?
став куклой,
воском,
сканью –
сплетеньем кружевным
сосудов,
мыслей,
жил,
я утеряла смысл
любить
и ждать,
и плакать...
И если слёзы капать
начнут поверх чернил
(ведь плачет иногда бездомная собака),
то это – воск потёк
и горечью застыл.
Чтобы заново всё
На короткое время в этой жизни встречаемся –
вот из бед ведь беда.
Как ты там, – не отчаялся?
Видишь, плачу ночами... прости, я нечаянно...
К древним грекам бы сгинуть... к Атлантиде причалить бы...
Обнулиться бы – да!
Чтобы заново всё – степь пылила кентаврами,
чтобы слово «пора» – для беды не случилось пока.
Боги – в склоках,
прорастает Испания маврами,
век заходит за век,
бродят стаями армии
– временная река...
(...нас пока ещё нет, не родились, мой маленький...)
Этот сплав бытия – для растопки планеты руда.
.......................................
Где билеты дают до вселенской завалинки?
Вот туда я хочу.
Вот туда.
Лишь ты
К.
...ты не услышишь, как пахнет сирень,
ты не увидишь, как музыка плачет,
не распахнётся твой
– утром прозрачным –
долгий, ликующий, солнечный день
...и в разноцветных осколках весны
ты никогда уже не отразишься,
облаком, разве, над домом зависшим,
будешь мне плакать в залётные сны
...ты не увидишь и ты не услышишь,
и никогда уже мне не напишешь
«всё для меня в этом мире – лишь ты»
...............
...всё для меня в этом мире – лишь ты...
Возвращайся, synek...
Возвращайся, synek...Бог с ним с мирозданьем!
Кто-то ведь придумал, да не так сложил...
Узаконил промах – смертные страданья,
мысли неподъёмной встряли виражи.
Как к руке прижаться и души коснуться?
(помню долгим зреньем каждую черту)
Ничего, что утром не могу проснуться, –
бытия таможня держит на посту.
Возвращайся, malec, декораций смерти
нам ли забояться – если вместе мы.
(...отмерять парсеки? – жилами отмерьте...)
Нет, родной, забвенья и кромешной тьмы.
Возвращайся, synek, – ни к чему безверье.
Сбился навигатор? Рвётся жизни нить?
Люди, души, стебли вымерших растений,
заново вставайте. Всем –
под знамя «быть!»
Когда случится – я перешагну
Когда случится – я перешагну,
закрою дверь и выдохну – «свобода»:
от буквы «я», от воя на луну,
от кофе по утрам
и бутерброда.
От террикона скудных мелочей,
слагающих сюжет «как будто жизни» –
конструктор невсамделишных вещей,
как бусы на увядшей шее, – лишних.
От слов – что никогда не повторят
суть мысли – лингвистически негодных,
пристойно совершающих обряд
общения.
Погрешности природы.
Когда случится – я перешагну,
закрою дверь и выдохну – «свобода»,
на вираже потрогаю луну,
и растворюсь за ширмой небосвода...
© Зоя Бочинская, 2017-2020.
© 45-я параллель, 2020.