влажной от слёз души…
Девочке знать до срока
не избежать соринок,
брёвнышек-фраз, трухи…
Сколько стальных пружинок
Сильная, с сердцем горячим,
зёрнышком головой –
новый упругий мячик
Розовых восемнадцать –
мало? Дырявых сит
ношено!!! Стынут пальцы
Милая! Настоящей –
страшно, зато – дано…
Жизненной скорби ящик
Пусть меж миндалин камень,
боль, как в последний раз, –
даришь тепло зрачками,
Плачь! Бей лучом в колодец!
Тесно поэтов держись:
мы небольшой народец,
но понимаем жизнь.
Адам был создан первым. Из его
Ребра была придумана программа.
Не может быть. Творец исправил в Еве
Недоработки мужа и создал
Второй раз в этой совершенной деве
Так, значит, альфа-версия (мужчина)
Должна быть хуже версии второй?
И, видно, в этом кроется причина,
– Всё это бред, – отвечу я проворно,
Не веря в сотворенье и Эдем.
А даже если верю, то, бесспорно,
Бог не был программистом – не знакома
Творцу наука новая была.
И первый блин у Бога не был комом,
А Ева только яблоки рвала.
с мужчинами-
поэтами
женщины нередко впадают в муку паронимии:
кто он –
парнасожитель или просто порносожитель?
нет кораблей… «У Вас нет новых писем».
Мне штиль не в штиль. И чайки поутру
Синеет гладь, безбрежна и ровна…
А сколько от тебя даров бывало!
Я жемчуг розоватый, как десна,
Ты слал эскадры, милый мой пират!
Ощерясь, караваны боевые
салютовали, что везут – о диво –
Признаний ожерелья, как смола,
тягучей массой шею обвивали…
И мышцами, как смыслами, играли
…Но если не напишешь ты сейчас –
хоть каравелла грянет золотая!..
Увижу нового письма баркас
и уничтожу, даже не читая.
Только физику и химию – не очень».
Нелюбовь твою сведу я к нулю
За глаза твои полцарства отдашь,
А улыбка – ах, мои аплодисменты.
Ты прозрачна и чиста, словно H-
Притяжение к тебе, как к Звезде,
Разных душ и тел, их вращенье
Против чар твоих бессилен термояд.
Если чуточку изменишь своё мненье,
Получу твой положительный заряд!:)
или шеф-редактор, скажем проще,
в прорези собачьего оскала
«Не пишите! Сор и эпатаж. Но
выиграли конкурс… И за сколько?..»
А глаза завистливы и влажны,
и кадык кислит лимонной долькой…
Всё – литературщина, пороша...»
Бог Анубис – бог, но не волшебник:
даже книг не написал хороших…
Со стихами, друг, повремените…»
Пёс, шакал… К нему идут подростки –
он их «опекает», дерьможитель…
Крестики – на самых даровитых.
Царство мёртвых… Этого убили,
этот спился, с этим тоже квиты…
Многих он готовит к тихой смерти –
примет Лета, и не станет света,
а в душе довольны будут черти…
Если ты влетишь (на крыльях – лира!) –
бог Анубис, скалясь иль зевая,
пасть откроет… Вира, детка, вира!!!
Перед сном…
Чёрная колыбельная Sonne
и волнуются в дрёме стога светло-рыжих ресниц
«эль» беззвучно течёт по прозрачной речушке Слюна
русло речки – язык – бугротел хитроуст краснолиц
пьёт податливый эль допьяна-допьяна-допьяна
закрываются веки как вещие створки икон
слово Sonne рождаясь сначала звучит как сын
Sohn фланелевый мальчик упрямо встаёт на носки
и лучами-руками рисует нам смертным окно
словно мать я беру его в руки горячим босым
от ресниц его заживо тлеют лоза и жуки
махаоны-дедалы мой маленький Sonne не спит
воск на лоб его каплет не с ваших ли горестных крыл
потерявшим икара не нужно сиянье Звезды
майна
прочь
опускайтесь
обугленных рук моих тыл
ненадёжное место для тех кто ударом под дых
Sonne бэби зачем тебе белый твой свет
ты умрёшь белым карликом сморщенным (ты не готов?)
сквозь пяток миллиардов впустую растраченных лет
солнце-сан не грусти эль неслышен
от нежного эль-фа увы
только фён лёгкий-лёгкий из детских рассыпанных снов
лишь духовное -ф-
ветер гелия у головы
головёшками рук
только так я способна ласкать
пепел губ твоих жаркие волосы
древний янтарь жёлтых век
поостынь мой ребёнок космический князь
мой страдалец не знающий холода нечеловек
светощупальца пестуют жадно всю тварную мразь
мой малыш ты растёшь
водородный гремучий коктейль
принимая во чрево вращаешься в люльке волчком
я пою и качаю но зыбка навеки пуста
чернота
благодатна бесплодной земли чернота
в ней никто не увидел бы пятен на теле твоём
Sonne (нем.) – солнце
Sohn (нем.) – сын
Во сне…
сон склоняясь в предложном скорее похож на снег
плавкий и незаконченный ангелов перистых пот
что стекая на землю становится легче пера
Schnee! мой зыбкий не выпавший Schnee это имя идёт
твоим белым рукам целовавшим меня до утра
ты закрой меня Schnee от людей от тепла и золы
и целуй пока рот твоих рук розоватый мотив не забыл
божество моих снов белый снег кисея моих снов
не учи отучи меня знать как снежинок лучи
оплавляются с болью
в ладонях замёрзли ключи
Schnee wer bist du прости что тревожит мой шёпот но кто –
снегобог снегочей снеговек снегомиг снегоснег
ты присядь у постели осыпься несердцем
пойму
что не надо любить жаркий мир тёплый шар шапито
где снегурочка серною вновь начинает разбег
Schnee приносит с собою толчёное злое стекло
снежно сыплет на волосы крошку растёртых судеб
в зорких белых глазах отражается детский мой рот
это так безопасно щепотка и в мареве нот
поцелуев блаженство
но я выпрямляюсь иглой
я беру его в руки о бог мой не выпавший Schnee
я дышу тебе в уши любимый Неснег иль Веснег
подари мне себя но эфирен как эхо как смех
ты хохочешь так колко
взвеваешься ветром
поёшь
откликается блеском на песню зазубренный нож
ты не пепел ты тёплая белая кровь ты живёшь
Schnee обмяк как под снежным покровом дышать и творить
створки склепа захлопнулись я для тебя аналой
проникаешь под веки меж пальцев за ворот в живот
жить кричу я и ты разрешаешь небесный мне жить
я ослепла от снега ты мёртв снова лижет тепло
ты был снег просто снег белых ангелов перистых пот
Schnee (нем.) – снег.
У девочки апельсиновые руки.
И детские нафталиновые боги
Она живёт и не верит в чудо.
Она всего лишь купается в солнце.
У девочки есть собственный Будда,
Недевичья апельсиновая кожа
Со вкусом горечи и сладкого перца.
У девочки в апельсиновые ножны
Она сошла с лубочных картинок –
Весною апельсинового цвета.
А думает, во что одета,
Она прекрасна, как тропическая ракушка.
Она достойна иных полотен,
И признаний солёных на ушко,
Со страстной африканской гетеры
Сдирается кожура, и сочно
На дольки рассыпается вера,
Ах, девочка – апельсиновая мякоть!
У тебя апельсиновая зрелость.
Разгляди свою завтрашнюю прелость,
Не пади в свою завтрашнюю слякоть.
но вдруг обращаю внимание
на двери
маленького продуктового магазинчика.
Фигура с покатыми плечами,
в нимбе,
Подхожу:
Русский калибр.
Platinum.
Сколько людей приложится к этой иконе…
Но в поволоке глаз гнездилось нечто –
ночные тени и дневные свечи,
Часы пробили полночь, как сигнал…
Он встал, желая всем спокойной ночи.
Из глаз его, как из весенних почек,
…У настежь растворённого окна
Он в комнате, как волк в глубокой яме,
втянул прохладу хищными ноздрями
Пот капал на пол с дикого чела…
И, обнажённый (хоть и был в костюме),
Он плыл вперёд, скукожен в тесном трюме,
и, пенясь, быль во рту Его жила.
стонали изумлённые голуби
гулом девственного океана
заунывно пела трава
три молодых геркулеса
один зажимал ладонью
третий млел
закрывая глаза
от набегов
собственного злого пота
Я шепчу «Аллилуйя» – замирают летящие автомобили.
Мир прибит, как асфальт, к бренной почве, но странен, как Хлебников…
Я читаю, смотрю. И, вдыхая арабскую вязь набухающих почек,
вижу ласковый шар, апельсин вкруг собачьих зрачков…
Вон восьмидесятилетний юнец, Гарри Поттер в очочках,
Мир заметно иссяк. Нет красивых, библейских евреев,
в Вавилонскую башню пикируют «Боинги», «ТУ»…
Я кричу до небес – защитите Мою красоту!
Так стою на дороге – свирепый, небритый, патлатый.
Я второй раз средь вас, но не знаю, с чего начинать
здесь, где каждый легавый себя выдаёт за Пилата
и толкает Спасителя в шею и в мать-перемать.
* * *
На стариковских щёчках куклы –
детский румянец.
На голове – задорная треугольная шапка
Баюкая куклу, девочка
заботливо поправляет её красный халатик и
Люди рождаются стариками
По мере жизни
мы теряем мудрость
и, как подростки,
А быть бы всегда такими взрослыми,
как четырёхлетняя прабабушка Снегурочки
Или хотя бы
на поре поздней зрелости
не потерять
возможность