До эры цветного ТВ и кино,
Когда обносила снегами зима
Блестели в нарядах своих кружевных
Оконца, лампады мерцали в иных.
Мы, глаз отвести не умея от них,
Бывало, что в кадр заплывал силуэт,
Томя узнаваньем. Пафнутий? Да нет!
Усы, борода… Циолковский! – Из лет
Как этих следов любопытен язык!
Уж раз был учитель, был и ученик.
Мы шли, не сбиваясь, то в гору, то – под…
А что вы хотели?! Снималось кино.
Глотая креплёные дни, как вино,
Потом отзывались протяжно холмы
Церковными звонами… Знали бы мы,
Что именно сны чёрно-белой зимы
Сбываются светом, завесами тьмы
Средь гжели небесной, земной хохломы!
Машины снуют, как жуки. Можно шею свернуть,
Когда переходишь. Соседняя улица вспенена
Провинция, ну, а движение – прямо столичное.
Куда всех несёт через Боровск? На аэродром?
– Боярыня где похоронена тут? – симпатичная
Рукою, как Ленин, показываю от аптечного
Киоска ей путь, не улавливающей на слух.
– Ах, боже мой, боже мой, нет ничего в мире вечного, –
Центр старообрядчества – Боровск – своей правдой голою
Всё держится. Манит, зовёт амплитудой ветвей.
И хмурый Ильич отпускает с руки птицу-голубя,
* * *
Не до вас мне, не до вас мне, не до вас!
Я сегодня этим городом больна
Я вдыхаю жадно воздух дорогой
И сплетаюсь то с сиренью, то с иргой,
То с единственным на целый белый свет…
Припадая к его левому плечу,
Ничего-то изменить я не хочу!
Пусть болезнь течёт, как слёзы по лицу –
В бесконечной благодарности Творцу.
Этой раннею весною,
Небывалой в веке нашем, –
Староконною… и даже
Дальше в гору – к храму, небу,
То ли к солнцу, то ли к Фебу,
Отражаясь в зеркалах
Всех окошек, как в глазах
Спутницы, к тебе прильнувшей…
Я скажу тогда: – Послушай,
А давай-ка постоим,
Родины глотая дым!
За прозрачной пеленою
Не спеша найти иное…
Может, дворник что-то скажет,
И качнётся ветвь слегка.
Мы ведь тоже – часть пейзажа,
Словно снег и облака.
Мы ведь тоже, мы ведь тоже –
Производное души.
Хочешь, то, что всех дороже,
Слово мне в ответ скажи…
Я всех соперниц отвергаю гордо,
Угроз для нас с тобою не лепя.
Что – женщины?! Когда есть Боровск, город,
Ты смотришь с высоты его влюблённо
На монастырь Пафнутьев, речки ртуть
В спокойном обрамлении зелёном.
Ты в Боровске своем души не чаешь!
Я говорю с отчаяньем: – Он стар.
– Тем краше. Он – не дама, – отвечаешь.
Моложе Ноя, старше Авраама…
По стольку люди нынче не живут.
И мне внушает колокол из храма:
Я озираюсь. Все спешат сквозь лето.
Вот женщина с магическим лицом.
Что ревновать?! Однако город этот,
Река Протва у ног твоих кольцом!..
В. Овчинникову
Приезжие машут руками, кричат тебе: – Здоровско!
Свои же – глаза опускают и вроде не жалуют,
В провинции больше всего доверяют привычному,
Простому, житейскому, ясному, явно безличному.
А ты будоражишь и опережаешь течение,
Ты кистью своей воскрешаешь, борясь с амнезиею,
Далекое прошлое, переживая с Россиею.
Но многих ли тянет в историю, в жуть, в потрясения?
Ты хочешь знать, с кем я? Конечно, с тобой и приезжими!
Приятно прибиться к их стайке, глазами их свежими
Глядеть на разбитые улочки с дивными фресками
Хитросплетения
Мы ходили за лозою,
Чтоб корзинок наплести.
Но чудовищной грозою
Молнией черкало небо –
Вжик – автографы свои.
Ты в ответ твердил: «Не треба».
Нам казалось – ночь настала,
Страшный суд, конец Земли.
Реки жидкого металла
Были мы никто на узкой
Тропке – дрожь одна и слизь.
И откуда мой французский,
Из другой какой-то жизни,
Позабытой за века?
Жаль, ковчег в моей Отчизне
Но, не плача и не ноя,
Мы молились. Дух мужал.
И Создатель Слово, Ною
Вмиг повисло коромысло
Радуги, и мир стал нов.
А корзинок (в разных смыслах)
Нам наплел наш друг Милов.
Я его метнула в глубь кармана.
Ну, а Вам не боязно, мой кудрявый бог,
Что сие – лишь часть большого плана?
Долго ль Ваш разбросанный город, как горох,
Растащить по виду, по святыне,
По цветку – на тысячи стихотворных строк?
И считать своим его отныне…
Родниковой влагою горло орошать
И креститься, опуская веки…
И куда Вы денетесь, коль моя душа
Прирастёт к его душе навеки?
Переиначивают фразы…
Что ж, наших отношений фазы
Я прохожу с тобою где-то,
Я улыбаюсь или плачу…
Провинциальные сюжеты
Я не кричу: – Какое дело
Вам до меня, едва знакомой? –
Поскольку я сама летела
И примеряла, будто платье,
Сей город, вздыбленный от ветра.
А любопытный обыватель
Мы натыкаемся, как в темень,
В масштабе малом друг на друга.
И в рамках выстраданной темы
Живем от зрения до слуха.
Меж всполохом дней и минутой опрятной,
Ну, как о душе не подумать, о ней –
Звезду прикрепляя к верхушке колючей,
Ну, как не представить, что с нею, летучей,
Вот-вот устремляться к галактикам звёзд,
На солнечной нитке, как шар хрупкий, держит
Нас жизнь. Может, с цыпочек как-то потвёрже
Встать и задержаться, доделать дела?
Пусть станет, как пух, от иллюзий свободна.
На это и – время, забитое плотно.
И страх высоты усмирит, перебьёт,
От ёлки нарядной до ёлки нарядной,
Ну, как не понять на земле ненаглядной,
В себя ли смотря, на других ли, окрест –