Серьёзную литературу создают одиночки

Между двумя юбилеями

 

Акцент-45:  В прошлом году Владимиру Алейникову исполнилось 75 лет, а в этом году известный поэт, писатель, переводчик, один из основателей легендарного СМОГа и – по счастливому стечению обстоятельств – постоянный автор «45-й параллели» отмечает шестидесятилетие литературной творческой деятельности. Мы рады поздравить Владимира Дмитриевича с такой замечательной, красивой датой и пожелать ему много насыщенных поэзией плодотворных лет, много таких же прекрасных юбилеев!

С Владимиром Алейниковым беседует новосибирский поэт, прозаик, драматург и критик Юрий Татаренко.

 

– Для чего литература – и для чего жизнь?

– Литература – для постижения и продолжения жизни. Жизнь – для совершенствования и для возможного понимания этого небесного дара. Творчество для меня – панацея от невзгод и бед, от негатива былой эпохи и нынешнего времени, давнее, всегдашнее спасение, сохранение русской речи, а с нею – и жизни.

 

– Что такое красота?

– В самом существовании человечества – не отравленном вывертами политики, разобщением людей, нагнетанием всеобщей напряжённости в мире, войнами, а разумном, здравом, светлом, благородном, – уже есть красота. И, конечно, каждый человек понимает красоту по-своему.

 

– Стихи приходят свыше, с этим трудно поспорить. Но, бывает, стихи уходят – на какое-то время. А куда?

– Стихи никуда не уходят. Паузы в написании стихов закономерны. После них могут появиться несколько строк, более выразительных и сильных, чем предыдущие десятки вещей. А может появиться и новая книга. И это будет новый период, новый угол зрения, новое вслушивание в музыку бытия.

 

– Важная, неотъемлемая часть жизни многих известных людей – хайп, шумиха. А вы не хотите в телевизор, на обложки журналов?

– Я сознательно живу десятилетиями вдали от хаоса и суеты. Появляться на экране телевизора и на обложках журналов нет у меня желания – и не было никогда. Многие современники понимают и ценят мои стихи и прозу – этого мне вполне достаточно.

 

– Вы много лет живёте в Крыму, у самого моря – где летом суетно, а зимой пустынно. Ничто не мешает творить, всё устраивает?

– В свой внутренний мир я никого не пускаю. Мне всё равно, заполнен ли Коктебель отдыхающими людьми летом или пуст зимой. Работать мне никто никогда не мешает.

 

– В ваших стихах ощущается смысловая вертикаль. Как вы добиваетесь этого эффекта?

– Что это за понятие – смысловая вертикаль? И что это за эффект от неё? Лучше сказать – стержневое мышление русское. Вот оно у меня есть.

 

– Если бы вам предложили написать цикл стихов для детей – согласитесь?

– Для детей я писал стихи в восьмидесятых. Кое-что даже публиковали тогда. Стихи были хорошими. Написал много. А потом перестал этим заниматься. Так и валяется около сорока лет где-то в московской квартире изрядная груда этих вещей, несколько книг. Может, когда-нибудь их издадут. Всё ведь у нас бывает. В том числе и чудеса.

 

– От чего свободен свободный стих? Роль верлибра в вашей жизни?

– Свободный стих вроде бы свободен от рифм – и в то же время скован их отсутствием. И ещё из верлибра уходит музыка речи. Хотя в удачных верлибрах некое подобие музыки всё же остаётся, вернее сказать – её интуитивное желание, чтобы сохранить строй вещи. Особой роли в моей жизни верлибр не играл никогда.

 

– Какой будет поэзия к 2050 году, как вам кажется?

– Настоящая поэзия – будет поэзией, которая в любые времена и в любых обстоятельствах выживает. Она долговечна, потому что хранима вселенскими связями. Остальное – будет псевдопоэзией и даже недоразумением.

 

– Мир меняется с каждым днём, а человек со времен Гомера практически не изменился. Почему так?

– Почему же человек не изменился? Часто просто не замечают очевидных перемен. Всё зависит от того, как человек ведёт себя в жизни, как он относится к своему предназначению, насколько в нём сохранена, прежде всего, сама человечность.

 

– Самая опасная иллюзия – это?.. То, что любой может писать стихи и называться поэтом?

– Опасных иллюзий предостаточно. Разных, не только у что-то пишущих людей. Написать более-менее сносное стихотворение может, пожалуй, любой достаточно грамотный человек. Но это не даёт ему права называться поэтом.

 

– На днях объявили, что второе высшее образование в творческой среде – бесплатное. В Москве 5 театральных вузов, а Литературный институт всего один. Не мало ли? Почему такая диспропорция?

– А зачем нужен Литературный институт? Ведь научить кого-нибудь создавать серьёзную литературу – невозможно. Её создают одиночки. Здесь важен – дар. И, безусловно, да ещё и в наше сложное время, – личный творческий и жизненный опыт.

 

– Ваше мнение об отечественных литературных премиях? Вы подавались на премию «Поэзия» - там солидный призовой фонд?

– О нынешних литературных премиях есть у меня своё мнение. Оставлю его при себе. Некоторые премии я получал. О премии «Поэзия» – впервые слышу от вас. Всем известно, что я сроду не занимался саморекламой и никого не просил помочь мне с получением какой-то премии. Если вспомнят обо мне – хорошо. Не вспомнят – ну и не надо. На моё творчество вручение премий никак не влияет. Я живу, работаю – и всегда остаюсь самим собой.

 

– В вашей жизни было множество интереснейших людей? Кто наиболее сильно повлиял на вас? А вы на кого, как вам кажется?

– Никто из моих современников не влиял на меня. А вот на довольно многих из них, начиная с моих соратников по СМОГу, – я влиял, порой основательно. Не хочу их называть. Это легко увидеть в их текстах.

 

– Сегодня в Крыму живут и работают литераторы с именами: Владимир Алейников и Иван Жданов, Сергей Филиппов и Марина Матвеева, Тихон Синицын и Платон Беседин. Почему среди них так трудно налаживаются личные и творческие отношения?

– Никого из названных вами литераторов я не знаю. О некоторых – только от вас узнал. Зачем, в моём возрасте и ранге, налаживать мне с ними отношения? Они могли бы сами этого захотеть. Но, видимо, из другого они теста, с повадками людей теперешнего затянувшегося «как бы времени». Ничего от общения с ними не убудет и не прибудет. Когда-то Александр Величанский, в своей статье обо мне, очень точно сказал об этом повальном нежелании и неумении бесчисленной пишущей публики осмыслить, понять и принять, для своей же пользы, достижения их предшественников.

 

– Ваше отношение к домашним животным?

– Хорошее, серьёзное отношение. Крупный, бородатый, как и я, умнейший и отважный эрдель-терьер Иша двенадцать лет был моим лучшим другом.

 

– Идеальное стихохранилище – Интернет или библиотека?

- Голова человека. В ней всё лучшее остаётся.

 

– Недавно я провёл серию встреч со старшеклассниками. Выяснил, что современный подросток не знает годы жизни Лермонтова, кто такой Александр Матросов. А что и о ком ему знать необходимо, по-вашему мнению?

– Чему же удивляться? Школьное образование разрушено. И надо его не добивать, а восстанавливать. Только тогда подростки будут что-то знать.

 

– Если бы вы сегодня встретили себя 20-летнего, что бы сказали, о чём предостерегли?

– Я сказал бы себе, что, несмотря на какие-то ошибки и промахи, всё я делал правильно и жил так, как предопределено мне было моей непростой судьбой.

 

– Процитирую вас:

 

 

Вопрос в связи с этим такой. Поэт существо неземное, а живет на земле. Не странно ли это? Нужно ли поэту уметь решать земные задачи, окружая себя бытовым комфортом?

– Почему же поэт – существо неземное? Все настоящие поэты – вполне реальные люди, жившие на земле в разные времена. Земные задачи бывают различными. Например, умение выживать, да ещё и постоянно работать, писать стихи и прозу, в тяжелейших условиях. Мне это хорошо знакомо. А комфорт – чем он плох? После прежних моих многолетних бездомных скитаний я его заслужил. К тому же, это весьма скромный комфорт, без всяческих излишеств. Пристанище моё – так можно сказать.

 

– В начале ноября в Уфе прошёл круглый стол по проблемам литперевода. Планируется создать общий банк подстрочников, проводить регулярные мастер-классы для молодых переводчиков.

Вопрос к вам как к практику: как вы определяете степень свободы?

– В прежние годы я много занимался переводами поэзии народов СССР. И твёрдо знаю, что настоящий перевод стихов – это как в музыке: переложение – с инструмента на другой инструмент. Важно, чтобы переведённое стихотворение жило в русской речи.

 

– Вы не переводите 30 с лишним лет. Никогда не тянуло вернуться в эту стихию?

– В восьмидесятых выходили сборники переведённых мною поэтов, было множество публикаций в периодике. Переводил я хорошо. И ко мне стояла очередь национальных поэтов, желающих, чтобы их стихи перевёл именно я. Некоторые авторы даже получали ордена – за мои переводы. Мне, как и некоторым другим поэтам, переводы помогали существовать, кормить семью. Но к началу девяностых переводить я решительно прекратил. Мандельштам был прав: переводы иссушают мозг. Слишком уж много своего вкладывал я всегда в переведённые стихи. Несмотря на прежнее обилие публикаций, очень много первоклассных моих переводов доселе остаются неизданными. А это вещи такого же уровня, как и мои стихи. Так и лежат эти груды текстов, перепечатанных на машинке, а то и просто записанных от руки, в Москве. Полагаю, что когда-нибудь хотя бы часть этого добра издадут.

 

– В 2016-м вы опубликовали эссе «Отец», написанное с большим теплом. Что главное вы унаследовали от родителей?

– Мой отец был замечательным художником. А мама была преподавателем русского языка и литературы, учителем от Бога. От родителей я унаследовал всё лучшее, что есть во мне.

 

– «Музыка раскованного чуда» –это вы о море, о поэзии, о любви?

– Любовь – движущая сила бытия. Везде, во всём и всегда.

 

– В 1973 году вы писали: «Вынашиваем мы сердцебиенье». Этот процесс продолжается и поныне?

– Продолжается. Как же – иначе? Только так.

 

– У вас есть такие волшебные строки:

 

 

Вопрос. Что из этого набора свершилось? Без чего горше – без тепла или без восторженного придыханья?

– Свершилась – моя поэзия. В ней всё сказано.

 

– Еще одна цитата из Алейникова – с интересными противопоставлениями:

 

 

Вопрос: ваш любимый звук и запах?

– Звук вытягивающего за собою весь дальнейший музыкальный строй камертона и запах полыни.

 

– Следующие две ваших строчки написаны не вчера – но про сегодня:

 

 

Вопрос: почему сегодня в России не обсуждается тезис «иметь или быть»? Почему необходимо постоянно предъявлять внешние признаки успеха?

– А зачем такой тезис обсуждать? Для меня главное – быть. И кому это надо предъявлять внешние признаки успеха? Это не документ, который следует предъявлять на границе или ещё где-нибудь. Успех нередко оказывается срежиссированным кем-то, заинтересованным в этом. Тем более – с внешними признаками. Боратынский, Тютчев, Анненский, Хлебников – не заботились об успехе. Обо всём говорило – их творчество.

 

– Вы пишете:

 

 

– Нет, он стал ещё более горьким.

 

– Вы высоко цените таких разных поэтов, как Губанов и Тарковский. А есть ли нечто общее в их поэтике?

– Ничего общего в их поэтике нет. Это полярные люди. И по происхождению, и по мироощущению каждого из них.

 

– Генрих Кранц о вашем романе «Тадзимас» пишет: «Самиздату — океану, топившему и лошадей, и людей с не меньшей безжалостностью, чем в стихотворении Слуцкого — и посвящён роман Алейникова с замысловатым названием «Тадзимас» (тот же Самиздат, если читать это слово наоборот). Впрочем, это не совсем роман, а нечто, созданное на стыке жанров — мемуаров, поэзии, эссеистики. Всеми этими жанрами Алейников владеет в совершенстве и вероятно, он вполне мог бы создать из этого разбега мыслей, наблюдений и восторга перед бытием традиционный роман, который по своей мощи вряд ли бы уступал «Доктору Живаго» или мариенгофским «Циникам». Но Алейников и здесь пошёл своим путём – он синтезировал разные формы и в конечном итоге создал что-то свое, такое же необычное, свежее и крепко западающее в душу».

Как бы вы сами определили то, что вы пишете на стыке жанров – с неизменным синергетическим эффектом, когда 2+2 явно больше четырех?

– Моя проза – это проза поэта, свободная, ассоциативная, полифоническая, зачастую ритмическая, и в то же время это своеобразные воспоминания о былой эпохе и о творческих людях этой непростой эпохи, моих друзьях и соратниках по нашему отечественному андеграунду, одним из основных героев которого, по мнению специалистов, был я в прежние времена. Проза поэта отличается от обычной прозы. В ней есть синтез. Лучше всех о прозе поэта сказала Марина Цветаева.

 

– У вас ныне юбилей – 60-летие литературной работы. Стало ли нынче ясно, что порой вас заносило не туда, на что напрасно тратились время и силы?

– Мало ли куда меня заносило! Такая уж судьба. Но мне всегда был ясен – мой путь.

 

– После публикации стихов на Западе в 1965 году вы более 20 лет на родине официально не публиковались. Верили, что ваше время придёт?

– Да, меня слишком долго не публиковали на родине. Причины? И СМОГ, и независимое поведение, и разительная непохожесть моих писаний на разрешённую к печати продукцию, и то, что в любых обстоятельствах оставался я самим собою, и мои многочисленные дружбы и знакомства в неофициальной среде, и прочее, о чём пусть отчитываются власти и соответствующие органы, запрещавшие моё творчество. В то, что моё время придёт, я не просто верил – я это твёрдо знал.

 

– В прошлом году отмечалось 80-летие со дня рождения Сергея Довлатова. У вас в 2006-м выходила книга «Довлатов и другие». Сегодня каково ваше мнение об этом писателе, тоже долго шедшего к признанию?

– Довлатов – хороший писатель и яркий человек. Нередко его устные рассказы были интереснее и выразительнее, чем написанные и опубликованные. Это особенность именно питерских людей – Битова, Рейна, Кузьминского, Довлатова, – быть виртуозами и мастерами в своих устных импровизациях. Здесь работало и безотказно действовало на слушателей само исполнение, весь этот вдохновенный и подогретый алкоголем артистизм.

 

– В советское время писатели, как могли, боролись с цензурой. С кем и за что им бороться сейчас? Была ли в цензуре какая-то всеобщая польза, как вы считаете – с высоты прожитых лет?

– Бороться писателям следует прежде всего с самими собой. Помните пастернаковское? – «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой». Бороться надо и с безобразием огромного количества издаваемой нынче прозы. И с бесчисленными стихотворными опусами, в которых нет поэзии. Как бороться? Словом. Разумная  цензура и нужна, и важна. 

 

– Семь лет назад вышел ваш восьмитомник. Много ли нового написано с тех пор?

– Со времени выхода моего восьмитомного собрания сочинений, в который не вошла и половина вещей, написанных мною за долгие годы, стихов и прозы, но за издание которого я, тем не менее, очень благодарен издательству «Рипол классик», написано много нового. Часть этих текстов была опубликована в периодике, входила в мои книги. Остальные – ещё не изданы. Думаю, что они тоже дождутся издания. Кроме того, что я писал и продолжаю писать новые вещи, я поступательно привожу в порядок неизданные тексты прежних лет – немало их, если помнить о моих былых скитальческих временах и об утратах написанного в трудные для меня годы, чудом сохранилось.

 

– Вы родились в Перми – давно ли были там в последний раз?

– Я родился в Перми, куда мой отец, фронтовик, после ранения и контузии попал ещё в последние годы войны, где продолжал службу в армии и где встретил мою маму, преподавателя одной из городских школ. Когда мне было два с половиной месяца, наша семья уехала на Украину, в Кривой Рог, на родину отца. Там я вырос. А в Перми больше не бывал. Может быть, ещё удастся побывать.

 

– Что готовится к вашему юбилею?

– К моему юбилею ничего не готовится. Да и надо ли отмечать его? Ситуация в мире и в стране нашей нынче сложная. Живу я в Коктебеле. Не поедут ведь сюда из Москвы помнящие обо мне современники – поздравлять меня. К тому же, писать стихи и прозу стал я ещё в школьные годы, раньше, чем шестьдесят лет назад. А нынешняя дата – официальная, со времени первой публикации. Я всю жизнь занимаюсь своим делом, тем, к чему призван. Это – главное для меня. И, несмотря на возраст, силы для творчества есть. Поэтому надо жить и работать.

 

Юрий Татаренко