Жуем несвежий фарш из фальши.
Плодим и слушаем слова.
Но падает убитый вальдшнеп,
Одна дробинка из заряда,
Всё остальные – в облака.
И как легко сказать: «Не надо
Легко вину свалить на вина,
Страдать от мнимого креста.
Многозначительность наивна
Охотник, вальдшнеп и подснежник –
И всё. И ни при чём душа.
А чтобы мясо вышло нежным,
Не кончилась дорога возле дома,
Не обогнула дом, –
Прошла насквозь,
Оставив два изорванных пролома:
Где щепка острая, где ржавый гвоздь,
Где вывороченная половица –
Торчат. Дом не пригоден для жилья,
Но, вынужденный в нём остановиться,
Смотрю в пролом куда бежит моя
Дорога норовистая, шальная,
Как лошадь, сбросившая седока,
Бежит резвясь. Куда — сама не зная...
Стою, не замечая сквозняка,
Распутицей, ухабами измотан,
Жалея жизнь пропащую свою.
А дом кричит о срочности ремонта,
Было, как в кошмарном сне.
Вера-женщина убила
Веру в женщину во мне.
Я привел её с вокзала,
Искупал её в вине,
И она не отказала
Мне. А после и не мне.
Всех соседей совратила —
Я ни слова не сказал.
И за это превратила
Вера дом в большой вокзал.
Окую железом двери,
Как в секретный кабинет.
Больше нету веры Вере.
И не Вере веры нет.
Кончен бал и песня спета.
Вдребезги бокал вина.
Без надежды мне – хана.
Вы, пожалуйста, поверьте –
В жизни дальше смысла нет,
Без надежды меркнет свет.
Даже пусть в конце тоннеля
Зябнет Оля или Неля...
Очень жаль, что нет надежды
Видеть Надю без одежды.
Любы волосы и голос.
Оглянулся: жизнь на убыль.
Глупый глобус, гнутый полоз, –
Оттого дороги кривы,
Выправить напрасно силюсь.
Думал, лошади игривы,
Оказалось, что взбесились.
Понесли куда попало...
Певчий ветер полон пыли.
Что упало, то пропало...
Только губы любы были.
Чёрствые, скупые бутерброды
И валили голубые ели
В жижу под колёса вездехода.
Злость обезображивала лица.
Топоры звенели вёе упрямей.
Ели, словно раненые птицы,
Суматошно хлопали ветвями
И распластанно валились наземь,
Молодняк ломая под собою.
А колёса смешивали с грязью
Их ветвей убранство голубое.
И ни с места.
Снова всё сначала.
Топоры ярились, дело зная.
Страшно вспомнить, как ожесточала
Красота, почти что неземная.
Собственное варварство бесило,
Было пусто на душе и гадко...
Но машину всё же выносило
Из болота по жестокой гати.
Такая!
Дотронуться рвётся рука.
Как будто дотронуться до курка.
Что манит:
Восторг?
Любопытство?
Отчаянье?
Слова растворились в немое мычание.
И только глаза голосят не смолкая:
Такая!
Такая!
Такая!
Внезапность первых холодов,
В шатре раскидистой рябины
Пирует выводок дроздов.
Лютует комариный звон...
Лишь в гамаке из паутины
Разиню муху клонит в сон.
А уже хороним.
Ложится медленно
Мокрый снег.
И чем-то грубым И посторонним
Повис над лесом
Твой громкий смех.
Мы слишком долго
С тобой молчали,
А вот теперь
И слова мертвы.
И ты не думай,
Что он случаен,
Осенний снег
На огне листвы.
Беда не в том,
Что он выпал рано,
А в том, что гибнут
Под ним плоды. Среди деревьев
Желтеют рвано
Следы.
сентиментальные стихи
Назло житейским мелочам
Нас всё сближало – плакал звёздами
Над нами август по ночам,
Луна, лицо своё жеманное
Платочком облачка прикрыв,
Звала загадывать желания,
Шептала правила игры.
Но мы не верили, не верили
В такое исцеленье бед.
Ночами, плача над потерями,
Ведь я не думал о тебе.
Я сам себя терзал и радовал
И твоего не ждал тепла.
Но ведь и ты, когда ты падала,
Меня на помощь не звала.
Смеясь над связями и узами
Во имя призрачных орбит,
Мы шли измученные грузами
Своих забот, своих обид.
Ещё не зная, что нам хочется,
Блуждая там, на полпути,
Мы, проклиная одиночество,
Боялись – вместе не дойти,
Мы гнали все любви понятное.
И вот теперь, чужими став,
Мы мучаем себя,
Распятые
На сладкой памяти крестах.
Одинокий. В бороде.
Из борделя в гости к музам –
Храм не чище чем обком.
Всё привычно. Всё знакомо.
Одинокий. Под хмельком.
И в глазах тревоги нет.
Переходит перекресток
На запретный красный свет.
Улыбается всему.
Одинокий, но счастливый.
Зная точно, что ему
Греет мягкое гнездо
Магдалина с мандолиной
Под портретом Бельмондо.
В. Ковязину
Но всё же надежда у автора брезжит,
Что выкрадет он пресловутые ножницы
И сам у редактора что-то отрежет.
Растеряв даже то, с чем в дорогу ушел.
И опять его долго и дружно ругали
И старались внушить, что он просто смешон.
Соглашаясь, кивал головою в ответ,
Чтобы по истечении тайного срока,
Незаметно исчезнуть на несколько лет.
И до срока покорно валять дурака.
И на тех кто его донимал пустяками
С неподдельным смущеньем смотреть свысока.
На певичке – балахон.
Влипли пальчики певички
В возбуждённый микрофон.
Волглый взгляд бездумно чист.
А в кромешной нише зала
Скрипы кресел, стоны, свист...
Действо звуков, действо тел...
И трясется потный воздух
От могучих децибел.
Позднею осенью за день до снега,
До гололёда и прочих невзгод,
Спелые женщины падали с неба,
Опередив затяжное ненастье.
Словно волшебный заоблачный сад
Сбросил листву и плоды в одночасье.
Вне тяготенья, презрев парашюты,
Не признавая законов иных, –
Пёстрые юбки, роскошные шубы,
Медленно падали с ласковым смехом
Из поднебесной загадочной тьмы
Спелые женщины, в ночь перед снегом,
Душа мудра.
И всё же вонь презерватива
Ушёл во тьму.
И нечем оправдаться, нечем
И ни к чему.