А крылья выломали, или
Тех крыльев не было совсем?
Конечно, гнобили и били,
Вгоняли в контуры систем.
Кастетов много в каждой касте, –
Тупых предметов, острых спиц…
И от лица советской власти,
И от случайных частных лиц -
Полно охочих.
Гнули, крыли
И небо застили всегда.
Но были ли когда-то крылья?
Когда бы не камни, река онемела,
И то, что за день рассказала река мне,
Она бы за век рассказать не сумела –
Легко одолев травянистые мели,
Расслабленно плыли мы ласковым плёсом
Туда, где, казалось, скучали таймени
По нашим весёлым уловистым блёснам.
Почти что вслепую – реки повороты
Причудливей чем у любого лекала.
Но вот, настороженно, словно ворота,
У берега встали щербатые скалы
Поросшие редким корявым багулом.
Ещё поворот. Берега – на суженье.
А дальше – густым нарастающим гулом
Порог заявил о своём приближенье.
Так зверь отгоняет пугающим рыком
Орлан, над распадком ручьями изрытом,
Река всё быстрее. Давно ли плелись мы,
А здесь уже ветер упругий и свежий.
Над камнем струя пролетает по-лисьи
И давит валун, обхватив по-медвежьи,
Вода взбешена, что валун неподвижен,
Круги у орлана всё ниже и ниже,
Быстрее, быстрее. Вон хариус чёрный
Взлетел над чистинкой и канул, как камень.
Промокли тельняшки и в пене лодчонка,
Несёт нас, и по сердцу эта игра нам, –
Лихая с лихвою, но чистая сила.
Мы знали, что здесь не бывает стоп-крана.
Нас вертит поток и мокры наши лица.
Капризы реки и удачи капризы…
Не верил – поверишь
И станешь молиться.
Когда плелись унылые последние
Промозглые осенние деньки,
Она совсем рассорилась с соседями
Разогнала. Отвадила. Лишь кошка
Распутная и наглая, как дочь,
Истошно созывала под окошко
Котов соседских. И уже всю ночь
Ни сна, ни отдыха. Тюфяк на вате
Елозил под боками, как юла.
Она сползала, охая, с кровати
И швабру припасённую брала.
Да сердце что-то дёргается, корчится.
Присела.
Встала, выключила свет.
Когда же всё, когда всё это кончится?…
Вроде и бесспорны заповеди,
Да лукавы божьи слуги.
Нас не жалуют на Западе
Если на Востоке вежливы –
Это лишь от их традиций.
А куда деваться ежели
Даже в трезвости – нетрезвыми
Мы им кажемся, тем паче
Нас боятся, нами брезгуют,
Может даже и заслуженно
Не в чести наш русский запах.
Может и не очень нужен нам
Но самим себе Сусанины,
Русские, родные люди,
Почему,
Скажите,
Сами мы
Прикрыли байковой портянкой,
А сами на чужом полу
Расположились. Злобно тявкает
Хозяйский пёс, рычит на дверь,
В которую вошли без страха
Самец и самка, чует зверь
Густой дразнящий запах паха.
А пол холодный. Пол скрипит.
Иконочку, на всякий случай,
Прикрыли и разлили спирт
Противный (теплый и вонючий),
Разбавленный напополам.
Мы не в ладу с сухим законом –
Привыкшие к чужим углам
И не привыкшие к иконам.
А здесь подделка – ну и что ж –
Откуда взяться настоящей?
И между нами тоже ложь
Безбожная – и даже слаще.
А стёкла забивает гнус
Густой, что даже штор не надо.
Мне говорил один тунгус,
Что вера их не знает ада.
Им легче лишь на беглый взгляд,
А мы полны другой надеждой.
И этот дом на спуске в ад
Не станет долгою задержкой.
Который день тайга горит.
До неба дым. Глаза слезятся.
А где-то там метеорит
А мудрено ли впасть в прострацию?
Без репутации разини
Тяну вторую эмиграцию
Не выезжая из России,
И даже не мечтая выехать
На берег Сены или Вислы,
Давно к её привычным вывихам,
Не то чтобы приноровился,
Но пристрастился, как к наркотику,
И мне уже нельзя отсюда
Ни на Таити, ни на Корсику, –
Тиражи, как в Париже тридцатых годов:
В магазин не берут). А ведь мы не в Париже.
У себя. Говорим на одном языке,
Том, что общей болезнью и болью пропитан.
Вместе слушаем сплетни о местном князьке,
Не поладившем вдруг с легендарным бандитом.
Рядом ходим по улицам, в общих пивных
Пьём свободное, но вздорожавшее пиво
И на цены ворчим, и ругаем иных,
Тех, кому на Руси…
А вот нам сиротливо.
Нет. Совсем не Париж, а стихи не нужны.
Даже тем, кто уныло бормочет, что любит.
Никого не виню, потому что вины
Потому, что блуждал между верой с неверием,
Вяз в пирах и в делах, застревал между дел,
Потому, что не часто сверялся со временем
Оправдаться, сказав, что молился лишь поиску?
Где-то так, но боюсь, что причина в другом...
А теперь вот смотрю вслед ушедшему поезду
Из-под носа ушёл. И какая мне разница
Это рок или случай шутить возжелал.
Я привык.
И пешком можно было б отправиться, –
Хватит спорить. Лучше полистаем
Документы или просто дни –
Ханжество заложено в уставе
Каждой партии и каждой стаи,
Как бы ни заманивали мило,
Не хочу уже ни в строй, ни в ряд,
Пусть за ними и успех и сила.
Если жизнь меня разубедила,
(…на той, гражданской)
Убитый человек в исподнем.
И чей он – белый или красный –
Теперь уже не разберёшь,
Он к ослепительному солнцу
Остекленелый взгляд свой поднял,
А по краям дороги – поле,
А в поле – выжженная рожь.
Не передать того, что было,
Лежит, – земля к спине прижата,
И солнце светит супротив,
А рядом, путаясь в поводьях,
Ржёт сумасшедшая кобыла,
Дробит копытами о камни,
Выводит яблочко-мотив,
Хвоста облезлою метлою,
Привыкнув к выстрелам и ритмам
Лихой частушечной бурды,
Она жеманно выгибает
Хребет, сравнимый лишь с пилою,
И щиплет рваными губами
Густую кочку бороды.
А с улицы в стекла – снег.
И, оттолкнув проводницу,
Ты машешь и машешь мне.
Последний вагон.
По рельсам
Прошел и затих озноб.
Пора бы в буфет, погреться.
Там вроде бы есть вино.
Да мало ли что пора бы:
Добиться, найти, сменять,
И то, что с тобой – взаправду –
Пора бы давно понять.
Уже ни огней, ни стука.
Метелью прибит дымок...
И кто бы подумать мог?
И ветер, изнывающий от скуки,
По пляжу гонит скорлупу яйца.
А мы с тобою прячем от разлуки
Пугливые незрячие глаза.
Вон чей-то след неровный вдоль залива
Волна лизнула, уползла назад
И нет следа – и это справедливо.
Бредём. Молчим.
Потеряны слова.
Такая тишина – разрушить страшно.
В губах моих вопрос,
Но ты права,
В твоих губах: «Не спрашивай, не спрашивай».
Мы оба принимаем эту ложь.
Пускай потом. Пускай не заживает...
Осенняя, последняя, живая.
Как уходит женщина
Хоть радио гремит на всю катушку.
Осенний вечер скользкий, как лягушка...
В такую пору – лучше лечь и спать.
Да вот никак.
Торшером сдавлен свет.
И по углам темнее, чем в подвале.
На столике – давно раскрытый Фет
Вязаньем незаконченным завален.
Поскрипывает креслице в пазах,
На кухне тонко тенькает из крана...
И ничего у женщины в глазах:
Ни горечи, ни мысли об обманах...
А так!..
Однажды вдруг ей изменяют силы.
Приехал ты, а комната пуста
И на столе записка:
«Милый...»
Если б ноги ныли –
На душе мозоли
Кровяные.
Щепка – по теченью,
А листва — по ветру.
Не для приключений
Мечешься по свету.
Катишься покорный,
Только с виду вольный.
Не пускаешь корни, –
Вырывать их больно.
Долго ли надежде
Выдать обещанье –
Встречи по одежде,
По уму прощанья.
Если хочешь – кисни
Там, где ты посеян.
От хорошей жизни
Не сбежишь на Север.
Дальше – больше.
Только
Сколько можно дальше?
Мечешься без толку,
Поседевший мальчик.
И всё чаще боли
В душу зло стучаться.
Перекати-поле.
Перекати-счастье.
Глядит сквозь решётку на праздных людей.
Из пасти оскаленной каплет слюна
И, кажется, вот задымится она,
И капли слюны продырявят настил...
Тебя этот зверь на дороге пустой,
И серое тело из серых кустов
Метнётся, клыки заблестят, как ножи,
Чтоб кровью утешить обиду на жизнь...
Сын пленного волка и суки цепной.
Дитя обстоятельств, где в роли царя –
Не похоть овчарки, так прихоть псаря,
И вот для того, чтобы дать ему жизнь
Две злобы, две ненависти слились,
Два страха, две страсти, вскипевших весной.
Презрения два,
И любви – ни одной.
Пригорок лысый проутюжа,
Подмяв под брюхо листвяки,
Она лежала в мутной луже,
Словно огромная свинья,
Которой лучшего не надо,
И пот катился в три ручья
По складкам глыбистого зада.
Дышала холодом и злом
В грязи завязшая гигантша,
Напоминал о том, что раньше,
В поре беспечной и младой,
Когда влекли иные веси,
Когда была ещё водой,
Она витала в поднебесье.
Значит, так суждено,
Значит, вытащил случай счастливый билетик,
И слились, и смешались, и стали одно.
Пусть не сразу, но всё-таки кончилось этим.
И уже навсегда,
Как сообщники после разбойного дела.
Так срослись – даже кровь проступает – когда
Невзначай отрывается тело от тела.