«Я смотр назначаю вещам и понятьям»

(Пластинка «Стихи и песни Александра Кушнера».

Всесоюзная фирма грамзаписи «Мелодия», 1991 году.

Автор музыки – Владимир Новоженин.

Песни исполняют Инна Карлина и Владимир Новоженин.

Стихи читает Анатолий Граббе)

Иосиф Бродский назвал Кушнера крупнейшим поэтом конца ХХ века. Что и говорить, оценка авторитетная, хотя, наверно, и обидная для иных его поэтических собратьев. Меня же она не удивила, поскольку я и сам так считал ещё в шестидесятые годы, когда прочёл и затвердил его книги «Ночной дозор» и «Приметы». А заметил и полюбил я Кушнера уже по раннему его сборнику «Первое впечатление». Это была удивительная книжка с подчеркнуто прозаическими названиями стихотворений: «Арбузы», «Химия», «ОСОАВИАХИМ», «Готовальня», «Графин», «Стакан»…

Как правило, начинающие поэты пользуются более высоким лексиконом, общими, бесплотными понятиями − так проще и, как им кажется, «поэтичней». Но Кушнер с самого начала приучал себя к предметности, взгляд его был микроскопичен и одновременно стереоскопичен. Простейшие предметы были у него узнаваемы и неузнаваемо преображены мгновенным впечатлением (первым!) Поэт дорожил им, как дорожишь сиюминутной данностью, зная, что она через минуту станет иной. Зренье для Александра Кушнера первейшее из благ. «Но зренье, зренье мне оставь!» – попытается он вымолить у смерти. И когда он пишет о вечном, сущностном, то и тут обходится вещным, обыденным.

Мне приходилось слышать, что Кушнер поэт для немногих. Однако этих немногих довольно много. Хотя, конечно же, он пишет для своего читателя, для читателя, похожего на себя: для вдумчивого интеллигента, книгочея, философа поневоле (помните у Бомарше: «Что тебя сделало философом, Фигаро? – Привычка к несчастиям»), для стоического жизнелюба. В этом жизнелюбии, в благодарном внимании к человеку, душе человеческой, природе, городу, искусству, истории Кушнера не раз упрекали. Одна злоязычная поэтесса однажды сказала: «Он воспевает решётки Летнего сада, как будто в мире не существует других решёток». Разумеется, она была не права. Кто-кто, а Кушнер знает и всегда помнит о тех страшных решётках («И если спишь на чистой простыне», «Воспоминания» и многое другое). Но он не считает наш удел чем-то совершенно исключительным − для этого он слишком хорошо знает историю. Да и кто сказал нам, что мы рождены для счастья? Впрочем, говорили, говорили не раз. И Кушнер пишет своё знаменитое «Времена не выбирают», трезвое, горькое, жизнеприемлющее.

Когда-то и Пастернака упрекали за избыточное жизнелюбие. Но есть люди, счастливые наперекор всему. В случае Кушнера это ещё и результат сознательной самовыделки. Он знает, что несвободен от неусыпного ока тоталитарного режима, от бытовых неурядиц, от неразделённой любви, от смерти, наконец, но также твёрдо он знает, что покуда жив, внутренней свободы − той самой, «тайной» − у него не отнять. Он благодарно шепчет: «Тучка, ласточка, душа, я привязан, ты свободна». И как не ощущать себя счастливым, если «как клён и рябина растут у порога, росли у порога Растрелли и Росси». И если есть природа, музыка, живопись, дружба и прочие непреходящие ценности. Органическая и воспитанная способность к счастью не покидает его и тогда, когда всякий, казалось бы, почувствовал себя обделённым: «Быть нелюбимым! Боже мой, какое счастье быть несчастным!» − восклицает он. А в другом стихотворении он по-пушкински просветлённо выдыхает: «Прощай, любимая! Теперь блесни другому». Но главная опора и зарука счастья для Кушнера, конечно, поэзия.

Он твёрдо знает, что «стихи нас учат строю, точнее стройности, добру». Жизнь всегда готова к малым и большим подаркам. У неё, как у Бога, ни о чём нельзя просить, надо только благодарить её за то, что она есть. И постараться понять, что же она такое. И Кушнер пишет:

Будь жизнь «систематична», не избежать бы нам её механической бездушной парности (придавит-прильнёт-навалится снова), но она непредсказуема, как всё живое, и всегда оставляет место надежде на лучшее.

За что любят Александра Кушнера? За ум, культуру, ироничность, за отсутствие суетности и мелкотравчатого тщеславия, за ту особую, одному ему присущую доверительную манеру речи, когда читатель как бы видит, рассуждает, печалится и радуется вместе с ним, за все эти милые просторечно-обиходные «что ли», «право», «пожалуй», «видишь ли» и т. п., за то, что поэт никогда не рядится в одежды небожителя, за то, что мы узнаём его по любому стихотворению, иногда по строчке. И пусть у него нет громкой славы эстрадных кумиров. Нужна ли она ему? Когда-то он меланхолически вздохнул по этому поводу:

Александр Кушнер усвоил урок Валери, говорившего, что есть тысяча способов описать розу; не зная их, непременно повторишься, а зная − имеешь шанс изобрести тысяча первый. Кушнер этим правом воспользовался. И при этом избежал эпигонства. Можно догадаться, кого он любит − Баратынского, Тютчева, Фета, Анненского, Ходасевича, Пастернака, но явных следов учёбы у своих любимцев он счастливо избежал.

В Кушнере поражает его непрерывная − от книги к книге − воля к самообновлению. Первый и последний его сборники написаны как бы разными поэтами. «Из вас лезет книга», − писал Пастернак Мандельштаму. Кушнер тоже пишет большими циклами, книгами. Не успеешь освоить и полюбить мир «Ночного дозора», «Примет», «Прямой речи», «Письма», как возникает мир «Таврического сада», «Дневных снов», «Живой изгороди». Поначалу это даже раздражает − ждёшь одного, находишь другое. Но не так ли у всякого большого поэта? Что общего между «Столбцами» и последними стихами Заболоцкого, между «Сестрой моей жизнью» и стихами из «Доктора Живаго»? Читательское восприятие куда более инерционно и консервативно, чем сильное поэтическое «Я».

Трудно отобрать стихи Кушнера для непродолжительного звучания пластинки. Остановимся на нескольких лирических шедеврах, взятых, в основном, из его первых шести книг, ибо именно с этих книг, с этих стихов началась читательская любовь к кушнеровской музе.

Такой же выбор сделал и талантливый вокальный дуэт из Ростова-на-Дону − Инна Карлина и Владимир Новоженин. Они не профессиональные музыканты, оба преподают в строительном институте, кандидаты технических наук. Но их любовь к подлинной поэзии несомненна. Никто не приневолил их к Кушнеру − сами на него «вышли», приняли, полюбили. И, по-моему, им многое удалось. Впрочем, слово за теми, кому предстоит услышать их и московского актера Алексея Граббе.

Леонид Григорьян

Иллюстрации:

портрет поэта Александра Кушнера;

обложка пластинки со стихами и песнями на стихи Александра Кушнера;

портрет автора аннотации Леонида Григорьяна.