Евгений Павлович Поспелов

Гремят часы на башне. Мама будит

меня-ребёнка

и провожает сонного умыться.

Пока вожусь в воде — грубеют щёки,

и голос падает неудержимо вниз...

К еде, в прихожую,

вхожу слегка пригнувшись.

Как быстро постарела мама,

пока я умывался!

Сидит в углу — вся призрачно седа...

Сажусь за стол и вздрагиваю —

женщина напротив

накладывает мне парной картофель,

и мама из угла благословляет.

Подходят дети: папа, здравствуй,

сегодня ты нам обещал скворечник!

Смотрю на них — как будто в первый раз,

хочу подняться, но иссохли ноги.

Прошу воды...

В ковше

            к моим губам

летит старик с недоумённым взглядом!..

Не воду пью — вбираю содроганье

из уст его...

               Смотрю кругом себя,

и странно мне, что не могу припомнить:

я здесь впервые, или же давно

такое диво вижу... В самый полдень

                 на башне бьют часы...

Сквозь череду несвязных снов

идёт душа, пытаясь вспомнить

к спасенью резкий поворот,

где улица на холм приводит

и упирается в Восход,

над скромным храмом возведённый,

там толщиною в луч проход

сияет лишь для посвящённых.

Но мне ценнее только Свет

на этой улице просторной,

где ветерок сдувает след

походки нежно-непокорной,

где, видя старое лицо,

я горечь сглатываю горлом...

Но вряд ли всё предрешено,

и можно нить судьбы без торга

лучом небес перековать

в рисунок более красивый,

где в летней комнате кровать

истомлена неторопливо. —

И так по улице с холма

сойти сквозь запахи броженья,

посуды, отголосков сна

и чувствовать стопами тренье

и все весомости себя,

всю яркость жизни и невзрачность,

взметая шагом сор житья,

собой пронзая мир прозрачный…

На этих улицах людских

под пенье матери младенцу

неясный смысл лучей тугих

растёт и пробивает сердце…

Да, перед узкой дверью вВерх

дороже мне, как дар, упавший

на жизнь мою всевышний смех

лучом любви животворящей.

Былое:

Бельё на ветру белоснежное, в небе — Рука…

Боже, кто это? (вспомни… помедли…)

В небе ангелы тают,

и женщины тихо

щепотью

снимают с лица их холодные капли. Вверху

кто-то машет рукой,

обметая с сердца налипшее время.—

Воздух скрипит..

в снежном пологе неба

птицы графичны,

             как прорези

         в маске минувшего праздника.

Время стихает… И кто эти люди,

          что всюду меня узнают?!

Из-за облака манит Рука… —

Я бегу вслед за ней, спотыкаясь,,,

               не в силах догнать этот Знак —

которым зовёт меня

с улицы

Мама…

В старых кварталах,

где эхо живёт дольше нас,

      я слышу знакомые вздохи —

они обступают меня — красотки,

первенцы грёз!

и шепчут:

Ты изменился с тех пор,

как мы разбежались прятаться —

да... столько лет! —

в этих старых кварталах

               вся молодость наша...

и, как видишь, мы ищем тебя,

но не знаем, где спрятался ты

                       в этом времени...

Я с улыбкой за ними иду,

обнимая в ответ

вечереющий воздух...

Весёлый путник —

                 опалённый ветер! —

в июльский зной спешит к озёрным чашам

напиться соком спелого ручья

              и запахами птиц, любви и мёда.

О лета лёт! Листвы лучистый полог.

Земля дозревшая... —

              Там старец-муравей,

рожденный этим утром, в долгий полдень

спешит

         по золоту колосьев летних дней... —

Кошу их мерно и вяжу в снопы,

как будто мастерю светильники.

Придёт другое время.

Распухнут под дождём суставы сада.

Застынет камнем пруд

              в оправе серебристых льдов.

Но сбрасывая снег

     с озябших плеч

движеньем золотых воспоминаний,

всю зиму буду печь

хлеба июля...