Анна Маркина

Октябрь падал, будто подожженный.

И на его крыле у МФЦ

Я встретилась с подобием Чужого.

Речь об отце.

Он был заточен, словно ножик острый,

Под стычки: там поранить, тут пролезть.

Нас разделял бескислородный космос

уже лет шесть.

Отец был глух в прямом и переносном…

Как будто в криогенный сон залег

И мчался, замороженный, сквозь космос,

Так был далек.

Луна не понимает сути люстры.

Как за щитом, скрываются вдвоем

За тишиной.

– У нас проблемы, Хьюстон,

Прием, прием.

За два часа бумажного улова,

Пока решались мелкие дела, 

Он не сказал мне, кажется, ни слова,

Хоть я ждала

По крайней мере робкой установки

Сигнала, совпадения полей.

Оставь надежду, всякий, на стыковку

Двух кораблей.

Один, среди железа и безмолвия,

Набрав с собой припасов боевых,

Отец все отдаляется за молнии

лет световых.

Но слышу через ночь десятым чувством

Что все же, пыл утратив боевой,

Чужой передает:

– Вас понял, Хьюстон.

Лечу домой.

Осовелых лесов золотая орда,

Рано выпала я из гнезда, из гнезда.

Если плохо росла и слаба – поделом,

Маршируй у земли с перебитым крылом.

Но учти, осмотрев все вокруг, от и до,

Не поймешь, как другие свивают гнездо.

Вместо веточек – строки (не свяжешь концов),

И весь лес, и все жители – вместо птенцов.

Не умеешь охотиться, бродишь вокруг,

Не умеешь брать крошки из сетчатых рук.

Только слышишь: сердечно вздыхают леса,

И растет зверобой, и крадется лиса.

Когда весь день на паперти стола

Толпятся беспризорные дела,

Того гляди все полыхнет и рухнет,

Отравленная музыкой стрела

Летит над кухней.

Зачем? В каких неведомых врагов

Метание словесных жемчугов?

Таких ловцов созвучий, ротозеев,

Старьевщиков, чугунных утюгов

Сдают в музеи.

Но чувствовать – ворочается гравий

На языке, на воздухе, на грани…

Поэт берет иголку и пинцет…

И музыка врачебная играет

На сдержанном лице.

Разойдется – закрепишь булавкой,

деньги кончатся, сваришь рожки,

так пружинишь себе понемножку,

и кольцо с умеревшей руки

уже отдано на переплавку

в потерявшуюся сережку.

Такая нежность тайная, темноты,

как будто заперт в ребрах соловей,

и сколько звука в нем, дождя и сил!

Как будто и не кровь в тебе – глинтвейн,

в ней колются добавленные ноты:

гвоздика, кардамон и апельсин.

Ползет над парком желтая улитка.

Листва еще дрожит на ряде свай.

Прощаешься до будущих чернот,

целуешь на прощание, бывай….

И ночь, из земляной прохлады выткана,

в которую врываешься, как крот.

И так лежишь, сиянием охвачена,

и нежность, ослепленный поводырь,

выводит сердце прыгать на карниз.

Напоминает розовый пузырь,

старательно надутый из жвачки.

Пожалуйста, не лопайся. Love is.