Виктория Михайлова

Вцепился снег собакой декабря
в завалинку районного роддома.
Тропинками, по краю пустыря, -
меня несли домой увитым комом.
Глазели ели в складки покрывал,
а снег то выл, то песню напевал.

На небе, как на выцветшей афише,
след самолёта таял и смолкал.
Так прошлое моё — всё тише, тише…
Где радовался мне хромой Полкан.
И выбеленный изморозью день.
И фыркал с карусели мне олень.

И всё меня несли бы, и несли
завёрнутые в иней дедморозы
окраиной  собакиной земли.

Кололи бы снежинки, как занозы,
слепые окна тихого квартала.
Собака белым сторожем бежала,
подхватывая варежки и шарф,
когда на лыжах ёлке –  прямо в лоб.

Когда не солнце – выстуженный шар 
катился за чернеющий сугроб,
а я глядела – нет ли там сокровищ.
Ресницы закуржавели. 
И  брови…

В мгновения укутанная жизнь.
Недлинная, и будто не серьезна.
Не хочется ни плакать, ни блажить, –
обнять бы всех – собаку, дедморозов.
И просто жить, богатой мелочами.
А снег внутри пусть греет, словно пламя.

Ночь идёт, глотая тень сарая,
лезет в дом,
крадётся за котом.
Сном коротким шепчет «Баю-баю».

Утро – вдруг.  
И солнце в половицы
вспыхивает лампочкой. 
Вкуснится
в кухне подоконник пирогами.
Втянешь воздух, предвкушая день,
мёдом пахнет сныть, на месте тень.
Вечер тонет в воробьином гаме…
 
Пасти экскаваторных ковшей
сносят дом – состарился уже.
Роют котлован многоэтажки.
Двор оворобело смотрит вниз,
будто бы над детством он повис.
Руку протяни – и мама скажет:
«Хлеба нет!» Несёшь из магазина
подовый, вдыхая запах тминный.
 
Корку обгрызаешь до сих пор…
Прошлое не хочет завершиться.
Здесь многоэтажка, словно спица,
вырастет, её обнимет двор,
Ночь придёт, глотая всё в округе.
И вернутся воробьи. На круги.

Шельмовство этот снег! 
Утром – белый, потом 
добавляется в красное шарфа и клеткам пальто.
Заполняет пробелами скоропись птичьих следов.

Ты его дразнишь пухом и белой водой, 
он тебе – всё в лицо, и в лицо. 

Но сойдет и за правду, 
за тени хрустальных дворцов 
или сахарный город – твоя остановка трамвая, 
индевелые скверы, высотки бетонного рая. 

Не пиши ему. 
Он продирается сквозь А4  
винным блеском. 
Тягуче мешается север и юг,
заполняя неровные строчки твоих закорюк. 
Застилает хандрой, словно день до весны зачехлили. 

Завтра он притворится немым и больным,
растворится шипучей таблеткой зимы. 

Но сегодня ты требуешь: «Снега даёшь!» 
И тебе ухмыляется дождь.

Мой дом в бетонном пригороде спит, 
Прижав к себе румяную пекарню, 
В ней тесту тесно всхлипывать под марлей
В объятиях кастрюли «Общепит».

А в комнате щекастые пионы
Сжимает ваза в узком кулаке.

Накурено, насказано, бессонно.
Взаимное срывается в пике –
В коробки, чемоданы, в духоту
Уставшего, сморённого июля.

До хруста обними, 
невмоготу
дышать чтоб. 
Словно ты – моя кастрюля.

Два сердца барабанят в сантиметрах,
Но кажется, за окнами – дождём,
По листьям и по лужам в мокрых скверах.
Проснутся скоро улицы и дом.

И в форточку вливается прохлада,
Пчела летит, садится на букет.

Мне нравится, что я к тебе прижата,
И пригород со мной, и белый свет.

…Здесь небо опирается на крыши
Со вздохом векового старика,
И скатерть вышивная в ветках сливы –
На кухне откликается лениво.

Пишу тебе о разных пустяках,
взобравшись, как на палубу, повыше
на беглый подоконник – он на днях,
расправив занавесок паруса,
отчалил, да вернулся провисать
под тяжестью горшечного Эдема.
И мне никак о главном не начать. 

Качает вечер горечь хризантемы
и крепко сбитый сигаретный чад.
Но чаще пахнет выглаженным хлопком.

Сползает бабье лето в горизонт.
К моим неровным чепуховым строкам
спускается дассеновский шансон
о нашей фотографии. 
На ней
индейское идёт к закату лето,
глотает море, будто пестрый змей,
запущенную в облако монету.

По клеточкам бежит вода морская,
там ты и я, ракушек дребедень.

Мой дом сдвигает крышу набекрень,
и тянется рекламная кривая,
отчаянно сигналя: «Всё окей».
Туманом пахнет карандаш,
и мокнет опустевший дворик наш.

Пишу, и строчек ломкая походка
шагает от меня к твоей Луне,
задымленной, бессонной, впалощёкой.
И я рисую галочки над «е»,
чтоб всё моё послышалось тебе,
никчёмное, несказанное вслух. 

А снег в окне похож на птичий пух…