Сергей Гринев

зоркий звук от озябших рук в заливной ночи

и белье на флагшток надето наружу мехом

кто там молод и свеж, но под вечер слегка г/т/орчит

безнадежно влюблен в одну из своих причин

и питается свежетерпким бездомным эхом

и когда за углом вчера засвербит дыра

от мечты в черепной коробке от коркунова

отче бот созидает плод о семи дарах

в коей матрице был зао/бла/чно коронован –

к Магомету так неуклонно катит гора

вырви глаз далеко за финишную черту

оцени всю иронию практик подхода к старту

чтобы снова чужим ответом царапать парту

сингулярности, счетом пять, наносить на карту

и вставлять в кавычках в гранитное паспарту

по скупой борозде стремиться не ввысь, а вбок

то ли гнут сквозняки, то ли свет веселей оттуда

от звезды конопляной над речкой туман глубок

гиперссылки пускает в плаванье между строк

всея боли не выпитой глиняная посуда

///

не просить, не бояться, не верить, не ждать – как тать

за углом с кистенем али берендей и банщик

посети нас в родительский код пожури погладь

разучи нас во славу ботью любовью банчить

покажи, как отдать, чтоб затем ничего не брать

а пока свежий выдох ветров зеленит леса

и зима все теплее и лето длинней и жарче

и поход в неизвестность из зеркала рожи корчит

только рыбка махнет хвостом: ти мене мав, мій старче

и нырнет глубоко в базиликовые небеса…

                                                                                       «Ты говоришь :"Дышите." - и я дышу…»

                                                                                                                                      Б. Бергин

                                                                                                                          Н. Пальчевскому

Я сюда возвращаюсь каждые семьдесят лет

от тюрьмы до сумы, от винта, от печи до погоста.

Где-то там, под безжизненной памяти толстой коростой

на конце пуповины младенец – беспечен и сед.

Безразличие святости = колкий сарказм фонарей,

осветивших под глазом коровью хозяйскую нежность –

силлогизм этот братья по крови зовут Незалежность,

и ведет на Голгофу за бороду их брадобрей,

и меня. Я – твой слепок с израненной левой ноги

в бесконечной попытке найти отпечаток от правой.

Ты мой Сын, мой Отец, мой Харон у последней заставы,

я же – крики пшеницы рисующей в поле круги.

Я – глухой, в жерновах перемолотый гул площадей,

отголосок мечты, замурованный в пьяном угаре,

и возможно когда-то скажу себе: слушай-ка, парень,

ты – гортанные гласные в слове его – пощади.

Даже если во влажном песке не найти и следа,

я ищу тебя, слышишь, в каком тебя ни было б месте.

Но когда я найду, через семдесят, сто или двести,

я приду – сюда. Это не важно, зачем и когда…

мытарь любви до рассвета карманный бунтарь

вытури вон виноградаря из вертограда

свет ископаемых ликов спрессован в янтарь

плюшевый стойкий булыжник упавшей ограды

вплоть до сегодня блестит на резном кушаке

злые ключи от единственной в поле калитки

ветер в паху слабый оттиск лица в рушнике

спелые свитки

выпали ветром пустынным поднялись дождем

вплоть до ворот поглядеть и пощупать за вымя

то-то петруша и ты от волчицы рожден

туго завернуто в сеть человечье имя

дик и пуглив словно серна заброшен забыт

но по периметру чист и до колик прозрачен

так орошается пустошь следами копыт

в топком безбрачье

крепко цепляясь мечтами за грунт наверху

в сумерках страсти питаемся ложью и лестью

чтобы однажды бутон распустившись в паху

липкий щербет свой залил в подготовленный пестик

так и расти нам с тобой корневищами вверх

крепко вгрызаясь в компост молодою детвою

чтоб уходя на секунду тропинку навек

выстлать листвою…

а цветы по-прежнему дарят, и руки жмут. –

хоть и дверь в заборе – та трещина на экране

в нашей этике. сбой в сети, как дыра в кармане;

торопыги. – все реже ждут, а все чаще жгут.

я стою у ручья и ловлю свое детство за…

за невнятный блик на воде невесомой грусти,

понимая, пожалуй, в завтра меня не пустят,

даже если дам клятву вернуться к утру назад.

и пока я стою и ловлю уходящий свет

на ее лице, зараженном скупой улыбкой,

как лису за хвост, ощущаю себя улиткой,

на листок из кормы наносящей прозрачный след.

и в итоге итогов всех победит ничья.

я смотрю на закат, батарея уже садится,

распадая на пиксели руки, цветы и лица,

чтобы снова срастить на другом берегу ручья…

Щепки в камине, бокал вина,

в иней свернулась ель;

выспренний говор неспешных рук,

редкий акцент чела.

Снегом припудрена тишина,

мысли метут метель;

жизнь снаряжая на новый круг,

где-то гудит юла

календаря: – отрывная блажь –

вывихнутый хребет

памяти, и с четырех сторон –

дней ледяных парсек.

Версткой раздробленный метранпаж –

старый ручной макбет –

мерно сметает весенний сон

в берестяной сусек.

Так и живем от зимы к зиме –

топчем угрюмый наст,

и натянув на пустой колок

перипетии слов,

смирно несем от тюрьмы к тюрьме

теплый душевный раст,

чтобы нас в свой заманил силок

призрачный Птицелов…