Роман Вампилов

Август истончился до прорех

в выцветшей, изношенной лазури;

предзакатным зноем отболев,

вечер – обессилен – ждёт грозу и,

не дождавшись, прячется в ночи

со своей невысказанной грустью,

что присохла к небу и горчит

вяжущим полынным послевкусьем.

Не пробил час, не дрогнула гора

и море берегов не покидало;

неотличимо завтра от вчера.

Усталость оружейного металла –

не повод к прекращению войны,

в которой победителей не будет,

но шанс глотнуть охрипшей тишины,

звенящей эхом отзвучавших судеб.

И верх возьмёт не зло и не добро,

а проза жизни – мелочная драма,

где метит бес в фантомное ребро,

которого Господь лишил Адама. 

Ты меня, конечно, не услышишь;

я тебя, конечно, не окликну...

Звёзды раскатились по-над крышей,

лезвием наружу месяц выгнут,

режет небо – полотно в горошек.

Время – час, а может – полвторого.

Как там у тебя, моей хорошей?

Всё ли подобру да поздорову?

Что работа? Впрочем, что работа...

Полагаю знать о ней излишним.

Снилась ты мне в прошлую субботу,

обещала, что опять приснишься;

только с той поры совсем не спится,

хоть и напиваюсь каждый вечер.

Нынче мы в руках чужих – синицы;

разве что во снах тебя и встречу.

Да оно и к лучшему, наверно,

чтобы так – без лишних потрясений –

жизнь текла потоком равномерным,

а не многоводьем бы весенним

залила по маковку и выше,

словно достославный город Китеж.  
 

Я тебя, конечно, не услышу;

ты меня, конечно, не окликнешь...

По самому краю, по тонкому льду

под спешно чернеющим небом – иду,

не глядя под ноги, сбиваясь, скользя,

не зная пути... Но стоять здесь нельзя,

иначе накроет бесснежной зимой

кого-то другого, кто будет не мной;

кто будет не рядом, но где-то во мне

обратным отсчётом звучать в тишине;

кто выйдет легко изо всяких границ,

чтоб позже истлеть между строк и страниц;

кто вызнал дороги в иные места

по угольным перьям взлетающих стай:

живые – на юг, неживые – на запад.

Мне всё ещё снится твой запах...

Ржавеющий над крышами восток

выкатывает в небо глаз драконий,

а ты стоишь и куришь на балконе,

вцепившись взглядом в ветхий водосток, 

и просишь день не наступать – не сметь! –

на чахлое подобие покоя,

к рассвету обретённое тобою,

но утро – неотступное, как смерть –

вывязывает спицами лучей

петлю к петле, покуда хватит пряжи,

а после – Бог рассудит и накажет

(а может – наградит), сведя к ничьей

счёт в поединке сердца и ума,

избавив душу разом от обоих,

но это – после. Тенью по обоям

сползает полдень. Близится зима.