Владимир Бордюгов

                             Памяти Владимира Е. Бордюгова

                             1912-1941

Я среди них, ещё не в форме,

В футболке белой, со значком...

Не думали о «хлебной норме»

Музейный Питер и Главком.

Ещё не мерил пульс обстрелов,

Сердец биенье метроном,

И засыпал дворец растрелльев

В руках атлантов, невесом.

Ещё работали фонтаны,

Самсон разверз у зверя пасть,

И кровь ещё не пролилась

Под Марса звучные фанфары...

Стою на «Невском пятачке» я,

Ещё в футболке, со значком...

В чехлах стволы, спит батарея,

И я со смертью не знаком...

Достал табачку, а вокруг — тишина.

Умолкла кукушка, лишь — эхо…

              …Я струсил в бою, но прикрыл старшина

             В то страшное жаркое лето.

             Учили штыком бить да шашкой рубить,

             А смерть шла грохочущим танком!

             Не дал от позора мне заживо сгнить

             И силу вернул, как подранку.

             В стату`те медальном заслуга не в счёт,

             Что, в сущности, спас ты солдата

             От пули своих же, больнее что бьёт

             Эсэсовского автомата.

             А после Смоленск был, Москва, вновь — Смоленск,

             И первые наши медали,

             Днепровской волны окровавленной всплеск

             Мы ртами с тобою хватали.

             Как долго мы шли, а за нами земля

             В дыму зарастала крестами…

…Я — жив, над тобою винтовки палят,

Да каска обнята цветами.

На куцем обрывке простого сукна

О чём-то шептались медали.

Им звякнуть бы, крикнуть: «Вставай, старшина!

Но… голос они потеряли…

На четверых, так крепко скроенный,

Чтоб не дрожал при слове «рыба!»,

Под карты, домино «заточенный»,—

Стоял стол местного пошиба.

Над ним в дыму от беломорины,

Как в руки палки эстафетные,

За ходом вслед и матом сдобрены,

Слова слетают не газетные.

Серьёзно, не спеша и взвешенно,

Костяшку медленно с ладони

Берёт сосед и сверху бешено

Об стол её, как нагель, вгонит!

Одиннадцать. Пора, не мешкая,

Послать гонца в ликёро-водочный…

Струится дыма нитка едкая,

И достаётся ножик пробочный…

На голове у них шапчоночки

Из «Правды», сложенные домиком.

И водка наполняет стопочки

Мужицкой «радости» за столиком…

Как много лиц, вошедших в память нашу.

А сколько тех, кто помнит нас добром?

Любимые, я память изукрашу

Невыводимым выжженным тавром.

Желанные, открытые, любые —

Те, без которых день бывал не мил,

Ушли, лишь телефоны «неживые»,

Как чипы, помнят всё, что в них вложил.

Жизнь на излёте… Время — снегопадно,

Безносая вострит свою косу...

Чем ближе к январю,— желанье жадно —

Найти беглянку в стынущем лесу —

Единственную, милую, из скромниц,

Чей след найдя, не потерять бы впредь...

Неужто, чтобы о себе напомнить,

Мне непременно надо умереть...

Берёз поёт под ветром береста,

Где рядом с прудом приютилась церковь.

В воде дрожит сияние креста,

Расчерченное шустрой водомеркой.

Из обронённых в воду облаков

Выпрыгивает вспугнутая молодь,

И в брызгах от отчаянных прыжков

Играет радугою солнечный осколок.

И неуместен даже птичий крик

Над тишиной прозрачнейшего утра.

Здесь вечность, замерев, продляет миг,

И в сердце умирает смута…