Надежда Болтачева

В садовой бочке – улыбочка и улыбка.

Золотая рыбка прячется в облаках.

В яблоневых руках – бабочка;

наливного яблочка гаснущий огонёк. 

Светлый денёк – дальше чёрное и золотое –

двадцать первое ноль шестое.

На дне сундука

ни одного носового платка.

Беда с полотенцами.

Сонными се́нцами

к зеркалу в чёрном платке

крестик в руке

идти,

считая до девяти,

до сорока…

Не снимая платка.

На золотом крыльце, помнишь, вдвоём сидели?

Что-то в твоём лице от золотой кудели.

Что-то в клубке моём от придорожной пряжи. 

Помнишь, тогда, – вдвоём?

Не удержать пропажи.

Не удержать, но жить мимо межи и жита…

Не золотая нить, но золотая свита –

золота и свинца вольная амальгама.

Нет никакого дома, дыма…

Им нет конца.

во двор

где ветер-поводырь

выводит время на пустырь

татуированных времен

запечатлён

чей глаз в оазисе песка

необъяснимая тоска

терновый куст ещё тенист

желтеет лист

с ним по воде бездомно плыть

тянуть связующую нить

лишь взглядом

озеро-дыра

и отражение двора

и высота

и глубина

лишь взгляду

хватит ли его

нащупать вещи вещество

испепеляющий

в упор

с тех пор

Шкафчик на ключ закрыт. Лучик от печки слева.  

Там колдовство творит снежная королева.

В цокольном уголке около пыльных кукол

кто-то поставил в угол клоуна в колпаке.

Клоун  – один из нас, весь на износ, на вынос.

Скоро – на мёртвый час. Низенькие – на вырост –

в садике «Петушок» стульчики полукругом.

Медленно, друг за другом каждый прочтёт стишок,

как в шестьдесят восьмом, как в шестьдесят далёком.

Бабушка за окном. Водит небесным оком.

Слышится тишиной. Оторопью у входа.

Сорок четыре года в садике выходной.

Узок дверной проём. В тамбуре-коридоре

слушаю, как поём, перегревая горе

клоуна-молчуна, что самопалом выпал,

как пионерский вымпел, улицу на…

Улицу прямо на… во времена-цунами.

Выедено до дна, что называлось нами.

Солнечная струя. Росчерки штукатурки… 

С кем я играю в жмурки в шкафчике бытия?