Никита Брагин

Где некогда рядами лысых бюстов

была окаймлена абсида храма,

где пахло пылью и немного – дустом,

где тлела сажа меж стеклом и рамой,

где мокла под дождем киноафиша,

и очередь сочилась серым нервом,

где о разрядке возглашали свыше,

и о надежде пела Анна Герман…

Там детство в прятки с памятью играет,

и, подтирая худшие отметки,

вовсю хохочет, словно жизнь вторая

чирикает воробышком на ветке,

но взрослый мир панельных новостроек

так далеко от ветхой Якиманки,

и так ненатурален и нестоек,

что кажется раскрашенной обманкой…

Давным-давно все выпито и спето

до капли, до последнего куплета,

и не добавить ни чернил, ни света,

ни столика, ни вазы, ни буфета –

теперь лишь отнимать способно время,

со стариковской жадностью глодая

огрызки, выковыривая семя,

впиваясь так, что кровь течет густая.

А память скорбно собирает клочья

пергамента, папируса, бумаги,

и бродит по полям тревожной ночью,

где слепнет ум, где наши чувства наги,

и только голос далеко и нежно

возносится над колыбелью хрупкой,

и все, как в детстве, сказочно и снежно,

и счастье, и печаль – в одной скорлупке.

Счастье – это роща золотая

в краткий миг осеннего тепла.

Шелестит и тихо облетает

до зимы, до снега, догола.

Горе – это черное предзимье,

срубленные мертвые стволы.

Горе – словно проклятое имя

в ежедневном шорохе молвы.

Но сквозь горе всех постылых истин,

сквозь холодный тлен могильных вод

видишь только золотые листья,

солнечного счастья хоровод.

Надышаться полынного духа,

захлебнуться полночной тоской,

зачерствевшего хлеба краюху

разломить загрубевшей рукой,

и воды, ключевой, заповедной,

задыхаясь, глотнуть из ведра,

и улечься под звездною бездной

рядом с россыпью жаркой костра.

Запах дома в березовом дыме

засыпая, почувствовать вдруг,

и во сне повстречаться с родными,

и тот сон не забыть поутру.

Лежать под сосной в полыхании полдня,

наполниться светом, как маслом олива,

и слушать, как солнечно шепчутся волны,

и вспомнить себя, и очнуться счастливым.

Задаться вопросом – как выразить счастье,

в чем сущность его, где сокрыто начало,

и вскоре почувствовать – разум не властен,

а вещее сердце секрет умолчало.

В Сокольниках, у старой каланчи,

затерянной среди стекла и стали,

пора остановиться. Помолчи

и вспомни все, о чем тогда мечтали,

чем жили, чем томились, выживая

среди утрат, распутиц и разрух…

Теперь все это – капля восковая

да невесомый паутинный пух.

Теперь все это – солнечная даль

прозрачного осеннего пейзажа,

где каждый звук и каждая деталь

о радостях и горестях расскажут.

Вот лиственниц лимонные ресницы,

вот елочки зеленая свеча,

а где-то дальше детская больница

и наш сынок под скальпелем врача.

Душа моя, ты светишься сквозь плач,

ты смотришь благодарно и влюбленно,

а солнышко, упругое как мяч,

румянится, смеясь сквозь кроны кленов,

и жизни догорающие листья

на тротуаре радужным ковром,

а воробьи усердно перья чистят

и радостно щебечут – не умрем!