Виктор Кудрявцев

* * *

«Без меня вам трудно будет, детки», –

Повторяла перед смертью мама.

...Уходил во двор, стыдясь соседки, –

Сколько можно, – как с ребенком, прямо!

Обойдусь без причитаний длинных

(Позади, считай, полжизни с гаком).

...Липла к сапогам слепая глина.

Выла за бугром, в селе, собака.

Прожит день, пустой и неуютный.

Мается вдовцом холодный вечер.

Мать встает из гроба на минутку:

Мальчику накинуть плед на плечи.

* * *

Памяти Тани

Июнь, которого не будет,

Июль, и август, и сентябрь...

Случайно выжившие люди

Листают Брюсов календарь:

Зияют мерзлые пустоты,

Поют глухие сквозняки,

Горячим воском тлеют соты,

Закапав жимолость руки.

Куда приткнуться комьям глины

И темный обрести ночлег:

К студеной пойме соловьиной,

В чахоточный раскисший снег?

Таится вещая бумага,

Шуршит мышиная душа.

И мы с томительной отвагой

Читаем жребий свой, дрожа.

Едва проснусь, потрогав пустоту,

Чтоб убедиться – я в своей кровати –

Оно уже маячит на посту,

Как нянечка в застиранном халате.

Холодное, слепое "никогда",

Пытаясь промычать людские звуки,

Уродцем обмирая от стыда,

Глазами просит взять его на руки.

На что ты мне, убогое дитя

С голодной слабоумною улыбкой,

Которое иль спьяну, иль шутя

Старуха положила мимо зыбки?

На что ты мне? Я знаю наперед,

Что никогда не приласкаю внуков,

Как не верну тот сумасшедший год –

Короткий миг – за час перед разлукой,

Что сорняку засохшему нельзя

Услышать задыхающийся голос

И ощутить, ладонью вниз скользя,

Как переходит шелк в курчавый волос,

Что темный, беспощадный Божий бич

Не перестанет властвовать над нами,

Что ногти никогда уже не стричь

Полуслепой, почти прозрачной маме,

И никогда, ты слышишь, никогда

(О этот звук, томительный и древний)

Мне не запеть, как пели провода

В ненастный день за нашею деревней.

Оно явилось ниоткуда:

Не объяснить и не понять,

Такое же Господне чудо,

Как грудь, что выпростала мать

Из пестрой кофты возле зыбки...

Потом тихонечко пошло,

Еще совсем несмело, хлипко,

Во двор, а позже – за село.

За годом год, за датой дата

Бежало, с каждым днем быстрей,

Как обреченные солдаты

На рев голодных батарей.

Порой стояло истуканом,

До боли закусив губу,

Порой, пошарив по карманам,

Роптало глухо на судьбу.

А в этот раз его не стало:

Одеждой белою дразня,

Оно у койки потопталось,

Потом исчезло... Без меня.

* * *

Те старики, которых стариками

Считали мы в начальных классах школы,

Все умерли давно. Мы стали старше

Их, сорока-пятидесятилетних,

Но стариками не зовем себя,

И обижаемся, и долго молча плачем,

Уткнув худой небритый подбородок

В отцовский китель, мамин плащ немодный,

Висящие на пыльном чердаке.

Ну что тут скажешь, – все мы только дети,

Играющие на краю обрыва,

Манящего прохладою речною,

Покоем, и вечерним тихим светом

Под пологом родительских небес,

И тайной, бесконечной жуткой тайной,

В присутствии которой стынут руки,

Немеют губы и мрачится разум...

Возьми скорей нас на руки, Господь!