Раиса Кореневская

Тронешь веточки рябины,

и почувствуешь шершавость

сентября, а в сердце – радость:

паучок – и он – родимый.

Но проснуться надо рано

и по камешкам, по острым

выйти к Дону, встретить осень

ноги, не боясь поранить.

И понять вдруг: белый город 

как пчелиный улей – дышит;

с черепицей красной крыши

жадно солнечный пьют солод.

Но трамваи – очумели, –

беспрестанно подъезжают

и без всякой канители

плавно двери открывают,

И от каждой остановки

отплывают бочки с квасом,

чебуреки «по-ростовски»

улицы собой украсят.

И понравится порядок,

ряд рябинок в новостройках,

но трамвай по Крепостному

по прямой бежит упрямо.

Как неожиданна весна,

когда тень трепетной свечи

легко ложится на бумагу,

и вязь стихов бурлит, как брага,

и карандаш спешит пройти

по каждой строчке. А луна

не обволакивает ленью

мохнатой, как её лучи.

И пусть ещё суровый север

дохнёт морозцем из окна,

но так заметны перемены:

весенним выдумкам поверим, –

и в доме ни одна стена

не будет холодом нам веять.

Февраль ещё готов толочь

ногами стойкую прохладу:

ершится прелая трава,

но по траве уже течёт                                            

томление. И с нею ладит

небес открытых синева.

А юная весна в движенье,

сойдя с ночной дорожки лунной,

она найдёт живые струны

в пути, где много новых звуков,

где снег уже вовсю темнеет;

повсюду лужи, а с полудня

сосульки падают со стуком

вновь на земное притяженье.

День и ночь она шумит;

день и ночь день и ночь –

выдох – вдох, вагонов стук,

губы, слёзы, взмахи рук…

Улица – вокзала дочь;

там, куда она бежит

непогодам не отсечь

время долгожданных встреч.

А часы, что как вода

омывают поезда –

часто льются в никуда;

стрелки обежали круг –

стёрли линии разлук.

Его выбрасывали словно хлам,

как никому ненужную коробку

и как лузгу, прилипшую к губам

швырнули на бурьян за новостройкой.

Где слёзы льёт один лишь только дождь –

там век свой познавало пианино,

а время ведь назад не повернёшь,

когда лежишь в сплошь проржавевшей глине. 

И незаметно люди подошли,

как мыши серые, как ночью камни – 

они копались в музыке души 

и струны рвали, как привыкли – с бранью.

И непривычно замолчали вдруг,

увидев – пусто в сердцевине звуков,

что крошево металла режет слух, 

а глубина молчанья режет руки.

Но в тишине, где чёрных нет чернил,

где светлая земля у ног лежала,

там каждый человек стал различим –

что нёс в себе – душа не обнажала.

Моя желанная весна!

Ты вновь пришла и вновь одна!

Зачем ты отстранённо смотришь,

что от меня таишь, что хочешь?

Я поведу тебя в наш сад,

и ты почувствуешь, он рад

тебе, тобой он дышит,

постой, не отводи свой взгляд

от яблоней, чьи ветви выше

всех солнц, что следуют за мной;

они мне обрисуют крыши,

а крыши – крылья за спиной.

Зачем я крылья расправляю,

ведь я не птица и по краю

студёных дней лететь не стану.

Но как бездонно небо марта,

как вновь земля запахла пряно…

Не обещай мне снегопад, –

он не приходит многократно,

не остужай игрой азарта

теплом наполненный закат.

На матрице воспоминаний

как вмятины следы касаний

ладоней тёплого дождя,

а на окне ночной дежурный

свет лампы в жёлтом абажуре

уносит отчуждённость дня.