Евленья Виноградова

Шелестит раскисший снег
под колёсами маршрутки.
Уезжает человек
навсегда, а не на сутки.
Из тепла и, - на вокзал, -
к поездам в соседний город.
Всё давно себе сказал.
Встал по ветру, поднял ворот.
О грядущем страшно... да...
Прошлое - в глазах слезами.
Поезда, вы поезда...
хороши приезды к маме!
Но уже и мамы нет
и никто его не ищет.
Только ветер, - ветер свищет!
А карманный звон монет -
будто звон на пепелище.
Есть одна надежда - на:
затеряться в людной гуще 
(тех колбасит, этих плющит),
ведь ни друг, и ни жена
не помашут вслед платочком.

Пожирнее ставит точку
и в ларьке берёт ждуна.

У калитки бабы Кати
снег с мосточков не сметён.
Ух, как годики-то катят!
Дом был строен на житьё
век назад, поди, - не меньше.
Да и Катин век не мал...
Но получена депеша
и убита наповал
жизнью, смертью ли, - не важно... - 
унеслась не за моря.
В доме холодно и влажно,-
зря июльская заря
стены гладила привычно,
зря шумел берёзок строй
на вороний окрик зычный
этой резвою весной.
Зря был крыт смолёной толью
утлой крыши чёрный горб.
В междурамье плошки солью 
(не гнила б избёнка чтоб)
зря белеют, - нет хозяйки.
Краснощёкой Кати нет.
На крыльце метёлки, шайки...
Зря... Зато какой тут свет!

Обманутые тёплым ноябрём,
набухли почки бузины живучей.
Ведь сколько на неё мы ни орём
за лист упорный непролазно-тучный
и ветки ни ломаем целой кучей, -
она пускает свежие ростки,
тем становясь воистину прекрасной!
И сколько б мы с ней не были жестки, -
взгляд одаряет щедро кистью красной!

Сегодня же мне жаль, родную, жаль...
Зима иную сформирует крону, -
не пощадит ни скромного чижа,
ни голубя, ни галку, ни ворону...

Летают птахи, - ищут то еды,
то места, где возможно как-то выжить.
О, бузина моя... Деяния чудны
у Господа, но твой удел недвижим.

Вот так и я, - цвету всем существом
в преддверии развязки неизбежной.
И потому пред ломаным кустом 
мне падать ниц с признательностью нежной...

Под железякою у печки писк и грохот,
Мурёнке боязно одной идти на крыс.
На стенке радио - воспетая эпоха -
(привычно с ним, ни хорошо ни плохо),
пугаюсь только слова "спиногрыз".

Мне года два, от силы три, поскольку
без помощи на лавку не взберусь.
Двоюродный брательник умный Колька
(сопля под носом да сползает гольфа)
всё знает про страну с названьем “Русь.”

А за окошком с пыльной эстакады
полуторки, гружёные мукой,
до тьмы гудят от гордого надсада, -
хлебозаводу - план... А  мне бы надо
всё перетрогать там своей рукой.

Наш дед Зосима с лысиной обширной
махорку курит, - едко тянет  в паз.
В дому тепла и летним днём не жирно,
клопов надавлено на стенке, что картина.
Представить трудно:  дедко - ловелас..

А вот, поди ж ты, - трижды был женатым,
да старше каждой был на дваааадцаааать лет!
Три раза... и одних Лидиек сватал.
"Ходок и в Африке...Он белым-то солдатом
ко красным... “- Цыц (!)- останешься целей.

... Щипцы  для сахара, да василёк на кружке.
Блестит клеймо "Белянчиковъ и Ко",
от самовара дым трубой во вьюшку.
Мао Дзе-дун расхвален под ватрушку
и верится  - жить будем широко.
 

             
Куда ни ткнусь, - ни лодки, ни весла...
одно крыло от велика “Десна”,
да дом забитый с мёртвым коромыслом;
колодец с колесом... Сансары? нет... не зна...
и нету смысла
взгляд отводить с обугленной стены
на пыльный самовар без крана, но с трубою.
Когда? и кем? из-за какой вины?
и было ли?
с тобою?..

Две мухи звонко просятся на свет,
в слепом оконце завиток от хмеля, -
разрухи сон... На печке ты - Емеля,
но щуки под рукой в помине нет.
И ты шагаешь по хребту забора,
поваленного ветром и дождём, -
сквозь зверобой, - аж до грибного дора.
Тут скот пасли, осинник увлажнён.
Отсюда прелый дух и тропка в гору,
скорбя, ведут на пятницкий погост,
где ель застыла вместо колокольни,
где от могил заметны только колья,
да в человечий окаянный рост
трава такая, что в своих объятьях
готова удержать и уронить,..
но нить от солнца - золотая нить -
на чистом платье...