Галина Маркус

Уже забили петуха,
уже повесился Иуда...
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.

Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
затуплен меч и убран в ножны,
и  сторожит, как цербер, страх.

А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!

На самом деле, свет убит…
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.

Надежда – словно решето,
всё в пустоту из ниоткуда...
Но всё равно: случится чудо.
Внезапно, просто. Ни за что.

Вот такой вот вариант жизни-рая:
еду я, смотрю в окошко трамвая.
Не болит. И ничего не тревожит,
(вы со мною, разумеется, тоже).

Мы листаем потихоньку пейзажи,
небо к вечеру становится краше.
Заливает весь трамвай теплым светом.
Проезжаем мы весну, осень, лето...

Проезжаем, не спеша, клены, замки,
деревенские дома и полянки,
небоскребы и холмы, водопады, -
дальше, дальше, остановок не надо.

Проложил и над землей кто-то рельсы,
едем мимо облаков, едем вместе.
Тут и вовсе не темно — ночью звездной.
Оставляем позади все, что поздно,

не стремимся догонять то, что рано.
Залечились навсегда наши раны.
Мы не помним больше муторных будней,
и слова просты, и смыслы не мутны.

Растворяется стекло, воздух свежий,
и сбылись давно все наши надежды.
И кондуктор все билеты проверил,
здесь дается не по таксе, - по вере.

А при входе тут снимаются маски,
и не выглядит никто по-дурацки.
Мы и целое одно, и соседи.
Ну давайте же... поедем... поедем...

В день простылый, призрачный и зябкий,

медленно ступая по листве,

я искала желудь, но со шляпкой,

а со шляпкой не было в Москве.

Ожидала осень кларнетиста,

тот был пьян, прийти никак не мог.

Я искала лист, но только чистый,

правильно-резной такой листок.

А потом, назад бредя уныло,

(что ни лист, то пятна — тлен и ржа),

я искала рифму к слову «силы»,

чтобы их хоть как-то поддержать.

В стороне от парковых дорожек

замелькал неверный силуэт,  —

музыкант искал чего-то тоже,

может быть, свой пропитый кларнет?

На скамейке осень притулилась, —

кларнетист был спьяну очень груб.

А с небес вот-вот прольется милость.

На меня. На клен. На старый дуб.

Холодный дождь накроет трассу,
и чудится, что финиш смыт.
В потоках утекает праздник,
а по спине струится стыд.

В упор не вижу конкурентов,
не распознать, где дождь, где пот.
Ни зги, ни рефери, ни ленты… 
Всё через… 
задом наперёд.

В балансе – пусто...
zero...
нечто...
Позор залез на пьедестал.
Бежала я - но всем навстречу. 
Народ с трибун рукоплескал.

Так что – опять? Так что мне – снова?
А мой рекорд, а результат? 
Брык – на коленку… 
всё… готова… 
На ста-а-арт…

Ты тоже улыбаешься дождю, 
а значит, мы с тобой родные души. 
Так хочется остаться и послушать
умильную его галиматью

с тобою на загадочном крыльце
под вывеской «Вокал».
Гадаю, кто ты… 
Похожа на контральто. Я — фальцет, 
и у меня бывали в жизни ноты. 

Бог не дал по мечтанию талант, 
да на ухо медведь… а доконало 
сольфеджио. Теперь то «план», то «факт», 
а то б и я — под вывеской вокала… 

Работа очень скучная. Везет
таким как ты — когда любимым делом… 
Но может, все совсем наоборот, 
ты вовсе не играла и не пела, 

а просто под роялем мыла пол. 
Вот, вышла подышать — у вас не строго. 
А дождик, как и я, почти прошел.
Но тоже улыбается немного.