Подборка стихов, участвующая в конкурсе «45-й калибр – 2020»
Россия, Воронеж
Много папертей истоптал,
Разным иконам заглядывал в лица,
Но сколько не пытался понять
Язык церковных колоколов -
Так и не разобрал их речи.
Ледяной водой по щекам,
По ключицам в грудь проникал звон
Из деревянной церквушки в глухой Сибири
Близ Томский писаницы.
Другой - разбитым фарфором
Гремел над Казанским собором
В пустом Петербурге.
Будто ветер в глухих водосточных трубах,
Гудел над громадой-Москвой
Звон-вой.
Слушал вдумчиво, только не понял
Песен расколотых,
Которые пел ярославский колокол.
Сколько их было,
Пытавшихся объяснять-поучать?
Трудно вспомнить...
Но понимал я один единственный колокол.
Этот рассказывал мне о моей земле,
На рассвете будил меня.
Этот казался мелодичным и тихим,
Но когда ударял языком,
Дрожь пробегала по комнатам,
По кончикам пальцев.
Этот колокол требовал послушания,
Не щадил, не прощал.
И боялась его душа моя,
И любила земля.
Этот колокол остался со мной,
Даже когда я покинул город.
Он не позволил мне потерять звон,
Потерять голову.
Этот колокол выше луны и солнца.
Этот колокол тише зари, легче воздуха.
Этот колокол говорит.
Этот колокол слышит.
Небо расчерчено: метр на метр.
Двор – точно так же...
Свернусь на земле
В ржавеющей клетке.
Отдохну.
После снова копать,
Раздирая уставшие лапы о сетку.
После снова хватать за огромные лапы тех,
Кто бросает куски тёмно-красного солнца,
Которые пахнут живыми коровами, козами, курами.
Эти огромные говорят:
"Вот отличная чернобурка.
Только злющая –
Так и хочет цапнуть за пальцы. Ух!"
Я рычу им в ответ: "Загрызу! Убегу!"
Эти скалятся...
Так и скатывается день.
День.
День.
У забора лысеет дерево.
На его плешивую голову сыпется пепел.
Огромные точат нож.
Меня загоняют в угол обледеневшей клетки.
Рычу и кусаюсь – бéз толку.
Держат за лапы,
завязывают пасть,
режут наживо,
обдирают мех.
Горячо и холодно.
А они смеются:
"Не такая резвая,
если голая?"
И кидают в кучу с другими отходами:
Уже не чёрными и не рыжими.
А я выжила.
Учусь одеваться в тряпки,
Учусь не кусаться и не рычать.
И никто не догадывается будто:
"Девушка, посмотрите, какая шубка!
Отличная чернобурка!
Покупайте. Сидит, как влитая!"
Медленно касаюсь
потрескавшимися пальцами меха,
Набираюсь смелости:
"Покупаю"...
Хмарит.
Волчица-зима
крадётся с опаской по улице,
Поскуливает от холода…
А Марье не страшно.
Марья кутает голову
в пуховый платок,
Надевает заштопанный полушубок,
валенки
И выходит.
Шустрый кот за нею выскакивает во двор.
Странно, вчера был рыжий –
Стал сер сегодня.
Марья проходит околицей
к речке,
Оглядывается на колокольню,
Крестится.
Хмарит над куполами,
Над жестяными крышами,
Хмарит в глазах у Марьи.
Она закрывает лицо
и дышит
В мокрую варежку,
Смотрит нá реку,
Трогает пар на её воде,
И кричит в бело-серую хмарь:
– Ты где?!
И волчица ей вторит дрожащим: «У-у-у-у-уу…»
И сливается вой с колокольным звоном.
Ветер вертит снежинки,
Закручивает в пургу,
Царапает воду.
Марья
стоит как вкопанная,
Слышит:
– Вот и я,
мама.
Помню только последнюю прожитую неделю.
Таяло быстро, но пока оставался снег.
Солнце светило сквозь стёкла балкона, отражалось - и было два солнца.
Я смотрела и не понимала, какое из них настоящее - оба яркие,
Оба кричали мне: "Прячься! Это я!"
Не пряталась,
А, смеясь, выходила на улицу,
Нарядная и кудрявая,
Месила замшевыми сапожками грязь.
Солнце светило из каждого стекла, из каждого зеркала, из каждой лужи.
Я показывала ему язык, дразнила: "Ой! Боюсь! Какой кошмар! Какой ужас!"
Так всю неделю и прогуляла.
А в воскресенье пошла прямо на центральную площадь -
Там были красивые лошади.
Дети катались на них, трепали загривки, гладили спины.
Взрослые пили крепкий чай из уличных самоваров
И что-то ещё покрепче из бутылок, которые прятали по сумкам, рюкзакам и карманам.
Солнце прыгало по этим бутылкам, стреляло глазками и пропадало в очередном кармане.
Звякали колокольчики, подковы, бусины ярмарки.
Люди пялились на меня, а я стояла на куче снега, раскинув руки и сияя от счастья.
Воздушная, почти невесомая.
"Прости, солнце. Зря над тобой шутила".
Где-то отозвалось еле слышно: "Господь простит".
И впервые за всю неделю перед солнцем я ощутила страх.
От меня останется лишь обгоревшее перекрестие и весна.
I
Снега не будет.
Пускай здесь – не город,
где добрые люди следят за уборкой текущей
по числам
И улицы чистят ревущей машиной.
И чтоб – ни снежинки!
Пускай здесь – не горы,
где ночью сегодня к подножью лавина сошла,
а с собою во тьму просто так, не со зла унесла полсела…
Здесь что-то другое.
Здесь дом прорастает устало корнями корявыми
в вечность.
За старые ставни когтями из бронзы и стали цепляется нечисть
под вечер в морозы.
А ветер зачем-то решил ворожить, ворошить по углам
прошлогодние листья,
что в окна без стекол когда-то влетели по-лисьи,
как тени…
И тайна остывшего дома под ними поднимется от сквозняка,
но не прозвенит кандалами рука.
Здесь призраки больше не носят ночные рубашки,
фамильные броши под балахоны не прячут,
а ходят в похожей на нашу одежде.
И даже как прежде
не воют в прихожей, в подвале.
Им некого в комнатах лаем тревожить –
здесь нет ни мышей ненавистных,
ни кошек приблудных.
Ты правильно мыслишь – здесь серые будни.
Отсюда не выйдет побега!
И с белого неба здесь нового Бога не будет!
И Нового года не будет!
И снега не будет…
И снега
II
В городе скоро белые кошки будут по подворотням искать мышей.
И пушистая шерсть покроет все ветки.
И ветер, запутавшись в них, будто сон в ловце, присмиреет.
И реже и выше на башне греметь будет время.
И призраки выйдут на улицы, в парки и скверы,
Раскроют зонты ярко-красного цвета,
А тайны и цепи оставят в квартирах до вечера.
Будут тихо и нервно потрескивать в каждом окне серебристые свечи.
И будет снег
Перейти к странице конкурса «45-й калибр – 2020»