Эмилия Песочина

Утро... Высвечен лучами

Дольней жизни лик...

В небе ангелы ключами,

Словно журавли...

Вьются ангелы с ключами

От пролёта в синь.

Небо — чан, озёра — чаны...

Сини испроси...

Разве можно нам без сини?

Мглой не будешь сыт.

Отче, Слове, Душе, Сыне,

Дай нам синь росы

В первоцветных юных травах,

В россыпях зари...

Боже Вечный, Крепкий, Правый,

Свет нам подари...

Видишь, пламя бьёт из трещин,

Жития казня.
Мы попали в перекрестье

Чёрного огня.

В небе ангелы отверзнут

Тихие уста:

«Господи, на чадах грешных

Ты кресты не ставь...

Разорви унынья сети!

Радостью омый!»

В этот год на белом свете

Не было зимы.

Не вошли метель, морозы

В книгу горних смет.

Но в достатке были слёзы,

А в остатке — смерть.

И, пока вверху листают

Жизнь мою, твою,

Медлят и не улетают

Ангелы на юг.

Всё кружат в небесной глуби,

Молятся о нас:

«Господи, прости их, глупых,

И на этот раз...»

Ты с пример меня не бери —

Нестандартная я моделька!

Моя шкурка жестка внутри,

Ты попробуй её надень-ка!

Сразу будет везде давить,

Саднить, жалить— уж я привыкла.

Может, я и мила на вид,

Но внутри-то сплошь заковыка...

Вечно шоркаю в октябрях

Мимо яблоневых апрелей.

Ты пример мой не примеряй!

Не участвуй ты в этом деле!

И не слушай, что говорят:

Мол, сорочечка близко к телу...

Может, тело моё заря

Жгучим вертелом провертела...

Шкурка сморщена и стара,

И сжимает нутро кольчужно.

Но порхает внутри нутра

Развесёленькая пичужка...

Что ей, дурочке, боль да скорбь,

Со слезою лиловой вечер...

Хоть гоняй, хоть огрей доской —

Нипочём ей всё! Знай, щебечет!

Рада крыльями трепетать!

Объяснить бы наивной птице:

Нету смысла в груди летать!

Через кожу-то не пробиться!

Вот поэтому и прошу:

Не бери ты с меня примера,

Шкурку тесную доношу

На себе сама, как сумею...

Да... Стара уж... Как есть, стара...

На лопатках вон прохудилась...

Вон дыра... Прямо до нутра...

Глянь-ка, птаха зашевелилась,

И чирикает, и спешит,

И от света моргает слепо...

Непримерной моей души

Неумелый, наивный слепок...

Жгут насквозь, посильней огня,

Дыры чёрные меж лопаток...

Не бери ты пример с меня...

Я от боли уже горбата...

А, быть может, уже крылата...

Ночь проходит в чёрном птичьем платье,

Отражаясь в пропастях витрин

Перистой колеблющейся статью,

И перебирает фонари

Трепетными кончиками крыльев,

И сгущает неба фиолет,

Затмевая кружевной мантильей

Лунно-млечный венчиковый свет.

Мреет*, расплывается, двоится,

Словно смутной памяти кристалл,

Постепенно проявляя лица

В тёмных водах мертвенных зеркал.

Облики летят по зыбкой ленте

Голубых зазывных огоньков

И опалесцируют в абсенте

Воздуха, как стайка мотыльков...

На каменьях лавок антикварных

Отблески влечений роковых.

Тени осыпают свет фонарный

Пухом на ухабы мостовых.

Исчезают контуры и грани.

Угасают шёпоты, шаги.

Лишь вечерний колокол чеканит

Звона серебристые круги.

Из собора долетает пенье

И органа горловая мощь...

Веером из чёрных птичьих перьев

Тайны тиши покрывает ночь.

Сложены лучи луны на крыльях,

И мерцает звёздная пыльца...

На зрачке слеза, но под мантильей

Никому не разглядеть лица.

* мреть ( старинн.) виднеться сквозь струящийся, переливающийся воздух или в сумерках

Кусок из жизни с треском вырубали,

Как из замерзшей речки лёд кубами.

Истерику закатывали пилы,

И баба сваей тупо землю била.

И падал сад, и мёд из сот бесславно

В строительную грязь струился плавно.

С крыльца в машину прошлое грузили.

Тащили споро с юностью корзины.

В ведёрках детство через край плескалось,

Переливалось вниз и оставалось,

Впитавшись в пыль и стружки, у порога.

Из кузова глядела зрелость строго,

Сосчитывала давних дней пожитки,

Под шапкой пряча клок причёски жидкой.

В заплесневелом погребе-подвале

Любовь былую в ящик паковали.

Был пол усыпан грустью, будто гречкой,

И, улетая, дым прощался с печкой.

Набитый памятью сундук, качаясь,

На выход плыл неспешно над плечами.

У колеса валялся старый ботик.

Всё. Заурчал мотор. Закрыли бортик.

Рванули с места вскачь, не дав рассесться.

И чашка вдребезги разбилась.

Словно сердце.

Вечер. Влажное бельё

На ветру промёрзло.

Сонно кружит вороньё.

Вздрагивают звёзды

От сырой холодной мглы.

Жёлтым светят окна.

Месяц из-за тучи всплыл,

До костей продрогнув.

Стынь стеклянную кляня,

Вздёрнул кверху бровку.

Птицекрыло простыня

Бьётся на верёвке.

На дыбы встают дымы,

Вырвавшись из печек

Через трубы. В пропасть тьмы

Мчатся. Человечек

Быстро выскочил во двор

В шапке и фуфайке,

Снял бельё под хриплый ор

Ненасытной шайки

Чернопёрых и скорей

В дом влетел с бельишком.

Кошка вышла из дверей

Тихо, словно мышка.

Постояла, морща нос:

«Нет, сегодня худо...

Волглый ветреный мороз...

Погожу покуда...»

К человечку подошла:

Мол, корми, не мешкай!

Он оставил все дела,

Повернул полешки

Кочергою в топке, взял

Кошку, снёс на кухню:

«Что? Ушицу? Нет, нельзя!

Ладно, ешь уж!» Плюхнул

В миску супчику, налил

В блюдце молока ей.

«Эй, красуля, не шали,

Лопай! Ишь какая!»

Сам поел. Сидят вдвоём

Рядышком уютно.

Ночь и ветер за окном.

Холод. Свист. А в доме том

Счастье обоюдно.