Даниил Арианов

очерченный дыханием грозы
мой город провалился в чёрный минус
все слоги в букварях воспламенились
язык пытаясь перезагрузить

велосипед стоит прервав игру
его водитель слеп и неподвижен
им кажется как будто небо дышит
и всё такое лёгкое вокруг

зазывы надломал амбассадор
от вакуума крика замерзая
стал кораблём отдал концы и замер
блюдя своё немое бусидо

бегут разряды мимо не сюда
как палочки волшебных безвозмездий
качают все потерянные вместе
мир что для них потерян навсегда

но скоро утро близится заря
никто но все её негласно встретят
отец и сын помирятся и с третьим
передадут большой земле заряд

беззубый морок вычел небосвод
в трамвайный путь багровый и промасленный
на перекрестьи слов стоит помазанник
и с перекрестьем чувствует родство

это
не сыгранная, как по нотам, драма.
даже культура
бессильна стареть без проплешин. 

как ни крути,
состояние Нотр-Дама
не будет прежним.

–––

в тысячном мюзикле
взгляд у цыганки Эсме
будто бы потускнеет,
но вряд ли зритель,
деньги отдав за обложку,
за танцы с песнями,
будет искать развития.

только цыганка не зритель.
в обход сценария,
двинется к воспламенившемуся Собору
и, разобрав оживающих стен стенания,
станет тушить собою.

все персонажи – за ней,
воедино плавя
души свои и Собор.

набухает завязь
новой истории:
про мотыльков и пламя.

...занавес...

зритель,
в романе Гюго пролиставший главы,
где лишь Собор и Париж
– со стыда сгоришь ли?

это трибьют.
чтобы вновь оказался главным
незаслуженно ставший лишним.

всплыли слухи:
пренебрежительно
по стихам я пакую лексику
бестолковый словарь небожителя
на страницах моей околесицы

хочешь – следуй заветам бродского
славь осаннами миф создателя

эта исповедь – сумасбродские
звуки самоманифестации

слово лакомое – влекомое
губы выжжены сетью лучиков
и змеится во рту лаокоонно
леокоэнная аллилуечка

мой бульончик – на слух богатенький
в нём созвучные кости-листики:
где акации – там акацуки
поливанов – с полистилистикой

на шампур мой столбец нанижете
– и подавитесь обязательно
хрущ моей формалистской книжицей
я уверен
подтёр бы задницу

вскрыта суть
хориямб повесился
всё избито мышленьем клиповым
это – новая я-поэзия
хармса
пригова
к.олимпова

где семантика изманьячена
там древнее язык и зычнее
раньше жизнь во мне -измы нянчила
ныне – стал нулевым язычником

внутренних компасов стрелки
скрижалями сточены.

впрыск мыслевируса
в богорождённую заповедь.

что не прижилось одиннадцатой на западе,
было всегда нулевой в головах восточнее.

сети нейронов
сплетаются в нить иньяннее:
сеятель-ронин
вонзается в недеяние

–
–

где ты теперь,
поминаемый всуе Даймё?
мысли ржавеют,
степенно борясь с увяданием.

дольше война –
значит, дальше от мира.
хватит.

каждый надрез –
сочетающий два сенс-хантинга.

путь меньшей крови –
строчить на бумаге оды
или служить под пятой Нобунаги Оды?

– равнокроваво.

а значит –
мне быть сандалом,
взмах топора принимающим с гордым треском.

быть самураем – нести в себе код отрезка
– и срубаться.

Дао.

белое Солнце,
воссозданное из тока –
в коды-подстрочники
выпишите-срисуйте!

супрематический реверс:
назад к истокам.

поиски Бога,
Нуля,
атомарной сути.

в красном углу –
казимирово двоемирие:
Ноль в Единице,
сплетение Тьмы и Света.

бывшее Солнце
– сочащийся жизнью вермилион –
побеждено.

но изнанку поди исследуй...

бездна души
наполняется блеском млечным.

Слово моё,
семицветик,
лети далече:
в безалфавитье,
безмолвие,
бесконечность –
и намекни,
кто хранил этот мир до Речи!

что ни ответ –
обесцвечен и обесточен.
разоригамлен – не высоберешь руками.

текст умирает,
столкнувшись с преградой точек,
но прорастает на белом пруду кругами.