Эд Бензахар

Над храмовой горой нависли облака...

хамсин. И дует знойный ветер из песка.

Блестят зарёй дома Ершалаима.

Мой город спит, но скоро утренний намаз

поднимет, как будильник. Лунный свет погас,

сорвав с пустынных улиц краску грима.

Мой Боже, Яхве иль Аллах — имён не счесть,

но разве в этом суть? Звезда Давида, крест

иль полумесяц — символы у Веры.

По Виа Долороса шёл в последний путь

Твой сын. И я к Тебе приду когда-нибудь,

уверовав и бросив полумеры...

Когда вода сочится сквозь ресницы,

ты начинаешь думать — всё прошло;

но пошло звать кого-то на страницы

своих постельных книжек, где назло…

Ты так юна, на наволочке маки,

и в чашке чайной лишь дурман-трава.

А чувства давят так, что слово «хватит»

лишь выдох, но не выход… а слова?

Слова... они ведь могут не сходиться

и ссыпаться раскрошенным стеклом

тебе под ноги… виться лентой, биться

сердечком в подреберье, как крылом.

Виолончель — твоё тугое тело;

моя рука — смычок, но ты молчишь…

Успела, доискалась, долетела,

а я дотронулся до струн... Звучи… 

Я, наверное, буду всегда пилигримом,

развлекать себя драмой и пачкаться гримом;

я, наверное, буду всегда одиночкой

и играть своё соло до траурной точки.

Я, наверное, буду навечно транзитом,

без фанфар прибывать в город мною забытый,

проходящим составом, без финишной ленты,

и у глупой судьбы — не больным пациентом.

По чужим параллелям слоняться бессрочно

и учиться не ждать и не верить нарочно;

я не буду другим: ни огнём и ни дымом;

я, наверное, буду всегда пилигримом.

Мой внутренний голос, сто раз «караул!» прокричавший,

и вещие сны, как разбитые вдребезги чашки,

сомненья и страхи, и все неудачи — на счастье!

Не надо бояться, всё к лучшему, время стучаться

в закрытые двери... и пусть нам никто не откроет!

Настала эпоха бескрылых, но главных героев.

Смотри, облака как подушки из пуха и перьев;

плевать, что никто в романтический бред не поверит.

Здесь вязкий рассвет, принимающий странные позы;

здесь вялый закат, и здесь мы — не хотевшие ползать.

Иди ко мне ближе, любимая, что же ты плачешь?..

А дальше... ты знаешь, и, правда, неважно, что дальше... 

Мой бумажный журавль не боялся взлететь;

он приблизился к счастью на целую треть,

был уже за пределами будничной пыли.

Он лелеял мечту, покорял небеса,

но, зашитые жизнью, седые глаза

обломали и крылья, и право на вылет.

Мой бумажный кораблик уходит ко дну;

жизнь ему объявила внезапно войну

на обрывках рассказов и песен неспетых.

В этой странной истории несколько глав;

мой кораблик уплыл, на прощанье сказав:

«Не обёртка прельщает детишек в конфетах».

Мой бумажный мирок удивительно прост:

я — бумажный солдат, принимающий пост;

вот сижу у мольберта и жду завершенья.

А безумный художник рисует весну;

я дождусь и, уставший, под утро засну,

чтобы завтра стать снова удобной мишенью.