Марина Кош

Для Энея - Невский -дорога к Риму. Спички - дуре - пламя костра Дидоны. Я молчу и высыпаю имя

Карфаген из чёрной сухой ладони.

"Без тебя" - просит добавить "как же". "Без тебя" - съёжился шар омелы. Напилась я из пересохших скважин, безъязыкой ставшая Филомела.  

За окном Санкт-Петербург и сырость. Запоздавшей вестницей в небе чайка. Я укуталась в город себе навырост, финикийка, русская и гречанка. 

Он срывался с вершин, рассыпаясь сухими словами,

предлагая себя в сумасшедшие за зиму мцыри,

не успевшие сесть на уплывшие в лето трамваи

по брусничным каналам из склепа, в котором отцы и

на швартовах скулят виновато авроры и сциллы

языками асфальта хватают тебя за подошвы.  

Это было не больно и даже по-своему стильно -

отражаться в камнях, продлевая падение дольше

самой длинной строки, по которой уходят герои

позабытых стихов, разрывая оковы контекста.  

Он касался коринфских колонн потревоженной Трои,

эксгумируя в памяти страхи ушедшего детства -

не успеть, не взрастить и довериться тем, кто не в теме,

как изжить ленинградость, её проживая впервые.  

Не пуская в себя, оставался в итоге не с теми,

человек между полюсов, голый среди кутерьмы и

в заводных дураках для искусством беременных самок,

по весне уходящих в запои на творческий нерест.  

Он листал города и бросал их в корзину для спама

и высаживал в пустошах снов зацветающий вереск.  

А ещё он писал и заклеивал строчки в конверты,

по субботам, как штык, отправляя письмо в Копенгаген.

Он, возможно, не верил, что там ещё водятся герды,

но, всему вопреки, оставался всю жизнь моногамен.

Сегодня я и Нева в ознобе,

А воздух даже наощупь влажен. Похмелье? Так не пила же вроде... Болею? Фи! Вообще неважно.

Ну здравствуй, мокрый осенний Питер, Своих проспектов и подворотен

Слепой художник, ты снова скрытен.

В размытых красках твоих полотен Дождя завесой укрыты мысли Вождей и быдла трёх революций,

Твоё причастье по вкусу – рислинг, Зато на троне твой верный нунций. Гранитный фетиш твоих фасадов

Меня смиряет с двором – колодцем.

Ты не столица, я не Асадов,

Обоим есть нам за что бороться.

Я, как и ты, на разрезе сволочь.

Цемент на крови – нам красный мрамор.

И с каждым днём всё темнее полночь, А ночью мамы не моют рамы.

Иду в тебя сквозь туман по лужам, Гляжусь в тебя до песочной рези.

Мой город, ты мне, безумной, нужен. Ты ждал меня, я вернулась.

Crazy. 

Этот город не врал, убеждая в своей простоте.

В лихорадке дождей, вдохновленный митьковской гравюрой,

он пятнал твоей тенью холсты облупившихся стен

и морские ветра приучал отжимать в политуру.

Отрицая соленых червей и снобистский мескаль,

оставляя за Чижиком-Пыжиком право на водку,

ты мычала стихи, словно пьяный забывшийся скальд,

о любви, вместо вычурных вис про драконов и лодку,

несомненно ведомую к счастью великим вождем.

И плевала в колодцы из окон, не видевших солнца.

Ты искала тропу, но, увы, поводырь пригвождён

был давно, как же звали его? Что-то вроде Га-Ноцри?

Ты пыталась взлетать, но, цепляясь ногами за стул,

принимала родство с остальными, рожденными грезить.

Продолжались дожди и служили грунтовкой холсту.

Этот город не врал о тебе - констатировал:

Crazy. 

ты разводила ноги он разводил мосты и прорастал в тебя выцветшими ночами

ты выходила в март чтобы чуть-чуть остыть

он приводил в кафе и ставил согреться чайник

он ревновал к мужчинам с которыми ты спала

в окна дождем вбивая морзянку вопросов "кто он?"

по-скоморошьи нагло бряцал в колокола

ты улыбалась грустно и обзывала - клоун

он подпевал тебе ветром скуля не в лад словно подросток-волк с которым рассталась стая

ты собиралась в горы вспомнив о несс арманд

"аэропорт закрыт" - он объявлял картавя

ты возвращалась утром входила в остывший дом

он возгонял росу чтобы глаза туманить ты не любила нет (пока) но уже с трудом

сладкое клала в ложь если горчила память

он был далек от зла впрочем и от добра

геометрично черств в линиях черт и резов

ты у него искала шрамы повдоль ребра одушевляя город и оставаясь crazy.