Евгения Ткалич

Косноязычно, бессмысленно вроде бы 
что-то у церкви бормочет юродивый.
Может – на ангельском, может – по-птичьему –
что-то тревожное и необычное.
То, что завещано было вначале, но...
всеми забыто и стёрто печалями. 

Мимо несётся стоглавое чудище – 
сотни голов с одинаковым будущим,
тысячи рук с непосильною ношею,
тысячи ног, затоптавшие прошлое.
Гонит их смутное время незрячее, 
время предателей и одураченных,
время диктата всезнающих «сотовых»,
время войны и пророков-юродивых.

Падает  снег...

Третьи сутки небесную манну 
белым по белому сеет тяжёлое небо.
Город  притих, зачарованный зимней нирваной,
в мороке снежном теряя приметы и скрепы.

Кто-то всесильный задумал стереть человечье:
прямоугольные скалы железобетона,
неумолкающий грохот асфальтовых речек,
звёздные вспышки ночных светоплясок неона.

Кто-то бинтует с решительной верой фаната 
все рукотворные раны усталой планеты.
Чтобы напомнить о том, что здесь было когда-то,
сеет по белому белой печалью столетий.

Кутает в снежную дрёму, пакует в сугробы,
прячет земное в небесное третий день кряду...
Падает снег... 

С высоты городских небоскрёбов
видно, как он засыпает последний круг ада.

По тишине, по тропкам многоточий,
по бездорожью паузы случайной,
из недомолвок – в отрешенность ночи
слова уходят, забирая тайны. 

Меняя немоту на сны-распятья, 
срывающие с тайны покрывала,
слова поют от неземного счастья
или кричат от страха и кошмара.

Нет слова, что молчания короче,
нет осторожнее, чем слово тайны.
Немые дни за откровенность ночи 
смиренно платят золотом молчанья.

В стране глухих колдует тишина.
Там слово укорачивает эхо:
от человека остаётся ...веха,
от женщины – обычная же ...на. 
В стране глухих – у каждого свой храм,
чужие боги в тишину не вхожи:
там эхо назовёт святошу рожей,
а слёзы драм смахнёт в ненужный хлам.
В стране глухих о разном говорят,
на разных языках, но всё понятно:

глухое эхо переводит внятно
лишь то, что хочет слышать адресат.
Коротким «...на» объявлена война,
воркуют «...лю» влюблённые глухие.
Хотя влюблённые – они везде такие:
свои лишь только слышат имена.
Молчанье – золото в стране глухих,
а шёпот за спиною – вне закона.
...Из тишины, из недоступной зоны
пророчит эхо.

Слышатся стихи.

Соскочил поэт с подножки,
взял и вышел без истерик.
Опоздала неотложка – 
пуля-дура пошустрее.
Посудачили в газетах,
славой наградив вдогонку...
Карма русского поэта – 
пуля или же верёвка.
Не живётся им в Рассеи
ни в деревне, ни в столице.
В тридцать лет ушёл Есенин...
Маяковский застрелился...
Что поэтам не хватало?
Слов любви? Признанья свыше?

Вдохновения иль славы?..

Нет поэта.  Взял и вышел.

Как с автобусной подножки –
соскочил с последней строчки.
След от пули на обложке –
вместо точки.