леопольд подлый трус выходи балаганят приблудные мыши
заключают пустые пари упиваясь готовностью к ссоре
только я притаился внутри ломкой тенью на cкомканной шторе
пицца с вечера аперитив пароксизмы любовных видений
и застрял кафкианский мотив в комбинациях света и тени
ничего не повёрнуто вспять и неволи не пуще охота
все дороги вернулись опять в пресловутую точку отсчёта
одинокая затхлая клеть королевство изломанных линий
хорошо бы себя пожалеть только жалости нет и в помине
под стенания классикс нуво извлечённого зря из утиля
в одиночестве нет ничего что достойно высокого штиля
а вокруг только книги и боль и под их вездесущим приглядом
остаётся допить алкоголь с капитанами грантом и бладом
отойти покурить в коридор и вернуться в привычное лето
когда ты здесь - закрыты двери ада;
аттракцион неслыханных утрат
переносИм, лишь зубы стиснуть надо.
Не вспоминай про достижений рой;
дворец Побед оставим на засове...
Давай молчать. Молчание порой
намного эффективней послесловий.
Мне б научиться, засосав стакан,
жить равнодушней, злее и спокойней,
как мой знакомый мачо number one -
маэстро туш, мясник на скотобойне.
И просто пить, вцепившись в край стола,
с тобою, друг. Распутать эти сети.
И что с того, что женщина ушла.
И что с того, что лучшая на свете.
Приоткрывая радостные дали,
исполненные солнечного света,
слабай мне "Деми Мурку" на рояле,
седой тапёр из бруклинского гетто.
Давай с тобою по одной пропустим -
мы всё же не девицы перед балом...
А джазовой собачьеглазой грусти
не нужно мне. Её и так навалом.
Давай друг другу скажем: "Не печалься!
Мы и такие симпатичны дамам..."
Пусть из тебя не выйдет Рэя Чарльза,
а я уже не стану Мандельштамом.
Несётся жизнь галопом по европам
в препонах, узелках да заморочках...
Ты рассовал печали по синкопам,
я скрыл свои в русскоязычных строчках.
Мы просто улыбнёмся чуть устало,
и пусть на миг уйдут тоска и страхи,
когда соприкоснутся два бокала
над чёрной гладью старенькой "Ямахи".
оттого - как спортсмен, что не в форме и растренирован.
Потихоньку старею, хотя притворяюсь здоровым,
и душа, как всегда, - одиночества верный вассал;
в географии жизни - заметней всего полюса,
даже если сидишь под отменно протопленным кровом.
Это раньше пространство делилось на "здесь" и на "там",
и лежали по полкам критерии точной оценки -
всё ушло в "молоко". По поверхности плавают пенки.
Онемел призывающий к радостям жизни тамтам;
но "Титаник" плывёт вопреки окружающим льдам,
хоть устал капитан, для которого нет пересменки.
Был комплект: и страна, и весна, и бутылка вина,
и пошло б на три буквы предчувствие бед и печали...
А сейчас - со смущенной ухмылкой великого Чарли
вечер пятницы делит окрестности времени на
Рай и Ад, и граница меж ними почти не видна.
Всё намного тусклее, чем это казалось вначале.
Неполадки в душе беспокоят, как ноющий флюс...
Амплитуда её от проклятий возносит к прощенью.
А с довольством собой по соседству - к себе отвращенье -
то, в котором себе я так часто признаться боюсь.
Ощущение мудрости - это, конечно же, плюс,
но ведь это не мудрость, а только её ощущенье.
Ну а внутренний глас, через раз поминающий мать,
мне давно изменил и уже мне не точка опоры...
Я б, возможно, сыграл в удивительный ящик Пандоры -
тот единственный ящик, в который неплохо б сыграть...
Но утрачен азарт. На плечах - многотонная кладь.
И желанье покоя, как вирус, вгрызается в поры.
Вот, наверно, и всё. Новостей, как всегда, никаких.
Извини за нытьё, за мотивчик больной и сиротский,
за неясность речей и за то, что выглядывал Бродский
из размера и формы моей стихотворной строки.
Извини и забудь. Это лишь разновидность тоски
по истрёпанной, общей на нас на двоих папироске.
All That Jazz II
Не ища себя в природе,
в состояньи полутранса
мы приходим и уходим,
цап-царапая пространство;
мы как баги в божьем коде,
вырожденцы Средиземья,
мы проходим, как проходит
беззастенчивое время...
Мы заложники рутины,
безучастники событий,
мы Пьеро и Коломбины,
что подвешены на нити;
мы на Волге и Гудзоне,
дети тусклых революций...
Небо тянет к нам ладони,
но не может дотянуться...
Мы свободная орава,
нам пора бы к Альфам, Вегам...
Знаем: больше влево-вправо
не считается побегом,
и не зырят зло и тупо,
не поддавшись нашим чарам
пограничник Карацупа
со своим Комнемухтаром...
Но привычки есть привычки,
всё так страшно и неясно;
и в дрожащих пальцах спички
загораются и гаснут.
Нет "нельзя!", но есть "не надо!..",
всюду мнятся кнут да вожжи...
Нам бы выйти вон из ряда,
но в ряду комфортней всё же...
Всё, что писано в программе,
мы узнаем в послесловьи.
Остается лишь стихами
истекать, как бурой кровью;
потому что в наших норах –
атмосфера тьмы и яда,
потому что в наши поры
въелись запахи распада...
От Ванкувера до Кушки
в двадцать первом шатком веке
спят усталые игрушки
по прозванью человеки;
на бочок легли в коробки
фрезеровщик и прозаик,
души вынеся за скобки,
чтоб не видели глаза их...
Недопаханные нивы...
Недобор тепла и света...
Лишь одни стихи и живы.
И спасибо им за это.
Вечер стянут вязкой пеленой.
И играют в Авеля и Каина
холод с календарною весной.
Никого счастливее не делая:
ни дома, ни землю, ни людей,
морось кокаиновая белая
заползает в ноздри площадей.
Небо над землёй в полёте бреющем
проплывает, тучами дрожа...
И глядит поэт на это зрелище
из окна второго этажа.
По вселенным недоступным странствуя,
он воссоздает в своем мирке
время, совмещенное пространственно
с шариковой ручкою в руке.
И болят без меры раной колотой
беды, что случились на веку...
Дождь пронзает стены. Входит в комнату.
И кристаллизуется в строку.
Чудеса
оставшись на века в легендах и подкорках.
И отошел от дел Гасан Абдурахман,
лишившись бороды в этнических разборках.
Забыв про штат Канзас и сбросив с сердца груз,
взглянула как-то раз Бастинда на Гингему...
Прекрасен с той поры лесбийский их союз,
и не желает знать про сказочную тему.
Нет умных Цокотух - есть глупые цеце;
Яга в кругу друзей читает "Тропик Рака"...
О том, что жизни нет ни в утке, ни в яйце,
витийствует Кощей на кафедре истфака.
Во всём теперь видна логическая связь:
разменены ферзи. Дерутся пешка с пешкой.
Слегка хлебнув пивка, с работы возвратясь,
сожительствует гном с печальной Белоснежкой.
Хоть Землю обойди - молочной нет реки.
Ленивый сонный кот не станет снежным барсом.
А Пеппи пропила последние чулки,
и колет инсулин себе в подвале Карлсон.
Спешит Иван-Дурак в МГИМО или ИнЯз;
Горынычу на днях в Минюсте пост поручен...
И гармоничен мир, как код на Си-Плас-Плас.
Сочиненье стихов... Зачем?!
И на кой совершенство слога?! -
недоказанных теорем
остаётся не так уж много.
Слишком хожена эта гать
и протоптаны эти стёжки...
Унизительно - подбирать
со столов опустевших крошки.
Мне б исчезнуть в мельканьи лиц,
в шевеленьи житейской пены,
но невидимый миру шприц
мне стихи загоняет в вены...
Сочиненье стихов... К чему?!
Что изменится в мире этом?! -
всё из света уйдёт во тьму,
чтобы вновь обернуться светом.
И за краткий житейский миг,
напоённый мечтой о чуде,
я не стану скопленьем книг,
что до дыр зачитают люди...