Ходики
На стене, на гвоздике
жили-были ходики:
жили-были,
жили-были
(точно ходики ходили),
жили-были,
жили-были
(горевали и любили,
провожали и встречали,
дни недели отмечали).
Досаждали только гири:
так тянули и давили,
возвращая к прошлому –
ничего хорошего...
Как-то лопнула цепочка –
встали ходики, и точка:
неразлучны в мире
ходики и гири...
Вот превратности судьбы...
Жили-были,
жили бы...
Стойкость
Оловянный солдат из призыва обломанной ложки
на бессменном посту охраняет мячи и матрёшки,
не пугают бойца вой пластмассовых пуль и картечи,
наша форма крепка, не допустим каверны и течи…
Наша форма крепка, и солдат достаётся сынишке,
защищают войска мирный отдых потёртого мишки,
ни к чему выбирать между танком и старой кобылой:
а солдатик – участник боёв, и в живых – подфартило…
Да, участник боёв, и ему отступать не пристало,
сколько их полегло в искореженных грудах металла?
Не сгорел, не обмяк, не поддался на сладкие речи,
оловянный солдат – он, по сути, такой человечий…
Не красив, не урод, в трудный час не преклонит колена,
не китайский, а тот (из любимых отцом), довоенный…
Оловянных солдат не упрячешь в обшарпанный ящик…
Дай им, Боже, любви, не игрушечной, а настоящей…
Ёжик
Сколько трагичности в мире: туманы и реки...
Ёжики бродят в траве, в городах – человеки,
в тайной надежде отведать душистого чаю,
с другом/подругой вечерние звёзды считая...
Шишел не мышел – пророчат летучие мыши,
ухает филин, а страхи ночные всё ближе…
Слабо фонарик мерцает вдали светлячковый,
отданы чувства, долги, ожиданья, швартовы...
Кто сбережёт нас в промозглой ночной канители,
ёжиков – стражей тончайших душевных материй?
Кто защитит от простуды, тумана, испуга?
Как хорошо, что мы живы и есть...
Друг у друга...
Качели
Скрип качелей:
– Не мы – не мы…
В опустевшем саду заброшенном…
Так натужно:
– Всего хорошего!
Расставание до весны…
Через лужиц зеркальный наст,
звук шагов возвращает в прошлое…
На прощанье:
– Всего хорошего!
Ясно слышится:
– Бог подаст…
Не ноябрь, а наяд наряд,
с голью гоголь, скрипит качелями
о любви, в которую верили
в сверхпрозрачности ноября…
Сгинь, стыдливая нагота!
Подбираю слова корявые…
А качели губами ржавыми
всё скрипели:
– Не та – не та…
Шумам
По улице, где были мы немы,
с печальным вздохом странствуют шумы:
стенания машин из шипа шин
да дробь дождя с заоблачных вершин…
Но город нам старается помочь:
и грохот дня преобразует ночь
в шумы галактик и небесных струй,
которые стекают по стеклу…
Шумам подвластны сны и облака,
в порогах дней бурлящая река,
полёт шмеля из летнего цветка
и уши тех, кто слышит их пока…
А если будет тихо, как в раю,
я не узнаю улицу свою –
вдруг гробовою станет тишина?
Ни звука из раскрытого окна…
Поняв всё это, убавляю спесь:
Хвала шумам!
Спасибо, что вы есть!
Снится
Книгу читаю, листая страницы:
мне моя женщина больше не снится…
Нету ни ада, ни сладкого рая:
снится планета, слегка голубая,
снятся моря и песчаные мели,
снятся ветра и тугие метели,
снятся родные, счастливое детство…
столько пространства, а некуда деться…
В книге одной не хватает страницы:
неперевернутой главной страницы,
неповторимой последней страницы,
где моя женщина снится и снится…
Оставляем тире…
Время года – зима, на висках – серебром иней...
О любви – ни полслова, потрачено и забыто...
Выхожу из окна в глубину твоих глаз синих,
а недолгому счастью – приятного аппетита...
Истончились нервишки, не станут крылом плечи,
подсчитаю морщинки на старом чужом теле...
В лепрозорий души заходить с каждым днём легче
с бестолковым плакатом гордыни: «Ну что, съели?»
Затянуть бы лихую – не радует, не допито,
вспоминая о той (в бликах солнца и конопатой)...
На покрытых помётом и скорбью могильных плитах
оставляем тире. Между первой – последней датой...
Карга
Подожди уходить, не спеши рьяно:
карнавал впереди – надевай маски…
Можешь Еву слепить из ребра? Рано,
потому что не Бог, лишь гончар-мастер…
Что не глины комок – целый сонм гарпий,
в лучшем случае ведьм, потаскух ночи…
Можешь Еву слепить из ребра? Рано,
то ли рёбра не те, то ли дух волчий.
Мелкий дождик косит… За косой – небо,
не сойдётся с кредитом чужой дебет,
тот, кто в прошлом лепил из ребра Еву,
и такую каргу, как она, слепит…
Повраждуем ещё, да не быть гневу,
гробовою доскою скрепи трепет…
Даже если не выйдет твоя Ева,
обращайся к Нему, Он ещё слепит…
Никак
Ты лучевой ожог – не остановишь боль,
мой затяжной прыжок, выпитый алкоголь,
рушатся города, странствуют корабли,
мне без тебя нельзя даже на край земли,
что от любви – зола, угли в печи пустой,
мне без тебя нельзя, хочешь повыть – повой,
знаю, приворожишь, – только не в этом суть,
Богом прошу, малыш, вечно со мною будь…
Призрак из бытия, словно недобрый знак…
Мне без тебя – нельзя, рядом с тобой – никак…
Дворнику
Наш тихий задумчивый дворик
пугает загадочный дворник,
ведь каждое утро неспешно
вдоль дома он катит тележку,
в которую (будто в копилку)
и время кладёт, и бутылки…
Неделя идёт и другая,
и годы послушно мелькают,
а дворник (святой и безгрешный)
всё катит и катит тележку…
И многих не стало на свете:
и те исчезают, и эти,
а дворник ползёт понемножку,
колёса стучат по дорожке…
Средь зодиакального круга,
мы вряд ли отыщем друг друга,
мелькают века и планеты,
одно не меняется это:
загадочный дворник неспешно
все катит вдоль дома тележку….
© Александр Костерев, 2019–2021.
© 45-я параллель, 2021.