Александр
Межиров

1947

Мальчик жил на окраине города Колпино.

Фантазер и мечтатель.

Его называли лгунишкой.

Много самых веселых и грустных историй

накоплено

Было им

за рассказом случайным,

за книжкой.

По ночам ему снилось - дорога гремит

и пылится

И за конницей гонится рыжее пламя во ржи.

А наутро выдумывал он небылицы -

Просто так.

И его обвиняли во лжи.

Презирал этот мальчик солдатиков

оловянных

И другие веселые игры в войну.

Но окопом казались ему придорожные

котлованы,-

Мальчик рос и мужал на тревожной недоброй

планете,

И, когда в сорок первом году зимой

Был убит он,

в его офицерском планшете

Над оврагом летели холодные белые тучи

Вдоль последнего смертного рубежа.

Предо мной умирал фантазер невезучий,

На шинель

кучерявую голову положа.

А в письме были те же мальчишечьи

небылицы.

Только я улыбнуться не мог...

Угол серой исписанной плотно страницы

...За спиной на ветру полыхающий Колпино,

Горизонт в невеселом косом дыму...

Здесь он жил.

Много разных историй накоплено

Было им.

Я поверил ему.

1945

Небывалый прошёл снегопад

На подъём поднимаются «МАЗы»,

И, на каждый намотаны скат,

Слышишь? Цепи гремят! Без цепей

1964

1943

1960

Когда беда в твой дом войдёт,

Твой друг, вот этот или тот,

Рубашку на груди рванёт –

Беда, она и есть беда...

1969

Перед войной

На Моховой

Три мальчика в немецкой группе

Прилежно ловят клёцки в супе,

Такая тишина зимы!

Периной пуховой укрыты

Все крыши, купола и плиты -

Ах, Анна Людвиговна, немка,

Ты - русская, не иноземка,

Но по-немецки говоришь

Затем, что родилась в Берлине,

Твой дом приземистый, тяжёлый,

С утра немецкие глаголы

Звучат в гостиной без конца -

Запинки и скороговорки,

Хрусталь в четырёхсветной горке,

Тепло печного изразца,

Из рамы

Взгляд какой-то дамы,

На полотенцах - монограммы

Обедаем. На Моховую,

В прямоугольнике окна,

Перину стелет пуховую

Метель, как будто тишина

На тишину ложится тихо,

И только немкина щека

От неожиданного тика

Зачем вопросами врасплох

Ты этих мальчиков неволишь?

Да им и надо-то всего лишь

1970

Всё то, что Гёте петь любовь заставило

На рубеже восьмидесяти лет, -

Как исключенье, подтверждает

правило, -

А правило – оно бесповоротно,

Всем смертным надлежит его блюсти:

До тридцати – поэтом быть почётно,

1974

Кто мне она? Не друг и не жена.

Так, на душе ничтожная царапина.

А вот – нужна, а между тем – важна,

1977

...Подавляющее большинство...

(Из протокола)

О, подавляющее большинство!

Кого же подавляешь ты, кого,

Чей вечный дух, чьё временное тело?

Ты состоишь само из тех, кого

Само же подавляешь то и дело, -

1961

Одиночество гонит меня
От порога к порогу –

Одиночество гонит меня

На вокзалы, пропахшие воблой,
Улыбнётся буфетчице доброй,

Засмеётся, разбитым стаканом звеня.

Одиночество гонит меня

В комбинированные вагоны,
Разговор затевает
Бессонный,
С головой накрывает,
Как заспанная простыня.

Одиночество гонит меня. Я стою,
Ёлку в доме чужом наряжая,

1944

Пули, которые посланы мной,

не возвращаются из полёта,

Очереди пулемёта

режут под корень траву.

Я сплю,

положив голову

на Синявинские болота,

А ноги мои упираются

в Ладогу и в Неву.

 

Я подымаю веки,

лежу усталый и заспанный,

Слежу за костром неярким,

ловлю исчезающий зной.

И, когда я

поворачиваюсь

с правого бока на спину,

Синявинские болота

хлюпают подо мной.

 

А когда я встаю

и делаю шаг в атаку, –

Ветер боя летит

и свистит у меня в ушах,

И пятится фронт,

и катится гром к рейхстагу,

Когда я делаю

свой

второй

шаг.

И белый флаг

вывешивают

вражеские гарнизоны,

Складывают оружье,

в сторону отходя.

И на мое плечо

на погон полевой, зелёный

Падают первые капли,

майские капли дождя.

 

А я всё дальше иду,

минуя снарядов разрывы,

Перешагиваю моря

и форсирую реки вброд.

Я на привале в Пильзене

пену сдуваю с пива.

у Бранденбургских ворот.

 

А весна между тем крепчает,

и хрипнут походные рации,

И, по фронтовым дорогам

денно и нощно пыля,

Я требую у противника

безоговорочной

капитуляции,

Чтобы его знамена

бросить к ногам Кремля.

 

Но засыпая в полночь,

я вдруг вспоминаю что-то,

Смежив тяжёлые веки,

вижу, как наяву,

Я сплю,

положив под голову

Синявинские болота,

А ноги мои упираются

в Ладогу и в Неву.

1954

Мы под Колпином скопом стоим.

Артиллерия бьет по своим.

Это наша разведка, наверно,

Ориентир указала неверно.

Недолёт, перелёт, недолёт.

Мы недаром присягу давали,

За собою мосты подрывали.

Из окопов никто не уйдёт.

Мы под Колпином скопом лежим,

Мы дрожим, прокопчённые дымом.

Надо всё-таки бить по чужим,

А она – по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,

Говорят, что нас Родина любит.

По своим артиллерия лупит.

Лес не рубят, а щепки летят.

1956

Какая музыка была!

Какая музыка играла,

Когда и души и тела

Какая музыка во всем,

Всем и для всех – не по ранжиру.

Осилим... Выстоим... Спасём...

Солдатам голову кружа,

Трехрядка под накатом брёвен

Была нужней для блиндажа,

И через всю страну струна

Натянутая трепетала,

Когда проклятая война

Стенали яростно, навзрыд,

Одной-единой страсти ради

На полустанке – инвалид,

И Шостакович – в Ленинграде.

1961

Всё круче возраст забирает,
Блажными мыслями бедней
От года к году забавляет.
Но и на самом склоне дней

И, при таком солидном стаже,
Когда одуматься пора,
Всё для меня игра и даже
То, что и вовсе не игра.

1988-92

Наша разница в возрасте невелика,

Полдесятка не будет годов.

Но во мне ты недаром узрел старика –

И жестокость наивной твоей правоты

Я тебе не поставлю в вину,

Потому что действительно старше, чем ты,

На Отечественную войну.

1972

Что ж ты плачешь, старая развалина, –

Где она, священная твоя

Вера в революцию и в Сталина,

Вдохновлялись сталинскими планами,

Устремлялись в сталинскую высь,

Были мы с тобой однополчанами,

Шли, сопровождаемые взрывами,

По всеобщей и ничьей вине.

О, какими были б мы счастливыми,

Если б нас убили на войне.

1971

Перечислил стенанья и высказал стоны, –

Необрезанный и некрещёный.

Ощущая присутствие Ездры,

вошёл

В синагогу,

без шапки,

нарушив законы, –

В шапке,

в храм православный,

крестясь на иконы,

Но за иконостасом не виден престол,

И в алтарь не решился войти,

бос и гол,

В переулке крутом

к синагоге отверг приобщенье,

В белокаменном храме Христа

над рекой

в воскресенье, –

отвергнул крещенье, –

Доморощенна вера твоя

и кустарны каноны,

Необрезанный и некрещёный.

1988

Он счастлив был в кругу семьи

Ну а с восьми часов примерно

(Спаси, помилуй и прости!)

Избранник муз и травести

Уже не мог себя вести

(Прости, помилуй и прости!)

Хватал на улице такси.

Ложился рано – в смысле поздно.

И так всю жизнь. Сплошной недуг.

Когда же выздоровел вдруг,

Тоска по дому, по семье,

По молодому, по себе.

1979

Беда. Но дело даже не в беде,

А в том, что – как, в том, что – кто и где,

Таясь в тени, красуясь на виду,

Любимый друг! Ухмылочку кривую

Забуду – и на том восторжествую.

Ухмылочку не чью-то, а твою,

Любимый враг! Спасибо за подмогу.

Спасибо всем – до Страшного суда.

Ну а беда, она и есть – беда.

1969

Парк культуры и отдыха имени

Совершенно не помню кого...

В молодом неуверенном инее

Жёстким ветром афиши обглоданы,

Возле кассы томительно ждут,

Все билеты действительно проданы,

Над кино моросянка осенняя,

Весь кошмар моего положения

В том, что это последний сеанс.

1984

Покинуть метрополию и в лоне

Одной из бывших, всё равно какой,

Полусвободных, но ещё колоний

Остаться навсегда в былых пределах

Империи и очереди ждать

Без привилегий, в дом для престарелых,

Где тишь да гладь да божья благодать.

И дряхлостью своей не отягчая

И без того несчастную семью,

Дремать над кружкой испитого чая,

Смотреть, как снег в окошке тает ранний,

Со стариками разговор вести.

Но это ли предел твоих мечтаний –

Напрасно люди сделались истцами,

Жизнь всё равно отвергнет счёт истца, –

В ней никому свести концы с концами

О временах стыда и унижений

Строку из крови, а не из чернил,

Рязанский Надсон, всероссийский гений

И многоточье предстоит поставить

Во всю строку, чтоб не сойти с ума.

..........................................................

Вернуться в метрополию, хотя ведь

Истаяли в кромешном отчужденье

Прибрежная косая полоса,

Все свечи в маяках её, все тени,

Здесь вовсе о тебе забудут скоро,

Здесь без тебя полно забот. И вот

Взойдёшь на паперть чуждого собора,

Где грубые твои мольбы и пени

В сугубую сольются Ектенью

И трижды снегом лягут на ступени

И на седую голову твою.

1987

Кураторы мои… Полуночные
Звонки, расспросы про житьё-бытьё,
Мои родные стукачи России,
Мои осведомители её.

1994

За то, что на чужбине

Жил, а не выживал,

Неясен был общине,

Но не претендовал

На дружбы, на участья, –

Избегнуть жизнь смогла

Смертельной скуки счастья

Как жил? Да так – безбытно,

Ни рай, ни благодать, –

И было любопытно

Всё это наблюдать.

1996

И наконец я перестал читать

Плохие книги и сдавать в печать

Передчерновиковые наброски

И это всё совпало с немотой.

1999

© Александр Межиров, 1943-1999.

© 45-я параллель, 2006.