Пейзаж
Налево – завод термоплит,
направо – кафе Интуриста.
За ним первозданно и чисто
высокая церковь стоит.
Бывало, кричит вороньё,
задумчиво светится запад,
течёт удивительный запах
от мрачных приделов её.
Теперь только ветви хранят
остатки осеннего пира.
И детские наши рапиры
в приделах её не звенят.
И тёмный кармин кирпичей
не виден под свежей побелкой.
Ступени сияют отделкой,
и крест золотится – ничей.
А там, под холмами, внизу
игрушкой скользит пароходик.
Мой взгляд ничего не находит,
я молча травинку грызу.
* * *
...А детство близко, на соседней улице,
где старый двор – в смятенье и бреду,
и тополя приветливо волнуются,
как будто ждали, знали, что приду.
Приду, вернусь – и двор начнёт рассказывать,
как майские жуки над лужами жужжат…
и крыс боялись, по подвалам лазая…
котёнка так хотелось подержать!..
Нам так хотелось – поскорее вырасти,
как те дома, что вкруг двора росли.
У деревенек маленьких, поблизости,
мы рвали одуванчики в пыли.
Войска крапивы мы сшибали палками,
она в ответ нас жалила до слёз...
Но помнится, что мы всё реже плакали.
И не держались за разбитый нос.
Гитары пели нам – о той, одной, единственной...
И двор, и тополя, – что знали наизусть, –
казалось, излучали свет таинственный
и странную, неведомую грусть.
И в этом мире – самом человечьем, –
в котором обходились мы без «слов»,
наш путь казался вечным, самым вечным,
незыблемым – как дружба и любовь.
Вот потому-то так сюда и тянет…
Но – не понять, себе не объяснить! –
смотрю вокруг, как инопланетянин,
и чувствую оборванную нить…
И тополя нисколько не волнуются,
становится чужим и трезвым день.
И нет следа… Нас нет на этой улице.
Как нет следа окрестных деревень.
Начало
Бывает, не бываю здесь по году.
Но как-нибудь, по снегу, по дождю,
под зимний вечер выйду в непогоду
и у метро трамвая подожду.
Как странно знать, что прошлое нетленно
и сквозь метель проглядывает в нас.
...Конец зимы, Прекрасная Елена,
начало жизни – мой четвёртый класс.
Мы – пленники мифического лада...
Тогда в меня вошли через неё
и скрипка Холмса, и корабль Синдбада,
и Ахиллеса крепкое копьё.
Всё в жизни происходит не случайно.
Слепило солнце, пахло сквозняком...
Мы в заговоре с детством. Это – тайна.
Светло, легко... и снег под языком.
Мы шли из школы: валенки промокли,
уже темнело – нам и дела нет...
Стоит в ушах, как эхо, мамин окрик:
– Ты рано начал шляться, дармоед!
По непонятным звеньям память наша
воссоздаёт отдельные штрихи...
Был карнавал. Ещё – была Наташа.
И появились первые стихи.
И мягкий снег светился вполнакала,
и сладко ныло, слева, под ребром,
и замер день... А мама мне сказала:
– Пойди-ка, парень, вынеси ведро...
Ах, мама, мама... Знала ты едва ли,
как чёрный креп касается руки,
как на меня глядят из-под вуали
и цепенеют яростно зрачки,
а в полутьме дрожит, горит стеклярус...
Но вот с мороза, скинув пальтецо,
за чёрной дамой мама появлялась.
И обе, обе – на одно лицо.
Одно лицо... С годами не мелеет
вот этот мир. Он вечно юн и нов.
Я становлюсь спокойней и смелее,
но я давно не вижу детских снов.
Воспоминанья следуют по следу.
И как-нибудь – пускай на час, на миг! –
я в этот вечер всё-таки приеду
и подниму повыше воротник.
Пойду пешком – не стану ждать трамвая, –
чеканя гривны в снеговой грязи.
Стегнёт в лицо, качнётся мостовая,
и тень моя за мною заскользит.
* * *
Ну конечно, ветер пахнет детством!
Я один стою на сквозняке.
И могу глядеть – не наглядеться,
как буксир проходит по реке,
как за баржей тянется дорожка...
Высоко, почти у ранних звёзд,
метропоезд, как сороконожка,
медленно ползёт на метромост.
Так стою – и словно ветром сдуло
мусор дрязг и мелочных проблем.
Память! ты опять меня кольнула
огненным зигзагом буквы М.
И, пока ещё не отдышался,
в ста шагах от речки в стороне
в лунном ореоле показался
дом знакомый – девочка в окне.
Вот она – уже стоит у пирса.
Только взгляд осмелился поднять.
И в перила чёрные вцепился,
так и не посмев её обнять.
Вот их двое – девочка и мальчик.
С ними ветер. Кончился апрель.
И увозит их речной трамвайчик –
далеко... за тридевять земель.
Диптих
1.
Июнь. Что может быть на свете
такого неба голубей!
Играл черёмуховый ветер
нечёткой стайкой голубей.
И воздух тёк, струился змейкой
от одуванчиков в пыли,
и поцелуи-на-скамейках
за ним струились и текли.
А я смотрел, как вечер млеет,
не помня о добре и зле.
Как небо медленно темнеет
и приближается к земле.
2.
Темно. Притихшую округу
обходит ночь, как часовой.
И время движется по кругу,
по ходу стрелки часовой.
Я не один, ведь этой ночью
с кончиной суетного дня
миров далёких звёздный росчерк
зажёгся в небе – для меня.
Ведь в черноте рядов оконных
два-три огня ещё горят.
Я не один, ведь эти клёны
вот-вот со мной заговорят...
* * *
Не кончается зима...
Мне ни солоно, ни сладко:
обволакивает тьма,
словно мягкая прокладка.
И, снегами занесён,
раздражён и неспокоен,
в эту ночь (и в этот сон!)
день компактно упакован.
Упакован – как в свинец,
и залит стеклом тяжёлым:
просочится – и конец
всем созвучьям и глаголам.
Оттого ложатся в ряд
упакованные тени,
тяжело, в страну наяд,
год уходит – как контейнер.
Не кончается зима,
сеет пепел через сито...
А История сама –
как цитата из Тацита.
* * *
Заснуть... И проснуться в апреле:
по талому снегу бежать.
И тёплую ручку портфеля
в прохладной ладони держать.
Ослепнуть от солнца, растаять,
пальто распахнуть на груди
и свежему ветру подставить...
И верить, что всё – впереди.
И кровь невесомая вспляшет!
И солнце – на все времена!
...За детство счастливое наше –
спасибо, родная страна.
1 Сентября
Двор школы обнесён забором,
а в остальном всё так же, как при нас,
когда ещё гремел по коридорам
наш самый шумный, самый лучший класс.
Когда мы и не думали, наверно,
что школа с грустью вспомнится потом.
Когда казалось необыкновенным
той девочки потёртое пальто.
Когда ещё прямой была дорога
и я летел, как бабочка на свет...
Я постою
и подышу немного
дыханием четырнадцати лет.
Конец февраля
Ночь с пунктиром фонарей,
пьяной брагой воздух бродит.
Так – цепочкой февралей –
незаметно жизнь проходит.
Чья-то песня, чей-то смех
память давнюю разбудят.
Свежий ветер, талый снег.
Что-то будет, что-то будет...
Стансы 1979
По части не познаешь целого...
Зарницей в ночь догадка брошена:
Вся жизнь в грядущее нацелена –
и всё же... мы уходим в прошлое.
Пускай в последний миг агонии
наш путь извилистым представится –
кривая – чёткая! – погони
за нами всё-таки останется.
Спираль немыслимой теории
в судьбе замкнётся обязательно.
Мы чертим в жизни траектории,
а жизнь проходит... по касательной.
Провода над затоном
Провода – над бетонным массивом –
поперёк протянулись и вдоль...
А затон был живым и красивым,
пахло тиной, водой.
Там, за мёртвыми стрелами кранов,
сквозь панельный и блочный наркоз,
Вечный Мальчик – на призрачных плавнях –
ловит взглядом стрекоз.
А над ними – по нитке суровой
(провода затесались и тут!)
Синий Рыцарь и Рыцарь Лиловый
в чистом небе плывут.
© Анатолий Поляков, 1979 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.