Фрагмент
Акцент-45: Главу о лучшем в мире институте из фантастической повести «Игра в DOOM», написанную Андреем Михайловичем, мы разместили в рубрике «Новый Монтень». В её начале опущен небольшой кусочек о случившейся с её героем влюблённости, но для общей картины, считает автор, это неважно.
…А иногда случается и вовсе страшное: как и другие, учитесь вы, к примеру, в престижном строительном институте и вдруг, как уже было сказано выше, происходит в вашей жизни программный сбой: полетели записочки на лекциях к ней, к обладательнице пронзительно синих глаз и обтягивающего лёгкую фигурку тёмного свитера, неуклонно перерастающие в стихи или даже – неприлично сказать! – в небольшие рассказы. И въезжает в вашу жизнь неинтересная вам до этого институтская многотиражка или институтский же театральный кружок, или кружок литературный где-нибудь в далёком Тосно, до которого час езды в промёрзшей электричке. И вы, ещё вчерашний благополучный студент престижного ВУЗа, теперь страдаете во сне рифмами и встречаете с утра косые взгляды отлично выспавшихся за ночь сокурсников; вы начинаете таскаться с пока ещё тонюсенькой папочкой рукописей по издательствам и журналам, где встречаете злые взгляды конкурентов, к этому времени уже пристроившихся в эти самые издательства и журналы. Новое увлечение к этому времени так сильно въедается в вашу жизнь, что учёба в престижном институте летит ко всем чертям, вас отчисляют, и, если вам удаётся каким-то способом избежать армии («про-щай»), то угрюмой чередой идут поиски случайной работы и горькие провалы: в Театральный, в Литературный имени Горького (в Институт культуры имени Крупской, или по простому «кулёк», куда берут вообще всех подряд, вам отдавать документы «западло»), а то и вовсе во ВГИК, на своё горе поступив в который, вы рвёте последние и без того уже не слишком крепкие связи с прошлой жизнью. А с предметом вашего увлечения с пронзительно синими глазами и в тёмном свитере вы уже давно начали жить разными жизнями, тем более, что она, кажется, даже куда-то уехала, а на московской чужбине (ведь ВГИК расположен в столице) появляются новые друзья и иные радости: водку без закуски, буквально без единой крошки хлеба вы когда-нибудь до этого пробовали? Да ещё летом! Да ещё в раскалённой московским (страшным, булгаковским!) солнцем комнате нового общежития на улице Галушкина в доме номер три! (Говорят, временами тут такое творилось!.. Совершенно посторонние люди, проникнув внутрь общежития после знакомства со студентами в соседнем пивбаре, оставались в нём едва не неделями! А некие загулявшие девки, так те и вообще, по слухам, тут кочевали месяцами из комнаты в комнату.)
А наутро пиво в бесчисленных, на открытом воздухе, пивбарах парка ВДНХа, куда легко можно проникнуть через известный всем в округе лаз в ограде выставки… Холодное пиво с мелкими и колючими креветками наутро с сильнейшего похмелья!!! Пиво, которым хочется не только до смерти упиться, но даже облить голову, раскалившуюся за время утренней поездки в метро до спасительного пивбара. А потом сладостная и спокойная лекция по зарубежному кино и не менее сладостный просмотр в одном из трёх маленьких кинозалов института. И вот что странно: к этому времени (к этому упоительному просмотру со смертельного утреннего похмелья) предмет вашего любовного увлечения, изначально толкнувший вас в эту новую жизнь, предмет с пронзительно синими глазами и… и.. и в тёмном свитере… и больше про него как-то ничего и не вспомнить… (Отчего-то в молодости они бывают исключительно синими, эти глаза, а их хозяйки не любят формул по теормеху, но обожают ваши неумелые стишки на лекциях!) Этот ясноглазый предмет вашего обожания обычно к этому времени почти полностью истаивает в памяти, потому что по коридорам ВГИКа ходят такие обворожительные первокурсницы с актёрского факультета!.. А девочки с параллельного киноведческого разве хуже? А вдвойне упоительные встречи со студентами скучнейшего Литературного института имени Горького (куда вы, к счастью, не поступили), у которых нет ни таких девочек, ни таких просмотров по зарубежному кино после трёх-четырёх, а, бывало, что и пяти кружек пива с колючими креветками!!! А сокровенные тайны мировой литературы, легко и с удовольствием раскрываемые перед вами влюблёнными в неё преподавателями в уютных аудиториях киноинститута! Тонкости экспозиции, сюжетопостроения, образов и характеров! А великие ВГИКовские профессора, чьи имена у всех на слуху, двигающиеся по институтским коридорам в облаке сопровождающих, как огромные мягкие поршни, и все, попадающиеся им навстречу, вжимаются в стены, освобождая значительно больше места для прохода, чем нужно обычному человеку. А планы на счастливую жизнь! А поездки в Подмосковье на чьи-то (уже, конечно, не вспомнить чьи именно) дачи! Что бывает на свете лучше этих дач с настоящими подмосковными соловьями? А музей Эйзенштейна? Слышали ли простые смертные про этот замечательный музей в обычной городской квартире неподалёку от метро «Смоленская» с его гостеприимным хозяином Наумом Клейманом? (В последнее время, правда, говорят, музей куда-то переехал на новое место.) Ну и, конечно, сумасшедшая нагрузка учёбы, куда ж без неё: бесконечные просмотры, практические занятия, курсовые, лекции, Тонны прочитанной литературы и километры насмотренного кино. И, главное, тома, тома написанного в учебном процессе!
Первые два-три года не поднять головы от письменного стола и не вылезти из библиотеки! Расслабуха и пивбары – это всё позже, на старших курсах…
И вот, наконец, со всеми своими полученными с таким трудом знаниями и внушёнными преподавателями сладкими грёзами из Всесоюзного киноинститута вы возвращаетесь домой на местную киностудию, на фабрику режиссёрских и редакторских планов, вам, увы, почти без исключения чуждых. Где встречает вас непроходимая стена из спин и локтей взявшихся за руки и не оставивших вам ни единого шанса профессионалов. Но вы ещё этого не знаете и оттого появляетесь с утра на студии переполненный энергией и идеями, и обычно сразу же возле вертушки вахтёра или в кафе бываете атакованы многоопытными её сотрудниками, которые подступаются к вам с на первый взгляд невинным: «Привет! Как дела?» И вы, не чуя беды, поначалу доверчиво пускаетесь в откровения о, собственно, вашей жизни, и ваших планах и делах, а иногда и о переполняющих вас идеях. Которых с каждым днём, проведённым на студии, почему-то становится всё меньше и меньше, А когда их фонтан, наконец, совсем иссякает, у вас возникает подозрение, что вас тут попросту… высосали. Кто и как? Кто – это они все, а вот как – это начинаешь понимать не сразу: после невинного вопроса о ваших делах они, сотрудники студии, как амёбы, о которых впервые вы услышали в школе, накидывают на вас свои невидимые «желудки» и начинают вас интенсивно переваривать, и именно от этого к концу дня голова ваша начинает гудеть от пустоты и появляется нестерпимое желание… нет, не придумать что-то новое и необычное, – просто напиться! И вы пьёте. И всё больше и больше. И постепенно замыкаетесь в себе и навсегда «затыкаетесь», становясь малоинтересным окружающим, и вместе с опытом приходит к вам понимание того, что на киностудии этой, пожалуй, должны существовать и те, которые могут переварить тех, которые только что высосали и переварили вас… Видимо, они занимают какие-то отдельные тайные кабинеты, куда на ковёр и вызывают тех недавно насытившихся, кто намечен к экзекуции. И возможно, что где-то в лабиринте студии, в одном из самых тайных её кабинетов, сидит тот, последний и самый главный, который может с лёгкостью высосать и переварить всех: и вас, и тех мелких, которые переварили вас, и других, покрупнее, сидящих в отдельных кабинетах, которые только что высосали тех, которые переварили вас. И ведь предупреждал же, предупреждал начинающих киносценаристов великий русский сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин: «Взгляни на первую лужу – и в ней найдёшь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затеняет»!
Студийные же «барышни» никаких своих желудков на новичков, понятно же, не накидывают (что, согласитесь, не очень-то эстетично), они действуют иначе и тоньше: они запускают в новичков свои изящные хоботки, причём, значительно глубже и сладостней – в самое в сердце!
Ладно, пусть вернётесь вы не на кинофабрику, тогда всё последующее случится с вами на телестудии или в каком-нибудь издательстве или журнале. Но случится оно обязательно! И будет продолжаться долго: год и два, и три, и больше – столько угодно, хоть всю жизнь. И от этого обыкновенно, по выражению кого-то из русских классиков, автор «отходит в сторону и застреливается». Но в наши скучные дни никто не стреляется. В наши дни натуральным образом спиваются: без шума выстрелов и относительно быстро. Или умирают от тоски: когда от раннего инфаркта дома или в больнице, а когда и на какой-нибудь маленькой железнодорожной станции – к примеру, в том же самом Тосно, куда ещё пятнадцать-двадцать лет назад вы ездили со своими первыми не очень удачными, но, по большому счёту, такими искренними рассказами. Что лично вам больше нравится – умереть ли дома в своей постели в Киеве, как еврей Боря Штерн (удивительно русский по своей сути человек и замечательный писатель-фантаст), или скончаться в запое на маленькой железнодорожной станции, как русский Миловидов (по сути своей западник, тоже писатель-фантаст и переводчик с нескольких европейских языков и по странному стечению обстоятельств тоже Боря)?
Но может случиться и того хуже: вы вдруг начнёте писать отвратительные сценарии, по которым ваш приятель-режиссёр примется снимать ещё более отвратительные фильмы, и их дружно будет презирать (но при этом почему-то смотреть) вся великая в прошлом страна. И на одном из многочисленных банкетов по этому поводу вы признаетесь окружающим (и тоже вас, впрочем, презирающим), поднявшись из-за стола изрядно выпившим с рюмкой в руке, что много-много лет назад вас за собой, оказывается… «позвала стезя»! От первой любовной записки из нескольких строк, оперённых сомнительной рифмой на лекции по теормеху до тихой кончины на станции Тосно или публичной смерти на одном из центральных каналов Российского телевидения обычно проходит лет двадцать – чуть меньше трети обычной жизни – срок, за который можно успеть не раз задуматься над происходящим. Ибо запас прочности у жизни велик, и его трудно исчерпать одним неразумным поступком. Остановиться следовало сразу же после первого выскочившего из закоулков тёмной ещё души слова «слеп» до сомнительной к нему рифмы во второй строке «след» (всё, что вы втиснули между двумя этими рифмами, совершенно неважно), ибо на этом крошечном отрезке и произошёл фатальный сбой всей программы – вы посчитали себя поэтом! – и она пошла развиваться дальше по гибельной ветке, впереди которой замаячил «синий экран смерти» (это про компьютер), не отвечающий ни на какие комбинации клавиш, или не менее пугающее сообщение: «программа совершила недопустимую операцию и будет закрыта».
Но вернёмся же, однако, ненадолго к московскому лету – к выпавшему куску кода вашей азартной с жизнью игры. Однако сейчас нам потребуется не новое ВГИКовское общежитие на улице Галушкина в доме номер три, раскалённое страшным, булгаковским, солнцем, со сверкающим, будто гранёным, в окнах июнем, а старое, тенистое, тихое, на Будайской улице и тоже в доме номер три (какое совпадение!), уже пережившее свою бурную молодость – его иногда называют «Шукшинским», там в самом деле жил студент ВГИКа Василий Шукшин, и там теперь устроены учебные классы, и именно туда вы сейчас шагаете длиннющей улицей – кажется, она называется Сельскохозяйственной. Вы неудачник. А как иначе можно назвать человека, бросившего доходную профессию строителя (в своё время вы оставили инженерно-строительный институт) и взявшегося за неверное перо? Впрочем, нужно вам отдать должное: к этому времени вы удержались в новой профессии, и жизнь приготовила вам очередную загадку (кроме так и не разъяснившейся до конца загадки смены профессии).
До поступления во ВГИК вы начали одну необычную комедию… У неё, конечно, есть название, но его можно опустить и в дальнейшем называть просто «Комедией». Работа эта как-то постепенно и незаметно выросла из одной вашей же одноактной пьесы, в свою очередь возникшей на основе небольшого рассказа. Вся эта чехарда превращений и переделок продолжалась долго, даже, пожалуй, слишком долго – а именно пару десятков лет. То есть, каждый год на несколько месяцев вы отрывались от дел и садились за пишущую машинку (ведь раньше работали на пишущих машинках, а не на компьютерах), чтобы настучать на ней пару абзацев, а иногда лишь несколько строк этой странной истории. После чего работа неизменно умирала и откладывалась на неопределённый срок. Зачем-то (теперь даже уже и не вспомнить зачем) менялись имена действующих лиц: первоначальный Виктор со временем превратился в Евгения, Тамара – в Ларису, Аркадий Петрович из работника ЗАГСа – в Неукова, человека без определённых занятий и престарелого подкидыша. А Комедия всё писалась и писалась, и, казалось, этому не будет конца. Пока однажды… (Ладно, раскроем эту маленькую тайну: так вы её потом и назвали эту Комедию – «Однажды».) Вот тут-то мы и должны силою воображения перенестись на длинную московскую Сельскохозяйственную улицу, по которой вы идёте на занятия в старое общежитие ВГИКа. А перенестись следует именно в тот момент, когда перед вами, казалось бы, ни с того, ни с сего Комедия ваша вдруг вспыхнула на мгновение в воздухе во всех своих деталях – небывалая и загадочная, – но при этом стройная и законченная, показав вам себя целиком до мельчайших подробностей, как, скажем... Как возникшая из неоткуда в воздухе и взмахнувшая волшебными крыльями перед вашими глазами богиня Психея! Притом обнажённая! Видение вспыхнуло и медленно погасло, словно осыпалась. Это случилось, как взрыв (от неожиданности вам даже заложило уши), после которого вы, оторопев от произошедшего и не сумев на улице ничего записать, долгие годы – в общей сложности, как было уже сказано, двадцать лет – слово за словом, эпизод за эпизодом, «ползли», пользуясь гриновской терминологией, «на этот странный зов», пытаясь хотя бы частично восстановить вдруг увиденное на улице.
Вы много раз пытались воскресить в памяти подробности тех событий и понять: где вы в описываемый момент были? В каком мире? В реальном – на скучной Сельскохозяйственной улице – или в какой-то хитроумной и задуманной кем-то Игре? Допустим, в реальном мире, на улице… Почему же в таком случае дома эти серые, «сельскохозяйственные», ровно ничего для вас не значащие, вдруг раздвинулись, освободив площадь, которая тут же заполнилась живыми людьми с их бедами и радостями? И – будто чернильное пятно сквозь бумагу проступило – очертилось между разбежавшимися домами страшное, чёрное, ночное пространство, о котором вы позже напишете: «Становится видно огромное глухое пространство, подсвеченное снизу тяжёлым светом снега. Лес на горизонте, свист ветра, шум метели, шорох летящего снега, далёкий лай собак…». Мрачное пространство, которое ещё много лет, до окончания вами Комедии, периодически будет вас мучить! Кто с вами так странно пошутил и зачем? Игра ли вашего ума это была? Ваша ли это была фантазия, или какие-то другие силы и чужие фантазии приложили к этому свою руку?
* * *
А на той длиннющей улице в Москве, неподалёку от старого здания общежития на Будайской, где много лет назад явилась вам ваша удивительная Комедия, вы, конечно, побывали и увидели обыкновенный и даже, пожалуй, скучный квартал рядом с мостом через реку Яузу – через него по проспекту Мира ходят трамваи… Место, в котором, кроме бытовых каких-то историй и происходить-то вроде ничего не должно. Но ведь случилось же! В силу таинственных и необъяснимых ничем причин и, главное, непонятно зачем было вам явлено НЕЧТО, вдруг обнаружившее неожиданные и очень прочные ваши связи одновременно со всем окружающим вас миром: внутренним и внешним, настоящим, прошлым и, может быть, даже будущим!
Иллюстрации:
автор повести «Игра в DOOM» Андрей Зинчук;
дружеский шарж и обложка аудиокниги;
два Андрея – Андрей Зинчук и народный артист России Андрей Толубеев,
озвучивший аудиоверсию «Игры в DOOM».
Фото из личного архива драматурга
© Андрей Зинчук, 2021.
© 45-я параллель, 2021.