* * *
Только солнце склонит
над землею рога –
и на землю летит
золотая лузга.
На черемуху сыпет,
висит над водой.
Ходит в озере рыба
с дырявой губой.
Только луч просечёт
эту воду до дна –
в камыше промелькнёт
золотая спина.
Это слезы в ресницах,
что бляшки слюды.
Это снится
истертая линза воды.
Это боль по себе
расширяет зрачок.
Это ноет в губе
заржавевший крючок.
* * *
Денису Новикову
Не спасает перо и бумага,
не спасает божественный дар,
золотое сечение мака
превращается в черный кошмар.
Открывается дымная бездна –
отверзается звездный сезам –
переносится боинг воскресный
прямиком к Гефсиманским садам.
Что ты видишь, склоняясь над чашей?
Ждёшь чего – от шумящих ветвей?
Всем бывает когда-нибудь страшно,
а бывает и страха страшней.
Кто однажды махнул и поехал –
до конца по орбите кружит,
но является ангел в доспехах
и копьём ударяет о щит.
* * *
Потеря речи чавканье и хруст
прости меня что я не златоуст
Помилуешь ли Господи скота
Я вся твоя до кончика хвоста
..............................................
Я вижу сны эпохи неолит
обсасываю косточки молитв
ищу коренья высекаю пламя
Отец мой Камень
Ты ночью заполняешь всё собой
и словно дичь перегоняешь звёзды
и только человек один живой
был мною создан
……………………………
Молитва перекатана веками
как гладкий камень волнами реки
и хоть бы раз канону вопреки
Тебя простыми вызвала словами
как могут дети или старики
взойти на холм и крикнуть
помоги
* * *
Памяти дяди Лёни
Я помню это время плохо,
наверно, это был апрель,
когда костёл святого Роха
взвинтил свою виолончель.
Шли за поминками поминки,
песок перемежался льдом,
и шла я в траурной косынке
в огромном городе пустом.
Ты видишь, мужество иссякло
и сокрушилось на песке,
но я крепилась и не плакала,
держала губы на замке.
И если бы не этот жалобный
мотив, когда бы не мотив, –
я разве верить перестала бы,
так сразу руки опустив.
* * *
Боль продлевает боль
радость не насыщает
разве что алкоголь
временно защищает
Мир обретает цвет
и предстает в объёме
избранных детских лет
В первом должно быть томе
жёлтый июльский луг
марево над осокой
Не выпускай из рук
бабочки многоокой
Сибирский романс
Водка мутная, курево,
избяная Сибирь,
где с нечёсаной курвой
спит седой богатырь.
Дом брусчатый сосновый,
золотой абажур,
по утру нездоровый
взгляд на спутанный шнур.
Скука душная тяжкая,
как медвежий кожан.
Жизнь прошла между ляжками
этой дуры, братан.
Ни кина, ни часовенки,
шевелится шуга.
Разве мы уголовники
всё тайга да тайга.
* * *
В бессонной болтанке луны
бессменной сырой душегубке
ни тяжесть ни боль не равны
бессмысленной массе поступков
Болезненным краем ума
где смерть перевесила веру
я вижу что жизнь это тьма
надежда бацилла холеры
Под суммой подводят черту
и пишут итог округляя
не верю не знаю не жду
ложусь на постель умираю
* * *
На дороге дачной новой
мой отец нашел подкову
и принес её домой.
Говорил он: «Вот удача,
скоро мы достроим дачу,
это знак счастливый мой».
Он прибил её на двери,
видно, был он суеверен.
Только года под конец –
перевёрнутая чаша –
мы продали дачу нашу
так как умер мой отец.
Постарела я, наверно,
и сама я суеверна –
вечно думаю о том,
что висит себе подкова
у хозяина другого
и приносит счастье в дом.
Молитва
Успокой ветра и бури,
головную боль уйми,
потому что по натуре
остаёмся мы детьми.
Дымный столб идет на север,
ураган сметает юг.
Неужели Ты во гневе
Землю выпустишь из рук?
Мы стоим, прижавшись к маме,
мы спросонья веки трём,
смотрим синими глазами,
как сгорает отчий дом.
Холодный март
Все остыло, будто кстати
три недели снежной тьмы.
Жизнь идёт на автомате
и тепла не будет в марте –
живо чучело зимы.
Всё остыло, всё простыло,
будто время вспять пошло.
Дед Мороз сожрал ярилу,
и декабрьские белила
разукрасили стекло.
Снег, колючий беспорядок
вместо ласковых дождей –
только слабый отпечаток,
отражение, осадок
скрытой ярости моей.
* * *
Захотелось, чтоб кровь закипела,
чтоб кидало в нервический пот,
чтобы снилось пьянящее тело,
обнажённый горячий живот?
Превращаясь в змею, превращаясь
в золотистой лозы завиток,
разом тысячи лет проживая,
ты бессмертия пробуешь сок.
Всё, что было когда-то любовью,
воплотилось и в руки легло,
но будильник звенит в изголовье –
вот и всё, ваше время прошло.
Выходи, человек, из подполья,
открывай свои зенки уже,
просыпайся с фантомною болью
в отрицаемой Юнгом душе.
* * *
Рвётся там, где было тонко,
невозможно удержать.
Я отматываю плёнку,
продолжаю продолжать.
Год приходит и уходит,
все грехи совершены,
как всегда, стоит на взводе
балерина тишины.
Все, не будет больше чуда,
не соединить края.
Часто снится почему-то
жизнь другая, не моя.
© Анна Павловская, 2010–2012.
© 45-я параллель, 2012.